5. Строгая оценка и моральный орден

Работы Кнорр-Сетина (1981), Латура и других показали, что в дебатах, в ходе которых решается, на данный момент, вопрос об эпистемической оценке научных претензий, имеет место риторическое использование терминологии официальных, или строгих, систем эпистемических понятий. «Логические» свойства речи, такие, как вытекание одного из другого и последовательность (как избегание противоречивых утверждений), используются как часть критериев, с помощью которых научная продукция оценивается в системе доверия, принятой в этом сообществе. Они выступают в качестве прежде всего моральных свойств полемической научной речи или дебатов. Мы можем взглянуть на них как на одну из многих словесных игр, которые составляют эту форму жизни. В свете этих замечаний я предлагаю реинтерпретировать работу традиционной философии науки. Когда философы ведут дискуссии о науке в терминах официальной, или строгой, системы, — даже в идеальной форме, — они описывают не когнитивную и не материальную деятельность научного сообщества. Они описывают риторику и связанный с ней набор условностей повествования, чтобы получился рассказ, где одни соперничающие группы [:56] выглядит как герои, другие — как элодеи. Описывая такие условности повествования, они — хотя косвенно и не вполне ясно — касаются самого морального ордена, научного сообщества.

Манифест реалистов: «Научные утверждения должны восприниматься как истинные или ложные в силу того, что так устроен мир»; если мы прочитаем его как принцип, то он будет выглядеть приблизительно так: «Как ученые, то есть члены некоего сообщества, мы должны дозировать наше желание или нежелание принять претензию как заслуживающую включения в корпус научных знаний, в зависимости от того, насколько мы искренне верим, что она каким-то образом отражает то, как устроен мир». Изложенный таким образом, этот манифест приобретает силу руководящего принципа. Он поощряет хороших и достойных демонстрировать свои добродетели, посвящая себя изучению того, как устроен мир. Поиск истины с эпистемической точки зрения безнадежен, но попытка жить добродетельной жизнью в рамках, установленных Правилом, — возможная моральная амбиция. Поведение тех, кто распространяет свои ни на чем не основанные мнения, как если бы они были полноценными вкладами в корпус научного знания, без колебаний осуждается как аморальное. Моральные принципы — это такие максимы, которые бы определяли наше поведение, если бы мы были людьми непогрешимой добродетели. Приведенный выше лозунг в своем морализаторском значении предписывает тщательно проводить эксперименты, избегать принимать желаемое за действительное, если это ведет к подтасовке результатов, и так далее. Моральная сила такого принципа очень ясно проглядывает в дискуссиях относительно начальных этапов работы над ТФХ, описанных Латуром и Улгаром (1979). Научная практика такова, как она есть, потому что научная мораль строга. При такой точке зрения, изучение эпистемологии науки должно начинаться с философского осмысления действительной практики научного сообщества, если мы, как философы, хотим знать, чем является научное знание. Если мы не сделаем этого, мы рискуем спутать требования морального ордена — научного сообщества, мыслительного коллектива — с возможностью достижения некоторой идеальной формы знания с учетом существующей практики. Антропологи установили, что когда они просят члена какого-либо сообщества описать принятую там местную систему родства, они с равной вероятностью могут услышать как описание морального кодекса, так и рассказ о странностях реальной жизни. На полпути между строгостью морального кодекса и послаблениями реальной жизни, лежит идеализация последней, осуществляемая с оглядкой на первую. Вот этот третий, промежуточный, вариант и служит системой руководящих принципов для повседневной жизни. Концепции моральной системы проявляются в риторических прикрасах этой жизни.

Действие перевода эпистемологии в мораль можно проиллюстрировать на примере «фаллибилизма» Поппера. Он вполне может быть реинтерпретирован как набор моральных принципов, «Правило» поведения в повседневной жизни сообщества, научного сообщества. Идеи Поппера достаточно легко подвержены критике, если считать их эпистемологией. Например, нельзя окончательно фальсифицировать универсальную гипотезу или теорию, составной частью которой она является. Даже если бы можно было это сделать, отвержение гипотезы только потому, что она фальсифицирована с помощью конкретного примера было бы нерациональным, если в каком-то виде не присутствует принцип единообразия природы, чтобы поддержать решение об отказе от данной гипотезы. Но фаллибилизм может быть пособием по «правилам хорошего тона». Мораль научного сообщества проявляется в виде принципов, таких, как «Сколько бы сил ни было потрачено на мшу теорию, нельзя игнорировать данные, противоречащие ей» или «Следует обращать больше внимания на поиск данных, противоречащих вашей теории, чем доказательств, подтверждающих ее», и так далее.

Однако, из такого подхода к научным произведениям и высказываниям можно извлечь и еще кое-что. Микросоциологи, под влиянием Эрвинга Гоффмана (1959 и др.), пришли к пониманию того, сколь многое в нашей жизненной деятельности определяется необходимостью изобразить нас в качестве людей достойных и добродетельных перед окружающими. Таким образом, изложение научной истории в соответствии с условностями повествования в духе риторики о «славных» и «плохих ребятах», позволяет нам представить себя последователями Логики. Важно не столько принятие остальными в этот момент наших результатов, сколько их [:57] почтение к нам как к членам научного сообщества. И каждый из нас, оказавшись таким образом внедренным в систему доверия, приносит с собой свои результаты. Если мы — «главные ребята», то за нами должен следовать шлейф славных результатов.

Приверженность к этим и подобным принципам помогает нам избежать таких соблазнов, как самообман. Но почему самообман рассматривается как порок в моральном кодексе научного сообщества? В обыденной морали повседневной жизни он считается скорее недостатком, но едва ли грехом. Чтобы получить объяснение, мы должны вернуться к идее морального ордена, основанного на доверии, идее, которую я наметил в первом параграфе. Научное знание — это общественный ресурс действия и веры. Опубликовать за пределами сообщества сообщение об открытии, облаченное в риторику науки, значит объявить во всеуслышание, что предполагаемый факт можно смело использовать в дебатах, в практической работе и т. д. Претензиям на знание безмолвно предшествуют требования доверия. Интерпретирование с точки зрения морального кодекса научного сообщества слов «Я знаю…» означают нечто вроде «Можете поверить мне, что…» или «Даю вам слово, что…» Если то, что выдается за знание, оказывается неверным, то тот, кто делает это, совершает моральный проступок. Он подводит тех, кто ему доверился. Этнометодолог мог бы выразиться так: заслуживающее доверия знание — то, что «истинно для всех практических целей». Но моральная сила требования доверия была бы подорвана, если бы результаты преподносились так честно.

Это связано с другим моральным различием, различием между теми, кто претендует на обладание достаточным основанием при вынесении некоторых суждений, на самом деле их не имея, и теми, кто искренне заблуждаются. С точки зрения эпистемологии они находятся в равных условиях, но с точки зрения морали едва ли можно вообразить большую разницу. Фаллибилизм Поппера, если интерпретировать его как моральную позицию, своего рода «Правило», провел бы между ними явное различие. В одном случае у меня нет опровергающих доказательств, потому что я не потрудился их получить, или не нуждался в них; в то время как во втором я просто не нашел таких данных, несмотря на искренние попытки их получить. Доверие, которого требуют ученые от простых смертных, предполагает их приверженность интеллектуальной честности, т. е. то, что попытки обосновать претензию были проделаны таким образом, как это принято в научном сообществе. Доверие, видимо, не может просто основываться на наивной претензии обладания истиной. Тот же аргумент, который преобразует эпистемологию в общинное «Правило», применим и к любому другому сообществу, занятому интеллектуальной деятельностью, например, к сообществу богословов.

Тогда какой должна быть основная задача исследований в такой области, как философия науки? С учетом соображений, изложенных в настоящей работе, представляется, что описание моральных кодексов соответствующих сообществ должно играть ключевую роль в таком философском изучении. Но можно пойти и дальше. Если можно выработать идеализированную версию реальной системы оценки претендентов на доверие, то можно и объяснить, почему использование реальной системы дает материал, который ценится в этих моральных кодексах, и почему строгая система является выражением этой морали. Строгая, или официальная, система понятий, в таком случае, является каркасом, вокруг которого строится рассказ, не только отвечающий требованиям Логики, но, среди прочего, и представляющий автора в наиболее выигрышном освещении с точки зрения морали. Мы должны быть в состоянии не только показать, почему претензии волшебников заслуживают меньшего доверия, чем претензии инженеров, но и почему моральный кодекс научного сообщества проводит такое моральное различие. Чтобы достичь последнего, следует рассматривать мораль науки на фоне идеализированного варианта когнитивной и материальной практики этого сообщества. Нет необходимости браться за непосильную задачу — доказывать, что реальная научная практика на самом деле отражает эпистемологическое положение, дел, которое является не более чем тенью, отбрасываемой на философию условностями литературного жанра.

На мой взгляд, важность условностей официальной риторики лежит не в области эпистемологии, а в том факте, что они представляют наиболее совершенный и общепризнанный моральный кодекс, когда-либо созданный человечеством. Мини[:58]мальный успех заповеди «Возлюби ближнего твоего» выступает достойным сожаления ироническим контрастом при сравнении его с историей престижа морали внутри научного сообщества. Философы науки стараются сконструировать идеализированный и абстрактный вариант научного познания и его реальных способов оценки. Но будет ли этот вариант нормативным? Во всяком случае, он не будет исчерпывающим. Он будет делать упор на той части нормативного фона науки, которая регулирует ее как материальную практику, то есть то, что всякий вступающий в сообщество, должен делать (точно так же, как «Правило Св. Бенедикта» возлагало на бенедиктинцев выполнение определенных ежедневных обрядов). Но вам придется обратиться за рекомендациями к «строгой системе» «эпистемических» понятий при описании ваших результатов в форме историй, годных для публикации.