34

О поговорке "Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики"

Совокупность правил, пусть даже практических, называют теорией в том случае, когда правила эти мыслятся как принципы в некоторой всеобщности, и притом отвлеченно от множества условий, которые, однако, необходимо имеют влияние на их применение. Наоборот, практикой называется не всякое действование, а лишь такое осуще­ствление цели, которое мыслится как следование определенным, обобщен­но представленным принципам поведения.

Что между теорией, сколь бы законченной она ни была, и практикой требуется еще посредствующее звено, которое соединяло бы их и составля­ло бы переход от одной к другой, – это очевидно; в самом деле, к рассу­дочному понятию, содержащему правило, должен прибавиться акт способ­ности суждения, благодаря которому практик определяет, подходит ли нечто под правило или нет. А так как для способности суждения не всегда можно дать правила, которыми ей следовало бы руководствоваться при таком подведении частного под общее (потому что этому не было бы конца), то могут найтись теоретики, которые никогда в жизни не станут практичными, потому что они обделены способностью суждения: например, врачи или правоведы, которые прошли хорошую школу, но, когда надо дать практический совет, не знают, как им поступить. Но даже и там, где имеется этот природный дар, может еще сказаться некоторый недостаток в предпосылках, т.е. теория может быть неполной и восполнить ее можно, пожалуй, лишь предпринимая новые попытки и приобретая новый опыт, благодаря чему закончивший свое учение врач, агроном или камералист¹ может и должен путем отвлечения дойти до новых правил и таким образом сделать свою теорию полной. В этом случае причина малой пригодности теории для практики заключалась бы не в самой теории, а в том, что здесь было недостаточно теории, которой человек должен был бы еще научиться из опыта и которая не перестает быть истинной теорией от того, что он сам не в состоянии изъяснить ее, изложить как учитель: систематически в виде общих положений, и, значит, не может претен­довать на звание теоретически образованного врача, агронома и т.п.

Таким образом, никто не может выдавать себя за человека практически опытного в той или иной науке и вместе с тем презирать теорию, если только он не хочет прослыть невеждой в своей специальности. И он действительно является таковым, если полагает, что, блуждая в пробах и опытах, не объединяя известных принципов (которые, собственно, и составляют то, что называется теорией) и не осмысливая своего дела как чего-то целого (которое, если при этом поступают методически, и называ­ется системой), он может идти дальше, чем его в состоянии повести теория.

Впрочем, когда невежда, ссылаясь на свою мнимую практику, объявляет теорию ненужной и излишней, это еще можно терпеть. Хуже, когда какой-нибудь умник признает теорию и ее значение для школы (скажем, как гимнастику ума), но сейчас же прибавляет, что на практике это совсем иначе; будто после того как из школы выходят в жизнь, убеждаются в том, что следовали пустым идеалам и философским мечтаниям; одним словом, будто то, что хорошо звучит в теории, для практики не имеет никакого значения. (Часто выражают это еще и так: то или другое положение имеет, правда, значение in thesi, но не имеет значения in hypothesi.) Но ведь всякий только осмеял бы механика-эмпирика или артиллериста, которые относительно общей механики или математического учения о бомбометании захотели бы высказаться в том смысле, что теория, правда, здесь тонко придумана, но для практики она не имеет значения, потому что на деле опыт дает совершенно другие результаты, чем теория (а между тем если бы к механике присоединилась еще теория трения, а к учению о метании бомб – теория сопротивления воздуха, стало быть, если бы теории было больше, то она вполне согласовалась бы с опытом). Однако в теории, которая касается предметов созерцания, дело обстоит совершенно иначе, нежели в теории, где предме­ты представлены только посредством понятий (я имею в виду объекты математики и объекты философии). Последние можно, пожалуй, мыслить вполне удовлетворительно и не вызывая порицаний (со стороны разума), но они, надо думать, никогда не могут быть даны нам, а потому рискуют оказаться всего лишь пустыми идеями, которые совсем нельзя применить на практике, или применение их может быть даже вредным для нее. Стало быть, в подобных случаях поговорка, о которой идет речь, могла бы казаться вполне справедливой.

Но в теории, которая основана на понятии долга, опасение относи­тельно пустой идеальности этого понятия совершенно отпадает. В самом деле, не было бы долгом стремиться к определенному действию нашей воли, если бы это действие не было возможно и в опыте (все равно, мыслится ли он как законченный или как постоянно приближающийся к законченности); а только о такого рода теории и идет речь в настоящем сочинении. Действительно, именно ее, к стыду философии, нередко используют как предлог, когда утверждают, будто то, что может быть верно в теории, для практики не имеет значения. И говорят это барски-пренебрежительным тоном, с претензией при помощи опыта реформи­ровать разум в том, в чем он усматривает высшую для себя честь, и в своей чванливой мудрости, глазами крота, устремленными только на опыт, надеются видеть дальше и вернее, чем видят глаза, являющиеся органом существа, которое при сотворении наделено прямохождением и способ­ностью созерцать небо.

Эта максима, сделавшаяся расхожей в наше время, когда так много говорят и так мало делают, приносит наибольший вред, если она касается чего-то морального (долга добродетели или правового долга). Ведь здесь дело идет о каноне разума (в сфере практического), где ценность практики покоится целиком на согласованности с теорией, положенной в ее основа­ние; поэтому все потеряно, если эмпирические и потому случайные условия исполнения закона превращают в условия самого закона и если, таким образом, практике, которая рассчитана на вероятный исход дела сообразно предшествующему опыту, дается право одолевать самосущую теорию.

Сочинение это я разделяю на три части сообразно трем различным точкам зрения, с которых почтенный человек, столь дерзко оспаривающий теории и системы, обыкновенно судит о своем предмете, выступая, стало быть, в трояком качестве: 1) как частный, но в то же время деловой человек, 2) как государственный муж; 3) как космополит (или гражданин мира вообще). Эти три лица дружно третируют представителя школы, который за них за всех и для их блага занимается теорией; воображая, что лучше понимают дело, они хотят вернуть его в его школу (illa se iactet in aula!)² как педанта, который, будучи негодным для практики, только мешает их опытом испытанной мудрости.

Таким образом, отношение теории к практике мы рассмотрим в трех параграфах: во-первых, применительно к морали вообще (касательно блага каждого человека); во-вторых, применительно к политике (в отношении блага государств); в-третьих, с космополитической точки зрения (каса­тельно блага человеческою рода в целом, и именно поскольку он на пути к [достижению] этого блага мыслится в ряду поколений всех будущих времен). – В наименовании же этих параграфов по причинам, которые станут ясны из самого изложения, будет выражено отношение теории к практике в морали, в государственном праве и в международном праве.