II. Арабский язык

Древние языки Юго-Западной Азии, среди которых арабский — самый молодой и один из немногих живых до настоящего времени, образуют четкую и самостоятельную семью, называемую семитской языковой группой. Все они настолько близки друг другу и обнаруживают такое поразительное сходство в словарном составе и синтаксическом строе, что их общее происхождение очевидно. Однако внутри самой семитской семьи есть несколько групп языков, обладающих рядом характерных особенностей; общепринятое деление (если пренебречь мелкими диалектами) сводится к следующему.

А. Язык вавилонских и ассирийских клинописных надписей, обычно называемый ассирийским (аккадским) или восточносемитским.

Б. Древние языки Сирии и Месопотамии, объединенные под общим названием северных или северо-западных семитских языков. Они распадаются на две группы — более раннюю и более позднюю:

(а) ханаанские языки, из которых важнейшие — финикийский и древнееврейский;

(б) арамейский, международный язык Западной Азии в течение многих столетий до и после начала нашей эры, к которому примыкает сирийский — язык христианской литературы в северо-восточной Месопотамии.

В. Языки Аравии (южные, или юго-западные семитские языки) :

(а) северноарабский, или язык арабской литературы, рассматриваемой в настоящей работе;

(б) древние языки южноарабских надписей (сабейский, минейский и пр.) с их ветвью — ге‛езом, или эфиопским, древним литературным языком Абиссинии. {13}

Многие из этих языков представляют скорее различные литературные диалекты; особенности северно-арабского языка, естественно, обусловлены однообразием жизни в пустыне, что способствовало сохранению большинства первобытных элементов семитской речи и наряду с этим, как мы видели, привело к чрезмерному развитию в других отношениях. В большинстве диалектов, имеется большее или меньшее количество чужеродных элементов, которые, однако, неизбежно трансформировались в соответствии с характерными особенностями семитских языков. Некоторые из этих особенностей, как, например, сложную фонетическую систему и почти полное отсутствие составных слов, мы не станем здесь рассматривать. Однако наиболее типичной чертой семитских языков является корневая система, на которой мы остановимся более или менее подробно, поскольку 6eз знакомства с ней невозможно понять ряд специфических: особенностей арабской литературы, ибо в арабской литературе, как и во всякой другой, законы остроумия, изящества и художественности продиктованы духом языка.

Всякое первичное понятие в семитских языках выражается посредством одних только согласных, в громадном большинстве случаев — трех согласных. Эти три согласные образуют корень. Первичные преобразования значения выражаются при помощи изменения гласных внутри корня, вторичные преобразования — отчасти тем же способом, отчасти посредством аффиксов и вставных согласных. Так, например, от корня К;ִТЛ, выражающего понятие «убивать», образуется глагол к;ִатала (oн убил), существительное к;ִатл (убийство), причастия к;ִāтил (убивающий) и к;ִати;ˉл (убитый), и ряд других производных форм. Вместе с тем каждое слово с коренными буквами К;ִТЛ будет каким-либо образом связано с понятием «убивать». Этот способ сужения значения корня при помощи интенсивной конструкции одинаково применим к именным и глагольным формам, но, тогда как для имен существует необычайно богатое разнообразие форм, в глаголе закрепилась устойчивая система преобразования корня. От простого глагола (он убил) образуется форма усиления (он зверски убил), каузативная форма (он заставил убить или быть убитым) и — только в южносемитском языке — конатив (он старался убить, он сражался с кем-либо). В получившей наиболее пол-{14}ное развитие системе арабского языка от каждой из этих форм можно образовать возвратную, или среднюю, форму; кроме того, существует квазипассивная форма от простейшего глагола наряду с соответствующим пассивом от каждой глагольной формы. Полная схема применима к немногим глаголам, но почти все корни подвержены тем или иным из этих изменений.

Ясно, что, поскольку эта глагольная схема неизменна и не допускает исключений и поскольку почти все корни состоят из трех согласных, в арабском языке существует огромное количество слов с одинаковой гласной схемой. Поэтому рифма с самого начала неизбежно играет важную роль в арабской литературе — не только в поэзии, но в равной степени и в прозе. Можно достигать также сложных аллитеративных эффектов, a jeu de mots^*1, которая широко распространена, считается особым изяществом в художественном творчестве и смежных областях литературы.

Интенсивная модификация корня позволяет достигать экономии слов, в результате чего в ранней арабской поэзии, точно так же как и в прозе, преобладает короткое и вместе с тем очень емкое предложение. Немногие из известных арабских пословиц состоят более чем из трех или четырех слов, и считалось позором для поэта, если предложение не умещалось в одном стихе. Вошедшая в поговорку «восточная цветистость» чужда естественной арабской манере выражения и проникла в позднюю арабскую литературу извне. Однако арабский язык легко усвоил ее, и необычайная пышность, характерная для позднейших эпох, обусловлена несравненными возможностями для литературной вычурности, выражавшимися в богатстве арабского языка синонимами и тончайшими смысловыми оттенками, о чем мы говорили выше. Но более древняя и естественная лаконичная форма выражения сохранилась и существует доныне в разговорном языке и в некоторых видах литературы.

В дальнейшем сжатость арабского стиля сохранялась благодаря богатству словаря и еще другому обстоятельству, обусловленному теми же причинами. Ввиду ограниченности умственного кругозора араба, естественно, {15} следует ожидать от арабского языка (как и от всех семитских языков) полной объективности в его отношении к действительности и выразительных средствах. Удобнее всего проследить это на глаголе. В то время как индоевропейские языки выработали развитую систему времен, семитский глагол сохранил более примитивный строй с двумя грамматическими видами, которые сами по себе не имеют временного значения, а лишь обозначают законченность или незаконченность действия. Этот недостаток возмещался сложной синтаксической схемой, ставшей впоследствии неизменной. Модальная система, характерная для индоевропейских языков, также слабо представлена в семитских языках; в литературном (но не разговорном) арабском языке есть только сослагательное и условное наклонения, но их употребление также очень ограничено. Так, например, слово йак;ִтулу может означать не только «он убивает», «он убьет» и (в литературном повествовании) «он убивал», но также «он может, мог бы, хотел бы, способен убить», а точный смысловой оттенок определяется в каждом случае контекстом. К тому же в случае необходимости наклонение может быть очень точно выражено при помощи синтаксиса.

Предложение подается отрывисто, или «лирически», без твердо установленного порядка слов, существующего в синтаксисе европейских языков. Составные части предложения первоначально были самостоятельны и редко зависели друг от друга. Однако когда речь идет о литературном арабском языке, это отсутствие грамматической связи часто преувеличивают. По крайней мере со времен возникновения древнейшей поэзии самостоятельные отдельные предложения были заменены системой логического подчинения, применяемой всегда единообразно. Совокупность этих необычных способов выражения и придает арабскому языку кажущуюся резкость и какую-то неполноту в глазах европейцев, которые не поняли до конца их взаимную связь.

Эта трудность усугубляется тем, что, по мнению арабов, согласной основы слов и общей синтаксической схемы достаточно для передачи смысла и гласные при письме опускаются. Вот почему, как говорилось, арабский текст содержит только семьдесят пять процентов смысла, а остальные двадцать пять процентов должны {16} быть восполнены самим читателем. Следовательно, можно знать значение каждого слова в предложении и понимать синтаксическую конструкцию, но все же колебаться между двумя абсолютно противоположными толкованиями. Подобные затруднения встают не только перед европейским ученым; даже сами арабы могут подчас впасть в ошибку, если только они не знают устной традиции, восполняющей написанный текст. Кроме того, следует учитывать естественные лексикографические трудности и текстологические ошибки, проистекающие от невежества или невнимательности переписчика, которым арабские памятники ввиду особенностей своего письма подвержены еще более, чем рукописные памятники других литератур. {17}