показывали на меня. Этого мало. Многие столоначальники и даже начальники отделения приходили в мое отделение посмотреть на меня; некоторые из них подходили ко мне и говорили: "Позвольте полюбопытствовать, что это на вас за панталоны?" - и дотрагивались до них. А один из столоначальников - юморист - заметил: "Да они, кажется, из той же самой материи, из которой кухарки делают себе передники". Панталоны мои произвели такой шум и движение в департаменте, что В.М.Княжевич обернулся к моему столу, посмотрел на меня искоса и потом, проходя мимо меня, заметил мне, что я неприлично одеваюсь»42.
Слово «неприлично» в данном контексте не означает «непристойно», а скорее «неуместно для службы». Щеголь Панаев вызвал сенсацию тем, что вместо форменных брюк надел панталоны из шотландской ткани в клетку: в департаменте это было не принято. В тот момент это воспринималось как новинка. В России 30-50-х годов XIX столетия ткань «экосез» стала популярной под влиянием исторических романов Вальтера Скотта43. Эксперименты Панаева с костюмом были не просто данью молодости, а знаком серьезного пристрастия — позднее он стал вести раздел моды в журнале «Haш Современник» и написал вместе с А.И.Панаевой серию статей.
Неравнодушно-пристрастное отношение к моде в данном случае, помимо чисто личных склонностей, возможно, объяснялось именно регламентированностью мужского костюма. Ведь запрет стимулирует изобретательность, и разрабатываются достаточно тонкие способы, помогающие его обойти. В 1832 году вместо губернских мундиров были введены общедворянские, сохранившиеся вплоть до революции. Помещик у себя в имении мог одеваться как хотел, но если он ехал в дворянское собрание или в город по делам, ему надлежало быть одетым по форме.
Не оттого ли мужская одежда на протяжении XIX века оставалась семиотическим кодом повышенной насыщенности? Практически все русские литераторы уделяли много внимания деталям в костюмах своих персонажей. По тому, как одевался мужчина, можно было составить представление не только о его имущественном положении, но и определить, к какому социальному типу он относится.
Известный писатель И.А.Гончаров в серии очерков «Письма столичного друга к провинциальному жениху» (1840)44 набросал интересную классификацию модных типов в российской светской жизни. Сам Гончаров имел репутацию денди: он носил визитку, серые брюки с лампасами, прюнелевые ботинки с лакированным носком, короткую цепь для часов с замысловатыми брелоками. Прототипом адресата послужил его старший брат, которого Гончаров взялся обучать «умению жить».
504
«Умение жить» для автора писем - тонкая наука, подразумевающая и искусство следить за своей внешностью, и светское обращение, и определенный нравственный настрой. Первый тип модника в его системе - «франт», который уловил только самую простую сторону умения жить: способность безукоризненно одеться. «Чтобы надеть сегодня привезенные только третьего дня панталоны известного цвета с лампасами или променять свою цепочку на другую, он согласится два месяца дурно обедать. Он готов простоять целый вечер на ногах, лишь бы не сделать, сидя, складок на белом жилете; не повернет два часа головы ни направо, ни налево, чтоб не помять галстуха»45. Франт одевается для собственного наслаждения, хороший костюм для него - абсолютная ценность, и высшей наградой для него служит завистливый взгляд или комплимент «такой-то всегда отлично одет». Ради этого он может пожертвовать собственным удобством и телесными нуждами. Подобное пренебрежение своим телом сразу обнаруживает несамодостаточность франта.
Парижский лев. Иллюстрация к новелле Оноре де Бальзака «Путешествие африканского льва в Париж»
Лев, в отличие от франта, овладел уже всеми внешними сторонами умения жить. Костюм для него - не самоцель: «Он никогда не
оглядывает своего платья, не охорашивается, не поправляет галстуха, волос; безукоризненный туалет не
качество, не заслуга в нем, а необходимое условие. Он исполнен небрежной уверенности, что одет изящно, сообразно с мгновением не текущей, а рождающейся моды»46. Лев уделяет равное внимание всем аспектам модной жизни: он хорошо ест, курит самые лучшие сигары, у него дома - стильная мебель. Он - лидер моды в том смысле, о котором мы говорили в начале книги: ему всегда подражают, потому что он чувствует, что будет в моде завтра. Именно лев ближе всего в классификации Гончарова западному типу денди XIX века, представленного Браммеллом и графом д'Орсе. «На льва, говорю, смотрит целое общество: замечают, на какую женщину предпочтительно падает его взгляд, и та женщина окружена общим вниманием; справляются, какой из привезенных французских романов хвалит он, и все читают его. Наконец, проникают в его домашний быт, изучают его
505
мебель, бронзу, ковры, все мелочи, перенимают привычки, подражают его глупостям»47.
Привычки льва уникальны, и он всегда недосягаем для подражателей. В этом пространстве он обладает свободой и доверяет своим инстинктам. Для льва очень важно все время быть в центре внимания: «это блистательная, обширная претензия: не теряться ни на минуту из глаз общества, не сходить с пьедестала, на который его возвел изящный вкус»48. В этом плане денди Браммелл - именно «лев» по Гончарову: вспомним, как он искусно все время поддерживал интерес к собственной персоне, как опытный ньюсмейкер.
Показательно, что Гончаров использует по отношению ко льву то же самое словечко «хамелеонство», которым Плутарх характеризовал Алкивиада. Переменчивость вкуса льва, умение приспосабливаться к различным условиям роднят его с модниками отдаленных эпох и, кстати, придают его образу нечто женское. Хотя лев во многом определяет мнение толпы, он, в свою очередь, от него зависим.
Следующий типаж в системе Гончарова, напротив, больше ориентируется на собственные потребности. Это человек хорошего тона, который также обладает тонким вкусом и разбирается в изящных мелочах, но при этом все делает не ради эффекта, а ради личного комфорта, просто потому, что ему так больше нравится. Человек хорошего тона может позволить себе разные отступления от моды: «Например, иногда подробности своего туалета он предоставляет попечению камердинера или портного, пропустит какую-нибудь моду; может курить те сигары, к которым привык, обедать, завтракать, выбирать и забирать вещи, где ему кажется хорошо, руководствуясь своим личным вкусом»49...
Но самое главное, что отличает человека хорошего тона, - это врожденный такт, искусство обращаться с людьми. Он овладел, с точки зрения Гончарова, не только внешними, но и внутренними аспектами умения жить. Хороший тон заключается в умении держать себя в людях и с людьми как должно, как следует (курсив автора. - О.В.). «Человек хорошего тона никогда не сделает резкой, угловатой выходки, никогда не нагрубит, ни нагло, ни сентиментально ни на кого не посмотрит, и вообще ни с кем ни в каком случае, неуклюже, по-звериному не поступит. Он при встрече в первый раз с человеком не обдаст его, ни с того ни с сего, ни холодом, ни презрением, не станет и юлить перед ним; не попросит у него денег взаймы и, разумеется, не даст и своих»50... Если лев порою может быть застигнут врасплох и сбросит маску учтивости, то человек хорошего тона всегда сумеет отделаться от неприятных людей тонкой и ловкой манерой, внешне соблюдая правила приличия.
Частично черты человека хорошего тона в обрисовке Гончарова совпадают с типологией дендистского характера. Прежде всего это касается императива сдержанности, запрета обнаруживать собственные переживания (вспомним хотя бы наставления князя Коразова
506
Жюльену Сорелю). Отсюда очень распространенный упрек в бесчувственности: «Ты скажешь, что это кукла, автомат, который для приличия выбросил из душонки все ощущения, страсти»51... Но Гончаров заступается за своего героя - «Нет, не выбросил: он только не делает из них спектакля, чтоб не мешать другим, не стеснять, не беспокоить никого в беспрестанных, ежеминутных столкновениях с людьми: того же хочет и ожидает от других и для себя»52. Мы видим, как стоическая холодность денди превращается в толковании Гончарова в кардинальную заповедь интеллигентного поведения.
Эти правила хорошего тона, и в частности императив мужской сдержанности, были азбукой поведения русского дворянства на протяжении всего XIX века. Сошлемся на материалы О.С.Муравьевой: «Умение скрывать от посторонних глаз "мелкие досады и огорчения" считалось обязательной чертой воспитанного человека. К.Головин, вспоминая о князе Иване Михайловиче Голицыне, считавшемся "одним из лучших украшений петербургских гостиных", пишет: "Его неутомимая любезность никогда не становилась банальной и никогда не уступала место раздражению". Между тем все знали, что князю "было от чего раздражаться", - жизнь его вовсе не была гладкой и беззаботной»53.
В данном пункте русское дворянство буквально следовало заповедям хорошего тона, разработанным в европейском светском этикете. В России были очень популярны, к примеру, письма лорда Честерфилда к сыну, в которых британский аристократ подробно разъяснял именно эти аспекты светского поведения. «Заповеди света учат нас, в частности, двум вещам, причем и та и другая необычайно важны, а природной склонности ни к той ни к другой у нас нет: это - владеть своим настроением и своими чувствами. Человек, у которого нет du monde (светскости. - О.В.), при каждом неприятном происшествии то приходит в ярость, то бывает совершенно уничтожен стыдом, в первом случае он говорит и ведет себя как сумасшедший, а во втором выглядит как дурак. Человек же, у которого есть du monde, как бы не воспринимает того, что не может или не должно его раздражать»54.
Однако при всем европейском лоске гончаровский человек хорошего тона может быть небезупречен в моральном отношении. Он - «герой приличий», но не «герой нравственных правил» и спокойно может, соблюдая
внешние условности, пойти на обман, не отдать долг или смошенничать при игре в карты, нарушая тем самым кодекс джентльменской чести.
Ему противостоит именно в моральном плане последний типаж в классификации Гончарова - порядочный человек. В нем воплощено «тесное гармоническое сочетание наружного и внутреннего, нравственного умения жить»55, причем последнее доминирует. Как и человек хорошего тона, он никогда не нарушает внешних приличий, но его изящные манеры проистекают из подлинной душевной деликатности и врожденного чувства справедливости. Он не станет
507
обманывать или как-либо еще нарушать принципы нравственного умения жить. (Здесь будет уместным вспомнить, как Пыляев оправдывал князя Куракина, говоря, что он за всю свою жизнь не оскорбил никого - этот критерий, безусловно, остается решающим и в XIX веке.) Гончаров признает, что его последний тип почти идеален, но тем не менее уверен: чтобы жить среди цивилизованных людей, необходимо быть порядочным человеком, «потому что избранное, изящное общество везде, на всей земле одно и то же, и в Вене, и в Париже, и в Лондоне, и в Мадриде. Оно, как орден иезуитов, вечно, несокрушимо, неистребимо, несмотря ни на какие бури и потрясения; так же, как этот орден, оно имеет свое учение, свой, не всем доступный устав и так же держится одним духом, несмотря на мелочное различие форм, одною целию всегда и везде - распространять по лицу земли
великую науку - уменье жить»56.
Эта утопическая картина, заметим, неизменно повторяется в русской культуре как идея благородного духовного братства. Но если во времена Гончарова эта идеология еще имела сословный характер и увязывалась с аристократическим происхождением, то позднее, с укреплением среднего класса в России, подобные установки объединили более широкий круг образованных и трудолюбивых людей.
После революции, когда о дворянской идеологии и упоминать стало опасно, порядочность и цивилизованные манеры, то есть «нравственное умение жить», по Гончарову, составили кредо интеллигенции и в процессе воспитания передавались в интеллигентных семьях из поколения в поколение как жизненная философия, помогая многим людям выстоять и не потерять достоинство в самые трудные моменты. Несмотря на все испытания, которые выпадали на долю многих лучших представителей отечественной интеллигенции, они не утратили ни жизнерадостности, ни любезности обращения, ни живости ума - достаточно почитать мемуары людей, прошедших через сталинские лагеря57.
В системе Гончарова иерархия типов по этическому критерию описывается по восходящей. Невооруженным глазом видно, что сам он больше всего уважает порядочного человека и меньше всего - франта. Но налицо и иная любопытная градация: по мере подлинности характера и полноты умения жить. Франт все время как будто притворяется, он подражает льву, но не является им на самом деле. Лев, в свою очередь, более полно владеет умением жить, но и его можно застичь в моменты растерянности, когда он не всегда удачно имитирует поведение человека хорошего тона. А последний, в свою очередь, ориентируется на порядочного человека, который единственный постиг и внешние, и внутренние стороны умения жить и отличается неподдельной убедительностью этически выстроенного характера.
Интересно прорисовано и отношение к материальному достатку. Как пишет Гончаров, «беда франту и льву без денег: тогда они - ничто.
508
Франт и лев, лишаясь средств быть франтом и львом, обращаются в свое первобытное, природное состояние и, исчезнув с горизонта хорошего общества, теряют всякое значение»58. Напротив, человек хорошего тона и порядочный человек не обязательно нуждаются в средствах, чтобы оставаться самими собой. Они и в бедности, и в неизвестности сохраняют утонченные манеры, умение общаться с людьми и - если речь идет о порядочном
человеке — нравственные правила: «Они, как драгоценные алмазы, могут затеряться в пыли, не утратив своей ценности»59.
Очерки Гончарова по жанру представляют собой классический трактат о моде, который в европейской литературе развивали Бальзак, Барбе д'Оревильи, Бодлер и Теофиль Готье. Из этих авторов Гончарову, пожалуй, наиболее близок по духу Бальзак с его «Трактатом об элегантной жизни» (1830). Не исключено, что Гончаров в той или иной форме был знаком с этим произведением Бальзака. Во всяком случае, ключевые постулаты обоих текстов концептуально сходны - вспомним хотя бы бальзаковские определения элегантности как «изящества во всем, что находится в нас и вокруг нас»; «искусства по-умному тратить деньги» или излюбленную идею французского романиста о том, что «человек элегантный готов принять гостей в любую минуту... никакое посещение не может застать его врасплох»60. Да и по стилю мышления Гончаров весьма напоминает Бальзака - оба писателя любят выстраивать системы типажей и рассуждать, опираясь на свои классификации.
1.Подробнее см. классическую статью: Лотман Ю.М. Русский дендизм // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. СПб.: Искусство-СПб, 1994. С.123-136.
2.Арнольд Ю.К. Воспоминания. 1892. Вып. 1. С. 9. Об этом контексте см. подробнее: Hollander A. Sex and suits. N. Y.: A. Knopf, 1995.
P. 84-103.
3.Арнольд Ю.К. Воспоминания. 1892. Вып. 1. С. 9.
4.О пушкинском дендизме см.: Driver S. Pushkin: literature and social ideas. Columbia U. P., 1989; Greenleaf M. Pushkin and Romantic Fashion: Fragment, Elegy, Orient, Irony. Stanford: Stanford University Press, 1994; Гроссман Л.
Пушкин и дэндизм // Собр. соч.: В 4 т. М., 1928. Т. 1. С. 14-45.
5.Пушкин А. С. Евгений Онегин // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л.: Наука, 1978. Т. 5. С. 17.
6.Цит. по: Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре. М.: Российская энциклопедия, 1995. С.
287.
7.Проскурин О. А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М.: НЛО, 1999. С. 328-347.
509
8.Арнольд Ю.К. Воспоминания. 1892. Вып. 1. С. 10.
9.Готье Т. Путешествие в Россию. М.: Мысль, 1990. С. 43-44. Заметим, что шубы в то время шились мехом внутрь, - «шубами вплоть до конца XIX века называли не всякую меховую одежду,
а только крытую сверху тканью - бархотом, парчой или простой крашениной... » (Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре. М.: Российская энциклопедия, 1995. С. 336).
10.Готье не случайно обращает внимание на такие мелкие детали: прославившись в юности своим красным (по другим источникам -розовым) жилетом на премьере «Эрнани», он всю жизнь оставался щеголем и неизменно следил за модами, подробно и с удовольствием живописуя в своих текстах костюмы героев. У него есть даже специальная статья «О моде», в которой он очень интересно рассуждает о взаимодействии одежды и тела. Поэтому шубы явно возбуждали его воображение, и он сочувственно вникал в проблемы зимней экипировки российских франтов.
11.Готье Т. Путешествие в Россию. М.: Мысль, 1990. С. 68.
12.Там же. С. 68.
13.Там же. С. 43.
14.Жихарев М.И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX века. Люди и идеи. Мемуары современников. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 56-57.
15.Мы сохраняем транскрипцию имени по первоисточнику.
16.Жихарев М.И. Указ. соч. С. 57.
17.Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. С. 127.
18.Ротиков К.К. Другой Петербург. СПб.: Лига плюс, 2000. С. 252-259.
19.Панаев И.И. Литературные воспоминания. М.: Правда, 1988. С. 197.
20.Там же. С. 196-197.
21.Там же.
22.Аксаков К.С. Воспоминания студентства 1832-1835 годов // Русское общество 30-х годов XIX века. Люди и идеи. Мемуары современников. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 333.
23.Пыляев М.И. Указ. соч. С. 163-164.
24.Гроссман Л. Собр. соч.: В 4 т. М., 1928. Т. 1. С. 29-30.
25.Вигелъ Ф.Ф. Записки. М.: Захаров, 2000. С. 66. О разных вариантах «женственного» и «мужественного» облика в моде см.:
Garber M. Vested interests. L.: Penguin, 1993.
26.Штрайх С. Я. Историко-литературный очерк о Вигеле // Вигель Ф.Ф. Записки. М.: Захаров, 2000. С. 554-
580.
27.Вигель Ф.Ф. Указ. соч. С. 66.
28.Пыляев М.И. Указ. соч. С. 164.
29.Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена. Л.: Наука, 1991. С. 93.
30.Там же. С. 94.
31.Дневник П.А. Валуева, 1876 г. (цит. по: Шепелев Л.Е. Указ. соч. С. 94-95).
32.Пыляев М.И. Указ. соч. С. 163-164.
33.Шепелев Л.Е. Указ. соч. С. 95.
34.Барбе д'Оревилъи Ж. О дендизме и Джордже Браммелле. М.: Независимая газета, 2000. С. 110.
35.Панаева А. Я. (Головачева). Воспоминания. М.: Правда, 1986. С. 94.
36.Лотман Ю.М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю. М. Избранные статьи:
В3 т. Таллинн: Александра, 1992. Т. 1. С. 269-287.
37.Пыляев М.И. Указ. соч. С. 164.
38.Гоголь Н.В. Невский проспект // Собр. соч.: В 6 т. М.: Гос. изд-во «Худож. лит.», 1949. Т. З.С. 11.
39.Григорович Д.В., Свистулькин 3. Библиотека для чтения. 1855. Т. 129. С. 21-22.Из материалов, любезно предоставленных мне профессором И. Г. Добродомовым.
40.Шепелев Л.Е. Титулы, мундиры, ордена. Л.: Наука, 1991. С. 22.
41.См.: Бегунова А.И. Повседневная жизнь русского гусара в царствование Александра I. M.: Молодая гвардия,
2000.
42.Панаев И Л. Литературные воспоминания. М.: Правда, 1988. С. 61.
43.Подробнее о ткани «экосез» см.: Кирсанова P.M. Указ. соч. С. 338.
44.Этот текст был напечатан в сб.: Фельетоны сороковых годов. Журнальная и газетная проза И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева / Под ред. Ю. Г. Оксмана. М.; Л.: Academia, 1930. Фельетон «Письма столичного друга к провинциальному жениху» был напечатан под псевдонимом «А.Чельский» в журнале «Современник» в 1848 году и никогда не включался в собрания сочинений Гончарова. Ю.Г.Оксман, обратившись к архивным материалам, доказал авторство Гончарова. Источником для установления авторства послужила справка для Санкт-петербургского цензурного комитета. Кроме того, Оксман детально проанализировал стилевые и образные аналогии между известными романами Гончарова и данным фельетоном (см.: Оксман Ю.Г.Неизвестные фельетоны Гончарова // Фельетоны сороковых годов. С.15-38). Ранний вариант этой статьи был опубликован в сб.: Фельетон. Л.,
1927. С.80-93.
45.Гончаров ИЛ. Письма столичного друга к провинциальному жениху // Фельетоны сороковых годов. Журнальная и газетная проза И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, И.С.Тургенева / Под редакцией Ю. Г. Оксмана.
М.; Л.: Academia, 1930. С. 41-42.
46.Там же. С. 43.
47.Там же. С. 43-44.
48.Там же. С. 44.
49.Там же. С. 45.
511
50.Там же. С. 47-48.
51.Там же. С. 48.
52.Там же. С. 48.
53.Муравьева О.С. Как воспитывали русского дворянина. СПб.: Журнал «Нева», Летний сад, 1998. С. 78-79.
54.Честерфилд. Письма к сыну. Максимы. Характеры. Л.: Наука, 1971. С. 209. Комментарий и перевод А. М. Шадрина.
55.Гончаров ИЛ. Указ. соч. С. 51.
56.Там же. С. 55.
57.См.: Мелетинский Е.М. Избранные статьи. Воспоминания. М.:РГГУ, 1998.
58.Гончаров И. А. Указ. соч. С. 55.
59.Там же. С. 56.
60.Бальзак О. Физиология брака. Патология общественной жизни. М.: НЛО, 1995. С. 226, 243.