Теодор Гомперц. Греческие мыслители. Т 2. Сократ и сократики

5. Можно было думать, что дерзновенность такой критики, не щадящей даже национальных святынь, и которая, скажем мимоходом, могла убедить иного афинского патриота в справедливости приговора над Сократом, должна была удовлетворить самого радикального из радикалов. И, однако, как мы узнаем, Антисфен остается в своих требованиях далеко позади

его не слышит. Другими словами, ученику казалось, что учитель его недостаточно серьезно относится к своему учению. Действительно, полное осуществление идеала киников выпало на долю Д и о г е н а . Его можно назвать отцом практического кинизма. Сила воли и духа, обнаруженная им при этом, сделала его одной из самых популярных фигур древности. Правда, некоторые из его современников видели в нем карикатуру человека, учеником-внуком которого он был, и прозвали его «сумасшедшим Сократом»; ** однако с течением времени уважение к нему возрастало. Какой высоты он достиг в конце концов, мы узнаем из сочинений П л у т а р х а и Л у к и а н а , у которых его имя совершенно оттеснило имя Антисфена, а также из речей Диона и еще более из писем императора Юлиана. Последний хотел примирить некоторые несимпатичные ему мысли кинического учения с импонирующим впечатлением, полученным им от личности Диогена. И, однако, между философом, который порою жил в бочке, и тем, кто восседал на императорском троне, лежало более пятисот лет.

Необычайная популярность Д и о г е н а скорее затмила его жизнь, чем просветила ее. Анекдоты и легенды рано опутали своими ветвями эту фигуру. Его отца звали Гикесием; на берегу Черного моря, в Синопе, он был банкиром или менялой. Сам Диоген, будучи изгнан из родного города, отправился в Афины, где и увлекся философией Антисфена. Он попеременно жил в этом городе и в Коринфе, где и умер в 323 г. (в день смерти Александра Великого) в глубокой старости. Мнение, что он в своей юности занимался выделкой фальшивых монет и за это был изгнан из родного города,*** создалось на основании слов,

*См. прим. и доб. Т. Гомперца.

**См. прим. и доб. Т. Гомперца.

***См. прим. и доб. Т. Гомперца.

воздвигнутой недалеко от предместья Кранейона по дороге к нему, можно было видеть собаку, высеченную из паросского мрамора. Весьма вероятно, что он принял как почетное то название, которое ему, а может быть, и его учителю, дали как бранное (собака Куоп, откуда киники); нечто подобное происходило не раз с политическими партиями, таковы прозвища гезы (нищие) и тори (разбойники). «Небесная собака», так называет его в одном стихотворении прославляющий его поэт Керкид, имея в виду звезду Пса (Сириус).

Д и о г е н оказал влияние на потомство скорее примером, чем сочинениями. К числу его учеников принадлежал К р а т е т , фиванец из уважаемого рода, который разделил свое значительное состояние между своими согражданами, а сам избрал нищенскую жизнь; он привлек к ней Метрокла из фракийской Маронеи и его прославленную сестру Гиппархию, ставшую жизненной подругой уродливого нищего-философа. Среди его поэтических произведений, образцы которых мы уже видели, рядом с пародиями, в которых не щадили даже мудреца Солона, были и трагедии, от которых нам сохранились несколько стихов, прославляющих космополитизм и беззаботное нищенство. Кроме него из учеников Диогена известны сиракузский раб Моним, неустанно боровшийся с распространенным «заблуждением», и О н е с и к р и т , * который, сопровождая Александра в его походах, был необычайно поражен сходством жизни индийских аскетов с киниками. В числе учеников Диогена в широком смысле слова называют также политического деятеля Ф о к и о н а ** и ритора А н а к с и м е н а .

Из семи драм Диогена, которые были всецело посвящены мифологическим сюжетам, мы имеем лишь три или четыре стиха, бичующих * немужественную, грязную роскошь»; *** из его прозаических сочинений у нас нет ни строчки. О том немногом, что нам достоверно известно как о лично ему принадлежащем, мы упомянем в связи с общим обсуждением кинической доктрины, к которой и переходим.

*См. прим. и доб. Т. Гомперца.

**402—318 гг. до н. э., сторонник македонской партии. (Прим.

Ред.)

*** См. прим. и доб. Т. Гомперца.

6. В сохранившихся выдержках из речей Те лет а * (около 240 г. до Р. X.) мы имеем кристаллизовавшееся зерно кинических положений, можно сказать, общее достояние школы. Главную роль играет здесь переоценка моральных ценностей и ценностей счастья, что и обозначалось выражением «адиафории» (безразличие). Переоценка и безразличие — в этом есть противоречие, однако лишь кажущееся. Ибо учение об адиафории нужно было понимать не в том смысле, что внешняя сторона жизни казалась киникам совершенно безразличной. Если бы это было так, то они не могли бы проповедовать новый идеал государства и общества. Истинный смысл учения заключается в следующем. Кто завершил внутреннее обновление, кто преодолел «иллюзию», тот возвысился над всем внешним. Болезнь, изгнание, смерть, лишение почести погребения, все то, в чем человечество видит величайшее зло, не способны нарушить его душевное спокойствие. И как эти мнимые несчастья не могут опечалить его, так не доставляют ему удовольствия и мнимые величайшие блага, могущество, богатство, уважение. Но для того чтобы достичь этого освобождения, чтобы вполне вырваться из-под ига страстей, для этого не безразлична внешняя обстановка. Тут и происходит эта перечеканка ценностей, изменение обычной оценки. Для нищего это освобождение легче, чем для царя; убогий и презираемый имеет в этом случае преимущество перед богатым и уважаемым. Конечно, кто взошел на эту вершину, кто поборол все иллюзии, для того, каково бы ни было его внешнее положение, открыт путь к счастью и к богоравному блаженству.

Углубляясь в круг этих мыслей, мы начинаем понимать, каким образом Д и о г е н дошел до страсти к парадоксам, переполняющим его драмы. Наш киник постоянно указывает на пагубное влияние обычных представлений, нарушающих душевный мир; он обращает внимание на потрясения, являющиеся результатом неверной оценки безразличных по существу событий; причем потрясения эти не ограничиваются участниками самих событий, но благодаря пересказам и воспроизведениям оказывают влияние на последующие поколения и на все человечество. «Они сидят вместе в театре, охваченные не-

**См. прим. и доб. Т. Гомперца.

\

т

оказанным ужасом при рассказе о трапезе Фиеста или о браке Эдипа со своей матерью». И, однако, этот ужас обусловлен одним воображением. Пример кур, собак и ослов, а также браки между сестрами и братьями у персов указывают, по его мнению, на то, что кровосмесительные связи вовсе не противоестественны. Таким же образом и безобидность антропофагии явствует из обычая многих народов, а еще более из соображения, основанного на анаксагоровой физике, что во всем содержатся составные части всего, и поэтому в этом отношении мясо человека не занимает никакого особо привилегированного положения. Не на установление правил жизни была направлена деятельность Диогена, его задачей было укрепить «самоудовлетворенность» мудреца, его безусловную свободу от власти судьбы. Если бы его постигли те же ужасные случайности, что Фиеста и Эдипа, то и тогда правильное рассуждение доказало бы ему, что несчастье не коснулось его. Правда, нельзя отрицать, что и любовь к причудливому, и желание смутить почтенного гражданина и импонировать ему безграничной дерзновенностью, все это играло роль в страсти киников к парадоксам. Нет надобности указывать на современные параллели этой тенденции.

Совершенно иное нужно сказать об общественном и государственном идеале киников. Все здесь в связи одно с другим, и одно это обстоятельство не позволяет нам сомневаться в серьезности предприятия. Один тот факт, что «Государство» Диогена (подлинность его, вопреки частым оспариваниям, засвидетельствована древнейшими стоиками) рисовало идеальную картину общественного и государственного порядка, имеет уже большое значение.* Отсюда мы видим, что нищенская и странническая жизнь, удаление киников от всяких общественных дел есть лишь временная мера, что основатели школы не смотрели на это как на окончательное и длительное положение. Снятие всех перегородок, разделяющих человечество, уничтожение сословных различий, национальности, привилегий пола — вот что составляло основу их идеала. Формой правления, очевидно, должен был быть просвещенный попечительный абсолютизм. По крайней мере, трудно понять, как безграничное

* См. прим. и доб. Т. Гомперца.

146 Т. Гомперц. Греческие мыслители

презрение к темной массе можно было бы соединить с допущением ее к участию в управлении; аристократия же упразднялась новым социальным порядком. Мысль, высказанная уже в древности (Плутархом), что А л е к с а н д р В е л и к и й основанием мирового царства осуществил кинический идеал государства, вполне правильна.* Заслуживает внимания то обстоятельство, что египетские трактаты о государстве времен Птолемеев выражают те же взгляды, что и разбираемые нами философы. Ученик киника-стоика А р и с т о н а , великий александрийский ученый Э р а т о с ф е н ** убедительно доказывал несостоятельность прежнего греческого, защищаемого еще Аристотелем, разделения человечества на греков и варваров. В этом смысле на киническое движение с его презрением к древним городам-государствам, с его подрыванием греческого национального чувства и сопротивлением всякому общественному расчленению, можно смотреть как на прелюдию переуст-

и стоики, временно осуществились, и даже после падения двух мировых царств остались идеалом на тысячелетия.

Об общественном строе, к которому стремился Д и о г е н , мы имеем очень мало данных; они касаются собственности и семьи. Сюда относится введение своего рода бумажных денег, «костяных денег», которые должны были заменить благородные металлы в качестве менового материала и, таким образом, предупредить накопление движимого богатства. Здесь киники, противящиеся всему историческому, очевидно, бессознательно заимствовали свою идею у спартанцев, имевших железные деньги. Как должно было быть организовано владение землей, этого мы не знаем; одно несомненно, что и здесь, если частная собственность не исключалась совершенно, то была поставлена в очень тесные границы. Естественно, что там, где не было места для семейной жизни, не могло быть и права наследования. Ибо «общность детей» была основной чертой этого проекта, и определенное свидетельство об этом никем не опровергается; кроме того, это требование Д и о г е н а согласуется не только с

*См. прим. и доб. Т. Гомперца.

**Ок. 282—202 гг. до н. э. (Прим. ред.)

***См. прим. и доб. Т. Гомперца.

платоновским требованием, правда, касающимся только его Правящего класса, но и с положением стоиков. С другой стороны, сообщение, что он хотел и общности жен, ввиду контекста, в котором оно приведено у Диогена и в котором оно снова встречается у основателей Стой, нужно понимать в смысле «свободной любви»,* или, в смысле киников, лучше обозначить как общение полов, лишенное любви и свободное от государственного контроля. Здесь стремление к безграничной личной свободе и вместе к освобождению от власти страстей одержало верх над всеми другими соображениями. Правда, и здесь природа оказалась сильнее доктрины. По крайней мере, единственная связь в этом кругу, о которой мы имеем точные сведения, есть связь К р а т е т а с Г и п п а р х и е й , не пренебрегавшей ни одеждой, ни нравами киников; эта связь была настоящим союзом, а не случайной любовной встречей.

7. Нелегко проследить нить, связывавшую социальную мораль киников с этическими предпосылками их учения. Если бы нам сохранилось «Государство» Диогена или хоть какиенибудь остатки трактующих об этом сочинений А н т и с ф е н а («О прекрасном и справедливом», «О справедливости и храбрости», «О несправедливости и безбожии»),** то нам был бы понятен переход от покоящегося на «самоудовлетворенности» и обуздании страстей индивидуального блаженства к социальным обязанностям. Вряд ли тут возможны какие-нибудь предположения. Во всяком случае нельзя не признать, что между этим идеалом блаженства и социальными добродетелями нет недостатка в посредствующих ступенях. Господство киника над своими страстями, если оно и преследуется в интересах собственного душевного спокойствия, должно быть выгодно и тем, на кого эти страсти обращаются. Уничтожение инстинкта обладания и честолюбия устраняет их объекты, из-за которых люди враждуют друг с другом (вспомним вышеприведенное шуточное стихотворение Кратета; сходно с этим также и запрещение ревности и исключительно семейных чувств у Платона и у стоиков). Там, где никто не должен обладать большим, чем сколько нужно для удовлетворения его нужды, и где всякое излишество считается злом для обладателя, там естественно

*См. прим. и доб. Т. Гомперца.

**См. прим. и доб. Т. Гомперца.

не карающим судьей, а всегда только мудрым мироправителем. Сколько-нибудь интенсивного отношения души киника к Богу нет и следа. Насколько верно такое утверждение, показывает безуспешность стараний открыть что-нибудь подобное. Якову Бернайсу очень хотелось бы признать, что это «самая чистая деистическая секта» древности, что эти предшественники и бессознательные пропагандисты библейских религиозных форм были затронуты духом последних. При этом для доказательства «сознания общения с Богом» и чувства мощи, отсюда «проистекающего», которым будто бы были исполнены киники, Бернайс не может привести ничего иного, как произвольное перетолкование очевидной шутки, приписываемой правильно или неправильно в числе многих других Д и о г е н у . Играя диалектическими приемами, Д и о г е н хотел доказать, что мудрец никогда не завидовал никому в богатстве, потому что все принадлежит ему. Ибо «все есть собственность богов» (здесь киник становится на точку зрения народной религии!), «мудрецы— друзья богов; для друзей все общее; следовательно, всякая собственность принадлежит мудрецам». Ничего удивительного, что где самоудовлетворенность или чувство независимости считаются блаженством, там вместе с чувством зависимости падает основа всякого собственно религиозного чувства.*

В отношении киников к народной религии нужно различать две фазы. Уже основатели секты относились с язвительным пренебрежением и к религии, и к ее культу, и к ее слугам. Говорят, Антисфен отклонил свое участие в приношении даров Матери богов (Кибеле), заявив, что он не сомневается, что боги исполнят их сыновний долг и позаботятся о своей матери. Орфическому жрецу, восхвалявшему потустороннее блаженство посвященных, он якобы сказал: «Почему же ты не умираешь?» И Диоген насмехался над Элевсинскими мистериями. «Вор Патекион (греческий Картуш) вернее достигает блаженства, нежели Агесилай или Эпаминонд, так как он принял посвящение в Элевсине».** Однако как Антисфен, так и Диоген охотно углубляются в мифы и остроумно истолковывают их. Эти толкования были оставлены их преемниками. Свою полемику они направляли главным образом против созданий народной веры.

*См. прим. и доб. Т. Гомперца.

**См. прим. и доб. Т. Гомперца.