* * *

Довод пятый состоит в том, что большевики не удержат власти, ибо «обстановка ис­ключительно сложная...».

О мудрецы! Они готовы, пожалуй, помириться с революцией — только без «исклю­чительно сложной обстановки».

Таких революций не бывает, и ничего кроме реакционных ламентаций буржуазного интеллигента нет в воздыханиях по такой революции. Если даже революция началась при обстановке, которая кажется не очень сложной, то сама революция в своем разви­тии всегда создает исключительно сложную обстановку.

УДЕРЖАТ ЛИ БОЛЫТТЕВИКИ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ВЛАСТЬ? 321

Ибо революция, настоящая, глубокая, «народная», по выражению Маркса¹⁰⁴, револю­ция есть невероятно сложный и мучительный процесс умирания старого и рождение нового общественного строя, уклада жизни десятков миллионов людей. Революция есть самая острая, бешеная, отчаянная классовая борьба и гражданская война. Ни одна великая революция в истории не обходилась без гражданской войны. А думать, что гражданская война мыслима без «исключительно сложной обстановки», могут только человеки в футляре.

Если бы не было исключительно сложной обстановки, то не было бы и революции. Волков бояться — в лес не ходить.

В доводе пятом нечего разбирать, потому что в нем нет никакой ни экономической, ни политической, ни вообще какой-либо иной мысли. В нем есть только воздыхание людей, опечаленных и испуганных революцией. Позволю себе, для характеристики этого воздыхания, два маленьких личных воспоминания.

Разговор с богатым инженером незадолго до июльских дней. Инженер был некогда революционером, состоял членом социал-демократической и даже большевистской партии. Теперь весь он — один испуг, одна злоба на бушующих и неукротимых рабо­чих. Если бы еще это были такие рабочие, как немецкие, — говорит он (человек обра­зованный, бывавший за границей), — я, конечно, понимаю вообще неизбежность соци­альной революции, но у нас, при том понижении уровня рабочих, которое принесла война... это не революция, это — пропасть.

Он готов бы признать социальную революцию, если бы история подвела к ней так же мирно, спокойно, гладко и аккуратно, как подходит к станции немецкий курьерский поезд. Чинный кондуктор открывает дверцы вагона и провозглашает: «станция соци­альная революция. Alle aussteigen (всем выходить)!». Тогда почему бы не перейти с по­ложения инженера при Тит Титычах на положение инженера при рабочих организаци­ях.

322 В. И. ЛЕНИН

Этот человек видал стачки. Он знает, какую бурю страстей вызывает всегда, даже в самое мирное время, самая обыкновенная стачка. Он понимает, конечно, во сколько миллионов раз должна быть сильнее эта буря, когда классовая борьба подняла весь трудящийся люд огромной страны, когда война и эксплуатация довели почти до отчая­ния миллионы людей, которых веками мучили помещики, десятилетиями грабили и за­бивали капиталисты и царские чиновники. Он понимает все это «теоретически», он признает все это только губами, он просто запуган «исключительно сложной обстанов­кой».

После июльских дней мне довелось, благодаря особенно заботливому вниманию, ко­торым меня почтило правительство Керенского, уйти в подполье. Прятал нашего брата, конечно, рабочий. В далеком рабочем предместье Питера, в маленькой рабочей кварти­ре подают обед. Хозяйка приносит хлеб. Хозяин говорит: «Смотри-ка, какой прекрас­ный хлеб. «Они» не смеют теперь, небось, давать дурного хлеба. Мы забыли, было, и думать, что могут дать в Питере хороший хлеб».

Меня поразила эта классовая оценка июльских дней. Моя мысль вращалась около политического значения события, взвешивала роль его в общем ходе событий, разбира­ла, из какой ситуации проистек этот зигзаг истории и какую ситуацию он создаст, как должны мы изменить наши лозунги и наш партийный аппарат, чтобы приспособить его к изменившемуся положению. О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской ра­боты. К основе всего, к классовой борьбе за хлеб, мысль подходит через политический анализ необыкновенно сложным и запутанным путем.

А представитель угнетенного класса, хотя из хорошо оплачиваемых и вполне интел­лигентных рабочих, берет прямо быка за рога, с той удивительной простотой и прямо­той, с той твердой решительностью, с той поразительной ясностью взгляда, до которой нашему брату

УДЕРЖАТ ЛИ БОЛЫТТЕВИКИ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ВЛАСТЬ? 323

интеллигенту, как до звезды небесной, далеко. Весь мир делится на два лагеря: «мы», трудящиеся, и «они», эксплуататоры. Ни тени смущения по поводу происшедшего: од­но из сражений в долгой борьбе труда с капиталом. Лес рубят — щепки летят.

«Какая мучительная вещь, эта «исключительно сложная обстановка» революции» — так думает и чувствует буржуазный интеллигент.

«Мы «их» нажали, «они» не смеют охальничать, как прежде. Нажмем еще — сбро­сим совсем» — так думает и чувствует рабочий.