Заключительное замечание
Мыслящий человек испытывает скорбь, вполне могущую превратиться в неведомую человеку немыслящему нравственную порчу: а именно– в недовольство управляющим всем [ходом мирового процесса] Провидением, [и недовольство он испытывает], когда подытоживает те беды, которые столь сильно и (как кажется) без надежды на лучшее угнетают человеческий род. Между тем чрезвычайно важно быть довольным Провидением (хотя оно и предначертало нам столь тягостный путь в нашем земном мире): это важно отчасти для того, чтобы всегда сохранять мужество перед лицом трудностей, отчасти же для того, чтобы, возлагая вину за них на судьбу, мы не упускали из виду нашей собственной вины, которая, может статься, является единственной причиной всех этих бед, и чтобы мы не отказывались искать средство против них в самосовершенствовании.
Следует признать, что величайшие беды, которые угнетают нравственно облагороженные народы, возникают из-за войны, причем не столько настоящей или бывшей, сколько из-за никогда не ослабевающих и даже непрерывно увеличивающихся приготовлений к войне будущей. На это тратятся все силы государства, все плоды его культуры, которые могли бы употребляться для еще большего обогащения последней; свободе повсеместно наносится весьма сильный ущерб, а материнская заботливость государства о своих отдельных членах превращается в безжалостно суровые требования, которым находят, однако, оправдания в заботах о внешней безопасности. Однако, разве могла бы существовать эта культура и тесная связь сословий сообщества, направленная на взаимное содействие их благосостоянию, разве могло бы население обладать даже той долей свободы, которая все-таки еще остается даже и при весьма ограничивающих [ее] законах, если бы постоянная военная угроза не вынуждала даже верховных правителей государств [проявить] уважение к человечеству? Достаточно вспомнить только пример Китая, [страны], которая благодаря своему [географическому] положению лишь однажды подверглась непредвиденному нападению и потому перестала бояться какого-либо могущественного врага и где именно по этой причине нельзя найти и следа свободы. – Итак, на той ступени культуры, на которой человеческий род все еще находится, война является неизбежным средством ее дальнейшего развития; и только вместе с достижением совершенной культуры, (Бог ведает когда), и исключительно благодаря ей постоянный мир только и стал бы для нас возможным и благотворным. Следовательно, что касается этого пункта, то мы сами полностью повинны в тех бедах, на которые столь горько сетуем; и священный документ совершенно прав, представляя слияние народов в одно общество и их полное освобождение от внешней опасности, при их еще едва начавшейся культуре, в качестве препятствия для становления всякой возможной культуры и как погружение в неизлечимый недуг.
Второй вид недовольства людей касается порядка природы относительно краткости жизни. Нужно плохо разбираться в оценке достоинства такой жизни, чтобы могло явиться желание продлевать ее дольше, чем она длится в действительности; ибо это было бы только продолжением игры, сопряженной с очевидными тяготами. Но можно, пожалуй, и не упрекать ребяческую способность суждения за то, что она, не любя жизни, боится смерти, и за то, что, когда ей становится невмоготу хоть с какой-то удовлетворенностью влачить свое существование каждый божий день, она все же считает, что ей отведено недостаточно много времени для повторения этих мучений. Но если только подумать о том, сколько мучений приносят нам заботы о средствах для поддержания столь короткой жизни, сколько совершается несправедливостей в надежде на будущее, хотя и столь же мимолетное наслаждение, – то нужно разумно поверить, что если бы люди смогли предположить, что будут жить 800 или более лет, то едва ли отец рядом с сыном своим, брат рядом с братом, друг рядом с другом смогли почувствовать себя в большей безопасности; и тяготы от долгожития [представителей] рода человеческого должны были бы возрасти настолько, что род этот не заслужил бы лучшей участи, нежели исчезнуть с лица земли в пучине всемирного потопа (ст. 12,13)26.
Третье желание или, скорее, пустая тоска (ибо ясно, что желаемое никогда не может стать для нас действительным), – это столь восхваляемый поэтами призрачный образ золотого века: где [якобы] должно наступить избавление от всех воображаемых, обременяющих нас роскошью потребностей и где будут довольствоваться одними лишь потребностями природы, где [воцарятся] полное равенство и постоянный мир между людьми, где, одним словом, будет возможно чистое наслаждение беззаботной жизнью, проводимой в ленивых мечтаниях или детской игре. – Эта тоска хотя и делает столь привлекательными Робинзонов и путешествия к южным островам, но вообще выказывает пресыщение мыслящего человека цивилизованной жизнью, если он ищет ее ценность исключительно в наслаждении, находя противовес ему лишь в лени, пока разум не напомнит ему, что только деяния могут придать жизни какую-либо ценность. Если начертанная выше картина первоначального состояния чем-то поучительна, то неисполнимость этого желания возвратиться в эпоху наивности и невинности убедительно показывает: человек не мог бы в этом состоянии оставаться, поскольку оно его не удовлетворяет; еще менее он склонен когда-нибудь вновь в него возвратиться; так что свое теперешнее состояние, исполненное тягот, он должен всегда приписывать себе самому и своему собственному выбору.
Человеческая история в таком изложении могла бы, таким образом, быть полезной и пригодной человеку для изучения и для совершенствования; она показывает ему, что в угнетающих его бедах он не должен был бы винить Провидение; что свои собственные проступки он также не вправе приписывать первородному греху своих праотцов, откуда, якобы, потомство и унаследовало своего рода склонность к подобным преступлениям (ибо поступки, основанные на свободном волеизъявлении, не могут заключать в себе ничего наследственного); но что все возникшее из его поступков он с полным правом должен признать как совершенное им самим и в силу этого считать исключительно себя самого виновным во всех бедах, которые возникли из-за злоупотребления собственным разумом; ведь человек вполне может сознавать, что в тех же самых обстоятельствах он вел бы себя точно так же и, следовательно, первое применение им своего разума состояло в злоупотреблении им (даже вопреки указанию природы). Если относительно морального зла вопрос урегулирован, то при взаимном подсчете заслуг и вины собственно физические беды вряд ли могли бы дать перевес в нашу пользу.
И вот результат попытки философского [понимания] древнейшей истории человечества: необходимо примириться с Провидением и ходом человеческих дел в целом, направленным не от добра ко злу, но постепенно развивающимся от худшего к лучшему; и каждый со своей стороны и по мере сил своих самой природой призван содействовать такому прогрессу.