IX. Стадии техники.

Данный вопрос столь серьезен и труден, что я сильно колебался, выбирая тот или иной принцип, согласно кото­рому можно было бы различать интересующие стадии. Не­сомненно, однако, что следует прежде всего отказаться от одного, хотя и весьма очевидного, принципа: ни в коем случае нельзя членить техническую эволюцию, приняв за основу то или иное изобретение, сколь бы важным и ха­рактерным оно ни казалось. Ибо все, что я здесь сказал, направлено прямо против того общего заблуждения, что главное в технике - это разные изобретения. Но можно ли назвать хоть одно, которое превзошло бы по значимости всю колоссальную махину техники в известную историче­скую эпоху? Ведь только вся совокупность техники, взятая в целом, действительно имеет определяющее значение и дает возможность говорить именно о прогрессе или измене­нии. В конечном итоге не найдется ни одного сколько-ни­будь важного открытия, если мы станем мерить его исполинской мерой общей эволюции. Кроме того, как мы убедились, величайшие типы техник приходили в упадок после того, как их разработали окончательно, или вообще исчезли с лица Земли. А иногда их даже приходилось открывать заново. Немаловажно и то, что одного изобрете­ния, которое имело место где-то и когда-то, вовсе не доста­точно, чтобы оно получило свое подлинное техническое значение. Порох и печать - два открытия, представляющиеся нам важнейшими, - давным-давно, на протяжении долгих веков были известны в Китае, но так и не нашли себе там достойного применения. Только в XV веке в Евро­пе - по всей видимости, в Ломбардии - порох приобрел значение огромной исторической силы, и тогда же в Герма­нии такой же силой стала печать. Итак, если учесть все это, то каким временем датировать эти технические откры­тия? Ясно одно: они вошли в историческую действитель­ность, только слившись с общим строем техники конца Средневековья и испытав влияние конкретной жизненной программы той эпохи. Порох, применяемый для стрельбы, и печатный станок - вот истинные современники буссоли и компаса; все четыре изобретения, как легко догадаться, выдержаны в одном стиле, характерном для того переход­ного (от готики к Ренессансу) периода, который обрел свою кульминацию в Копернике. И все четыре открытия, как видим, воплощают союз человека с далью, представляя со­бой прием acüo in dislans, лежащий в основе современной техники. Так, пушка приводит в моментальное столкнове­ние далеко отстоящих друг от друга противников; компас и буссоль связывают человека со звездой и четырьмя сторо­нами света; печатный станок соединяет одинокого, погруженного в себя индивида с бесконечной (не имеющей пре­дела во времени и пространстве) периферией, которую со­ставляет вся совокупность потенциальных читателей.

С моей точки зрения, исходным принципом для перио­дизации технической эволюции должно служить само отно­шение между человеком и техникой, иначе говоря, мнение, которое сложилось у человека о технике, - и не о том или другом ее конкретном типе, а о самой функции вообще. Данный принцип, который лежит в основе нашего подхода, не только проясняет прошлое, но и сразу позволяет отве­тить на два поставленных здесь вопроса: о существенном изменении жизни, которое вызвала современная техника, и о той большой роли, которую она играет в жизни человека теперь и не идет ни в какое сравнение с прошлой ролью.

Итак, исходя из этого, можно выделить три значитель­ные стадии в технической эволюции.

A. Техника случая.

B. Техника ремесла.

C. Техника человека-техника.

Техникой случая является та техника, где в роли чело­века-техника выступает случайность, способствующая изо­бретению. Такова первобытная техника доисторического человека, а также нынешних дикарей. Я имею в виду са­мые отсталые племена (это цейлонские ведды, семанги с острова Борнео, пигмеи Новой Гвинеи и Центральной Аф­рики, туземцы Австралии и т. д.).

Итак, каково представление о технике такого перво­бытного ума? Здесь возможен ответ лишь в высшей степе­ни ограничительного характера: первобытный дикарь не сознает техники как таковой, то есть и не подозревает, что среди его способностей существует некая специфическая, которая позволяет преобразовывать природу в желательном направлении.

И это так.

1. Набор технических актов первобытного человека весьма ограничен; мало того, объем таких действий на­столько незначителен, что не может быть и речи об их выделении в особое образование, отличное от совокупности естественных, или природных, актов, безусловно занимаю­щих в жизни дикаря несравненно более важное место. А значит, дикарь - человек лишь в весьма относительной степени, практически - сущее животное. Таким образом,технические действия на этой стадии имеют неопределен­ный характер, входя в состав природных актов и являясь в представлении первобытного человека частью нетехниче­ской жизни. Первобытный человек сталкивается со способностью разводить огонь ровно в такой же мере, в какой он сталкивается с умением ходить, плавать, бить и т. д. И поскольку такие естественные движения представляют постоянный, раз и навсегда данный набор, то и технические действия отвечают тем же условиям. Первобытному уму недоступен решающий признак: способность производить перемены и способствовать прогрессу, который в принципе беспределен.

2. Простота и скудость первобытной техники приводят к тому, что связанные с ней действия могут выполняться всеми членами общины, то есть все разводят огонь, масте­рят луки, стрелы и т. д. Техника не выделяется из всевоз­можных занятий, и здесь даже нет намека на факт, который ознаменует наступление второго этапа эволюции, когда лишь вполне определенные люди - а именно ремесленники - будут изготовлять известные предметы, выполнять конкретные операции. Единственное разделение, происходящее на довольно ранней стадии, состоит в том, что мужчины предаются одним техническим занятиям, а женщины - другим. Но это обстоятельство еще не дает права выделить такой технический факт в нечто особое, с точки зрения первобытного человека, ведь и набор естественных актов отличается у женщин и мужчин. То, что женщина возделывает поля - а основательницей земледелия была женщина, - кажется первобытному уму столь же естественным, как и то, что она время от времени рожает детей.

3. Неосознанным обычно остается и самый очевидный и характерный технический момент - произведение откры­тий. Первобытный человек не ведает о своей способности изобретать, и, следовательно, на этом этапе открытие не представляет собой результата целенаправленного поиска. Как уже говорилось, здесь, скорее, само решение ищет че­ловека, а не наоборот. В постоянном и бессознательном об­ращении дикаря с окружающими предметами внезапно, по случайности возникала определенная ситуация, приводив­шая к новому и полезному результату. Например, когда кто-нибудь, играючи или пытаясь избавиться от нервного зуда, по инерции тер одним куском дерева о другой, заго­рался огонь. Тогда первобытному уму открывалось видение новой связи между предметами. Обычная палка, которая раньше служила либо для нанесения ударов, либо опорой при ходьбе, неожиданно представала как нечто совершенно новое - рождающее огонь. Вообразите себе, до какой сте­пени был потрясен дикарь! Он явственно видит: природа, словно по волшебству, поведала ему одну из сокровенных тайн. Ведь огонь для дикаря уже был божественной силой, пробуждал в нем религиозные чувства. И вот еще один факт - палка, вызывающая огонь, - тоже наполняется магическим смыслом. Все виды первобытной техники изна­чально окружены чудесным ореолом, являясь в глазах дикаря ровно в той мере техникой, в какой последняя на­делена волшебными атрибутами. В дальнейшем нам еще предстоит убедиться, что и магия - тоже своего рода тех­ника, хотя и фантастически ненадежная.

Итак, первобытный человек не признает себя творцом изобретений. Открытие заявляет ему о себе в качестве еще одного измерения природы, в виде некой силы, которую именно природа и должна ему сообщить. Важно, что эти могучие свойства исходят от природы и направлены к че­ловеку, а не наоборот. Например, изготовление различных орудий и домашней утвари, по мнению первобытного чело­века, не исходит от него самого, подобно тому как от него не исходят его собственные руки и ноги. Человек еще не ощущает себя как homo faber (мастера). Его ситуация очень напоминает положение шимпанзе в опытах Келера, когда обезьяна вдруг понимает, что палка, которую она держит, может пригодиться для неожиданной цели. Келер называет этот эффект впечатлением «ага!», поскольку по­добным возгласом выражает свое настроение человек, от­крывший новые связи между вещами. По-видимому, речь идет о биологическом законе trial and error — «проб и оши­бок» — применительно к явлениям сознания. Так, инфузо­рия «пробует» занимать различные позы и в конце концов обнаруживает, что одна из них приводит к положительным результатам. И тогда инфузория закрепляет такое положе­ние как привычку.

Вернемся, однако, к первобытной технике. На данной стадии она предстоит человеку еще как природа. А поточ­нее, то на этом древнейшем этапе открытия первобытных людей, выступая результатом простого случая, подчинены теории вероятности. Иными словами, какому-то числу воз­можных стихийных комбинаций между вещами соответст­вует какая-то вероятность того, что данные отношения предстанут перед человеком в некоторой форме, позволяю­щей ему открыть в предметах зачатки полезных орудий.