В этом амплуа устроителя приемов он является наследником щеголя Нэша, знаменитого мастера церемоний из Бата, о котором мы рассказывали в начале книги. Но важно отметить, что оба денди - и Нэш, и Монтескью, устраивая развлечения, устанавливали свои правила игры для участников, диктовали достаточно жесткий этикет и вкусовые предпочтения. Роль «арбитра элегантности» в данном случае распространяется и на светскую жизнь, создавая новое пространство общения и изящного стиля.
Последний прием уже пожилой Монтескью решил посвятить памяти Поля Верлена. Были сделаны все приготовления, но вместо ожидавшихся трехсот гостей приехали только тридцать. Как выяснилось, накануне в газете «Фигаро» некий недоброжелатель дал объявление об отмене приема.
Монтескью и Гюисманс
Писателя и денди познакомил Малларме. Они успели лишь обменяться парой учтивых фраз в шумном собрании литераторов на гонкуровском чердаке. Но хотя их встреча была недолгой, она произвела
431
неизгладимое впечатление на начинающего автора. Гюисманс был мгновенно очарован личностью Монтескью, и Малларме пришлось отвечать на сотни вопросов о таинственном графе, после чего к сбору материалов были также подключены многочисленные светские друзья. Когда в 1884 году вышел роман «Наоборот», вся публика сразу признала, что в образе герцога Жана Флорессаса дез Эссента выведен граф Робер де Монтескью-Фезенсак. Об этом свидетельствовала не только «говорящая» фамилия героя22, но и многочисленные совпадения биографических фактов, взглядов, вкусов. Создавая своего персонажа, Гюисманс усилил и довел до предела эстетизм Монтескью, детально описав и коллекцию художественных полотен, и обстановку его жилища, и парфюмерные эксперименты, и книжные пристрастия: Жозеф де Местр, Барбе д'Оревильи, Эдгар По, Бодлер, Вилье де Лиль-Адан, Гаспар из тьмы - выбор имен был, безусловно, не случаен23. Когда после смерти Монтескью на аукционе распродавали его библиотеку, в каталоге числились все упомянутые Гюисмансом книги. Павильон дез Эссента практически полностью «списан» с резиденции графа на набережной д'Орсе.
Были, конечно и несоответствия - дез Эссент в романе представлен как мизантроп-одиночка, а граф, напротив, любил приемы и светские вечеринки, всегда умело развлекая гостей своими шутками и историями.
Самый, наверное, знаменитый эпизод романа - инкрустация панциря черепахи драгоценными камнями. На самом деле, автором этой затеи была Жюдит Готье, но, по всей видимости, Монтескью реально осуществил ее. По крайней мере, в дневнике братьев Гонкур вся история связывается именно с ним: «При взгляде на неподвижные узоры ковра его охватывала печаль. Ему хотелось видеть на ковре переливающиеся краски, движущиеся отблески. Он пошел в Пале-Рояль и купил за большие деньги черепаху. И был счастлив, когда это живое пятно двигалось, поблескивая, по его ковру. Но через несколько дней сияние рогового панциря начало казаться ему тусклым. Тогда он отнес черепаху к позолотчику, и тот покрыл ее позолотой. Движущаяся позолоченная игрушка сильно его занимала, пока вдруг ему не пришла в голову мысль отдать черепаху ювелиру, чтобы тот вставил ее в оправу. Панцирь инкрустировали топазами. Он был в восторге от своей выдумки - но от инкрустации черепаха умерла»24.
В «Наоборот» история с черепахой занимает 4-ю главу, причем Гюисманс уделяет особое внимание выбору камней, отвергая «восточную бирюзу, банальный жемчуг и кошмарные кораллы», поскольку в них любит красоваться простонародье. В итоге дез Эссент делает эстетский выбор: «Цветки и лепестки в центре букета дез Эссент решил сделать из прозрачных минералов с блеском стеклянистым, болезненным, с дрожью резкой, горячечной. Это были цейлонский кошачий глаз, цимофан и сапфирин. От них и вправду исходило какое-то таинственное, порочное свечение, словно через силу вырывавшееся из ледяных и безжалостных глубин драгоценных камней.
432
Кошачий глаз, зеленовато-серый, с концентрическими кругами, которые то расширялись, то сужались в зависимости от освещения. Цимофан, с лазурной волной, которая где-то вдали переходит в молочную белизну. Сапфирин, фосфорной голубизны огоньки в шоколадно-коричневой гуще»25.
Чувственные описания-каталоги - структурная черта поэтики Гюисманса, которая была усвоена его продолжателями, и в частности Оскаром Уайльдом. В «Портрете Дориана Грея» сходным образом описываются драгоценные камни, и даже есть прямые отсылки к «Наоборот» Гюисманса. Речь идет о «желтой книге», присланной в подарок Дориану лордом Генри. «Встречались здесь метафоры, причудливые, как орхидеи, и столь же нежных красок. Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистической философии. Порой трудно было решить, что читаешь - описание религиозных экстазов какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признания современного грешника. Это была отравляющая книга»26.
Влияние «отравляющей» книги на жизнь прототипа было, напротив, достаточно мимолетным и в чем-то даже полезным. Монтескью не рассердился, а скорее иронически отнесся к своему романному двойнику. Дезэссентовский ореол лишь укрепил его репутацию эстета в художественных кругах.
Монтескью и Пруст
Марсель Пруст был представлен Монтескью в 1893 году. В то время Марсель только начинал печататься в журналах, а граф был в зените своей светской славы. Разница в возрасте между ними составляла 15 лет, и Пруст навсегда остался для графа «молодым человеком». Прусту удалось быстро завоевать благосклонность Монтескью, и вскоре он удостоился символического подарка: граф прислал ему свой фотопортрет с надписью «Je suis le souverain des choses transitoires» - «Я повелитель преходящего» (это была стихотворная строчка из его собственного сборника «Летучие мыши»).
В начале знакомства Марсель играл роль преданного поклонника, а граф - знатока великосветских нравов, эстета, снисходительно позволяющего обожать себя. Пруст старательно и вдумчиво подражал манерам Монтескью, анализируя, между делом, его технику общения. Их отношения строились по модели «учительученик», не говоря уж о том, что Монтескью благодаря своим связям легко ввел Пруста в самые недоступные салоны (в частности, познакомил его со своей кузиной, графиней Греффюль, с которой Пруст позднее «списал» свою герцогиню Германтскую).
Главным предметом разговоров была веселая наука светской жизни, истории из жизни аристократов, да вдобавок граф лелеял иллюзию, что обучает юношу хорошему вкусу. Правда, их эстетические
433
взгляды были весьма различны: граф обожал Уистлера, Редона и Моро, а Пруст - Рескина и импрессионистов. Они обменивались витиеватыми посланиями и подарками. Пруст писал графу:
«Дорогой господин де Монтескью, в Вас есть нечто магическое. Лишь в "Тысяче и одной ночи"... можно найти подобное очарование. А потомки
будут восхищаться не только поэзией, сконденсированной в Ваших произведениях, но и той, что пронизывает вашу жизнь. Если восхищение может служить одним из видов благодарности... то повторяю, до какой степени меня заворожило, сколько феерической выдумки, прихотливой путаницы и глубокой мудрости вмешиваете Вы в свою собственную жизнь, опоэтизированную во всех своих сочленениях и разрывах... Но какой урок! И какой подарок! Поистине драгоценный дар!»27
Граф, со своей стороны, хранил письма Пруста и оценивал их как взыскательный учитель с точки зрения стиля. На полях одного прустовского послания он написал: «Исходя из шкалы в 20 баллов, это домашнее упражнение в эпистолярном жанре заслуживает отметки "-15"».
В письмах самого Монтескью к Прусту налицо фантастическая претенциозность и диктаторская требовательность. Граф считал болезнь Пруста воображаемой и сурово отчитывал его, если тот из-за недомогания не являлся по первому зову. Но Пруст поначалу во всем старался ему угодить. Он устраивал у себя дома поэтические чтения и в качестве почетного гостя непременно звал графа. Граф лично просматривал списки приглашенных и, если кто-то ему не нравился, вычеркивал. Однажды Пруст представил Монтескью молодого пианиста Леона Делафосса, который быстро стал графским фаворитом и долгое время пользовался его покровительством в интересах своей карьеры. Затем период благорасположения завершился, а вместе с ним и известность Делафосса как салонного музыканта. В эпопее Пруста Делафосс выведен в образе пианиста Мореля.
Тайный нерв отношений Монтескью и Пруста составляла литературная слава. Ко времени их знакомства граф уже был автором нескольких книг, а Пруст - начинающим литератором. Как верный поклонник, Марсель старательно писал суперхвалебные рецензии на каждую новую работу своего кумира, а в разделе светских хроник несколько раз обозревал званые вечера у графа. Одна из рецензий называлась «Профессор красоты» - это прозвище «прилипло» к графу. Другая, так полностью в свое время и не опубликованная, имела элегантно-ученый заголовок «О простоте месье Монтескью». Робер относился к литературным талантам Пруста так же, как к его письмам, - свысока, считая, что у Марселя «нет голоса», но изредка из вежливости говорил нечто ободрительное, на что Пруст реагировал с бурной риторической благодарностью: «То, что Вы изволили из чувства... скорее доброжелательности, нежели справедливости, назвать
434
моим талантом, напротив, есть лишь умение должным образом стушеваться перед Вашими творениями, с
уважением истолковать то, что Вы не имели времени объяснить, соблюдая при том должную уравновешенность суждений»28.
Со временем литературная репутация графа, однако, стала клониться к закату. Сборник «Летучие мыши» не был особенно замечен критикой, представляя из себя типичную декадентскую поэзию второго ряда:
Луна-цветок, как балерина, Шалит, со звездами играя, Танцуют тени, переливаясь,
И умирающая ночь насыщает тона тьмой. Луна-лгунья льстит усталому лицу:
О луна! Твои игры скрывают следы времени29.
Если поначалу стихи графа и имели успех (в основном среди салонных дам), то позднее его книги уже не раскупались, и посетителям его званых вечеров в конце настоятельно предлагалось «в нагрузку» приобрести дорогостоящие стихотворные тома30.
Когда в 1919 году Пруст получил Гонкуровскую премию за роман «Под сенью девушек в цвету», Монтескью вдруг осознал, что их роли переменились. Его раздосадовало даже не столько внезапное литературное признание Пруста, сколько сопровождающий его светский успех - на писателя вдруг посыпались приглашения на званые вечера и посольские приемы. На фоне всеобщего забвения литературных трудов самого графа это было особенно обидно.
Но самая главная коллизия состояла в том, что Пруст виртуозно использовал весь свой опыт общения с Монтескью для создания одного из самых запоминающихся персонажей своей эпопеи - барона де Шарлю. Он «наградил» этого героя и внешним сходством с Монтескью, и его дендистскими привычками, и даже дал ключи для близкого круга знакомых, назвав де Шарлю Паламедом - вторым именем Монтескью. Пруст подробно описал особенный - то гулкий, то визгливый - голос Монтескью, не забыл упомянуть коллекции костюмов и мебели. Этот
персонаж выведен прежде всего как денди-эстет: «это он нарисовал желтые и черные ирисы на огромном веере, который в эту минуту раскрывала герцогиня. Она могла бы показать мне также сонатину, которую он сочинил для нее»31. В романе де Шарлю фигурирует как непревзойденный знаток высшего общества, который умело использует все приемы светской власти - ведет разговор, прикрывшись «дамой-ширмой», окидывает гостей «сосредоточенно пристальным, холодно-пронзительным взглядом», подвергает одних испытанию «слишком большой любезностью», отпускает колкости в адрес других.
Пруст смотрит на своего героя аналитически - и в то же время снисходительно, не скрывая, что использует его как антрополог - информанта. Казалось бы, автор отдавал ему должное: «И все-таки он был
435
гораздо выше светских людей, и они сами, и то зрелище, которое они представляли, давали ему множество тем для разговора, а эти люди его не понимали. Он говорил как художник слова, но этого дара хватало лишь на то, чтобы дать почувствовать призрачное очарование светских людей»32. Но тут же уничижительно пояснял: «Дать почувствовать только художникам, которым он мог бы приносить пользу, какую северный олень приносит эскимосам: это драгоценное животное вырывает для них на безлюдных скалах лишаи и мох, которые сами эскимосы не могли бы обнаружить и использовать»33. Таким образом, превосходство де Шарлю над обычными завсегдатаями светских приемов - лишь ступенька в иерархии, высшее место в которой принадлежит романисту. И это еще достаточно мягкая формулировка авторского превосходства над героем34.
Отдельные пассажи в тексте исполнены явной недоброжелательности - тут уже чувствуется, что Пруст попросту сводит счеты со своим бывшим покровителем и другом:
«Я посмотрел на де Шарлю. Конечно, такой великолепной головы, которую не портило даже отталкивающее выражение лица, не было ни у кого из его родных; он был похож на постаревшего Аполлона35; но казалось, что из его злого рта вот-вот хлынет оливкового цвета желчь»36...
Читая Пруста, Монтескью, вероятно, испытывал достаточно сложные чувства, узнавая свои возвышенные речи, обращенные к юному Марселю, в таких тирадах де Шарлю: «Для лучших из нас увлечение искусствами, любовь к старью, к коллекционированию, к садоводству - это эрзац, суррогат, алиби. В глубине нашей бочки мы, как Диоген, мечтаем о человеке. Мы разводим бегонии, подстригаем тисы за неимением лучшего, потому что тисы и бегонии послушны. Но мы предпочли бы тратить время на выращивание человека, если бы только мы были уверены, что он того стоит. Вот в чем дело. Вы должны хотя бы немного знать себя. Стоите Вы того или нет?»37 Этот пафос был действительно присущ Монтескью - он и впрямь всю жизнь искал ученика, которому мог бы передать свои знания. Его секретарь Габриэль Ютурри умер в 1905 году от диабета, и граф пребывал в непрерывном поиске духовных наследников, часто рассуждая об этом, - здесь Пруст совершенно точен.
Какова же была реакция Монтескью на собственный портрет в романе? Пруст внушал Монтескью, что подлинным прототипом для де Шарлю являлся вовсе не он, а барон Доазан. Граф пытался поверить этой спасительной для его самолюбия версии, тщательно отыскивая черты расхождения между собой и образом де Шарлю. Такие несовпадения можно было сосчитать по пальцам - к примеру, герой Пруста благочестив, а граф был завзятым эзотериком; де Шарлю изображается как активный гомосексуалист, а граф в этом плане всегда держался очень скрытно, боясь огласки. Некоторые общие знакомые тоже не признавали сходства между де Шарлю и Монтескью из-за известной
436
Сем (Жорж Гурса) Робер де Монтескью и Габриэль Ютурри
сцены в «Содоме и Гоморре» между Жюпьеном и де Шарлю - все говорили, что реальный Монтескью никогда не вел себя в столь откровенной манере38. В итоге граф и верил и не верил, не желая ссориться с Прустом, но не мог не понимать, что в глазах света он навсегда останется де Шарлю.
«Я болен от трех томов, обрушившихся на меня», - признавался он. Граф продолжал переписываться с Прустом, но их дружба постепенно сошла на нет. С возрастом отношения с писателем превратились для него в
навязчивую идею - он запрашивал медиума на спиритических сеансах о Прусте, следил по газетам за его светскими успехами. По мере охлаждения отношений он все больше проникался сознанием, что его бывший поклонник попросту использовал его. Это было не вполне справедливо - ведь благодаря таланту Пруста Монтескью обрел-таки историко-литературное бессмертие. Возможно, он вспоминал свой первый подарок молодому Прусту - фотопортрет с надписью «Je suis le souverain des choses transitoires». Подлинным «повелителем преходящего» оказался романист, а не денди.
1.Robert de Montesquiou et l'art de paraître. Catalogue par Philippe Thiébaut et Jean-Michel Nectoux. P., 1999.
Буквальный перевод названия - «Искусство казаться», но мы даем четвертое значение «paraître» - блистать, - исходя из биографии нашего героя.
2.Основные книги о Монтескью: Jullian Ph. Robert de Montesquiou, un prince 1900. P.: Perrin, 1965 (réédité en 1987). Bertrand A. Les curiosités esthétiques de Robert de Montesquiou. Genève: Droz, 1996. Chaleyssin P. Robert de Montesquiou : mécène et dandy. Bruxelles: Palais des académies, 1956. Munhall E. Whistler et Montesquiou. P.: Flammarion, New York: The Frick Collection, 1995.
3.В англоязычных работах о Монтескью самый частый глагол, описывающий его отношения с людьми, - to infatuate - вскружить голову, очаровать, увлечь.
4.Книга Филиппа Джуллиана - самая подробная из всех биографий Монтескью. Автор имел доступ к личным архивам и опирался на
437
беседы с княгиней Бибеско, хорошо знавшей графа, и на другие устные свидетельства современников. Jullian
Ph. Prince of Aesthetes. N. Y.: Viking, 1965. P. 42.
5.Jullian Ph. Prince of Aesthetes. N. Y.: Viking, 1965. P. 68.
6.Джузеппе де Ниттис (1846-1884) - итальянский художник-импрессионист, прославившийся утонченной игрой цветовых оттенков в своих полотнах.
7.Артур Либерти (1843-1917)- владелец одноименного магазина в Лондоне, где продавались вещи по дизайнам Уильяма Морриса и культивировался стиль «Движения искусств и ремесел» и Art Nouveau. Особенно знамениты были ткани Liberty - восточные шелка с рисунком «турецкий огурец». Liberty был любимым магазином эстетов конца века.
8.Эдмон и Жюль де Гонкур. Дневник: В 2 т. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 306.
9.Пруст Марсель. У Германтов. М: Худож. лит., 1980. С. 561.
10.См. раздел о денди-хамелеоне.
11.Портреты и фотографии Монтескью в интернете:
http://members.xoom.virgilio.it/newdandy/montesquiou.htm http://members.xoom.virgilio.it/newdandy/montesquiou2.htm http://www.marcelproust.it/imagg/sem_montesq.jpg http://www.marcelproust.it/gallery/montesq.htm http://www.udenap.org/groupe_de_page_04/montesquiou_iconographie.htm http://www.jssgallery.org/Other_Artists/Boldini_Giovanni/Count_Robert_de_Montesquiou.htm
http://www.jssgallery.org/Other_Artists/Antonio_de_la_Gandara/Comte_Robert_de_Montesquiou.htm
12.Какемоно - японские настенные картины, выполненные на полотне, шелке или бумаге, которые свертывались в свитки.
13.Монтескью не только «открыл» Галле, но и приобщил его к своим вкусам - любовь к Японии и Вагнеру. Сохранилось более сотни писем от Галле к Монтескью. «Мой дорогой и непогрешимый учитель», - обращался Галле к графу. Монтескью присылал Галле рисунки японских цветов и настоящие водяные лилии для эскизов. По заказам графа Галле сделал целый ряд вещей - комод, вазы, блюда.
14.Эдмон и Жюль де Гонкур. Дневник. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С.587-599.
15.Цит. по: Favardin P., Bouëxière L. Le dandysme. P.: La Manufacture, 1988. P. 139-140.
16.Бодрийяр Ж. Система вещей. M.: Рудомино, 1995. С. 25.
17.Подразумевается стоглазый Аргус, традиционно символизировавший знание, - известны старинные изображения Аргуса-астронома, непрерывно смотрящего в окуляр телескопа. Согласно Овидию,
Гера перенесла глаза Аргуса на оперение павлина, отсюда и семантика «стоглазого знания».
18.По этой же логике Теофиль Готье, Бодлер и позднее Макс Бирбом слагали похвалы косметике.
19.Гюисманс Ж.К. Наоборот // Наоборот: Три символистских романа. М.: Республика, 1995. С. 24-25.
20.Сейчас художественно обставленный просторный чердак - мастерская, место богемных вечеринок - именуется «лофт» (loft), а его оформление подразумевает особый тип интерьера.
21.К музыке Вагнера графа приобщила все та же неутомимая Жюдит Готье. Монтескью специально ездил в Байрейт, где познакомился со своим кумиром. Культовым произведением Вагнера в конце XIX века считался «Парсифаль», особенно хор девушек-цветов в волшебном саду Клингзора. А сейчас эта сцена никогда не включается в сборники «Избранного» Вагнера: канон переменился.
22.Floressas Des Esseintes - возможно, намек на «цветочную эссенцию», что отсылает к парфюмерным и цветочным увлечениям графа: один из его поэтических сборников назывался «Повелитель утонченных запахов» («Le Chef des Odeurs Suaves», 1893), другой - «Голубые гортензии». Но следует учесть и французское выражение
«faire flores» - блистать в свете, иметь успех.
23.Кстати, Гюисманс вернул долг благодарности и Малларме: герой перечитывает его стихотворения, заботливо переплетенные в молочно-белую японскую кожу.
24.Эдмон и Жюль де Гонкур. Дневник. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С.305-306. Запись 1882 года.
25.Гюисманс Ж.К. Наоборот // Наоборот: Три символистских романа. М.: Республика, 1995. С. 40.
26.Уайльд О. Портрет Дориана Грея / Пер. М.Абкиной // Уайльд О. Избранное. М., 1986. С. 136.
27.Подарок, о котором идет речь в письме, вероятно, одна из книг графа (Пруст Марсель. Письма. М.:
Гласность, 2002. С. 73).
28.Пруст М. Письма. М.: Гласность, 2002. С. 104-105.
29.R. De Montesquiou-Fezensac. Les chauves-souris. Clairs-obscurs. P., 1892, p. 161.
30.Эти эстетски оформленные издания, выпущенные ограниченными тиражами, сейчас являются библиографической редкостью, цены на них доходят до 2000 долларов.
31.Пруст М. У Германтов. М.: Худож. лит., 1980. С. 384.
32.Там же. С. 576.
33.Там же.
34.Для сравнения отметим, что, допустим, к Свану автор относится не в пример более сочувственно. А прототипом Свана был близкий друг Монтескью Шарль Хаас.
439
Как видим, метафора Аполлона практически неизбежна каждый раз, когда речь идет о денди; она появляется
даже в этом контексте, при описании сугубо неприятного для рассказчика зрелища. Пруст М. У Германтов. М.:
Худож. лит., 1980. С. 563. Там же. С. 290.
Прежде всего по этой причине и сам граф до конца не отождествлял себя с де Шарлю. Он всю жизнь старался избежать публичных скандалов, оставаясь холостяком и выстраивая свои отношения с молодыми людьми в благовидной форме светского покровительства - как с Леоном Делафоссом. Красавец Ютурри жил в его доме на правах личного секретаря и действительно занимался всеми техническими делами. Другие привязанности графа были мимолетны и никак не афишировались. Психоаналитики, вероятно, сразу указали бы на мощный импульс сублимации в натуре графа - не давая воли своим эротическим склонностям, Монтескью неизменно интересовался любовными похождениями других и прославился в свете как рассказчик пикантных историй. Его склонность к игре оттенков серого цвета тогда тоже можно было бы интерпретировать как следствие сублимации - сдержанность вкуса как эквивалент аскетической установки. Еще раз процитируем Водрийяра: «черное, белое и серое составляют не только нулевую степень красочности, но также и парадигму социального достои»нства, вытесненности желаний и морального "стэндинга"». Возможно, его жизни и впрямь не хватало ярких красок, открытых страстей: недаром оба романиста, сделавшие его своим героем, - и Пруст, и Гюисманс - особо акцентировали гомосексуальные черты своих персонажей, добавив «от себя» в их биографии любовные приключения. Именно своей скромной скрытностью Монтескью резко отличается от Оскара Уайльда, который пострадал, открыто отстаивая на суде свои взгляды.