I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ МИРОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

1.МЕСТО ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ

ВСИСТЕМЕ НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ

1.1. Цели и задачи истории

Историческая наука принадлежит к числу гуманитарных дисциплин, изучающих человека и общество, иными словами – человеческое бытие в культурно-историческом контексте.

Слово «история» – греческого происхождения. Первоначальный смысл этого понятия предполагал рассказ о прошлом, причем с целью установить истину этого прошлого. Сегодня принято выделять два значения слова «история»:

-наше прошлое, минувшая жизнь (так называемый онтологический

аспект);

-знание об этом прошлом, о «случившемся» в собственно историческом бытии (гносеологический аспект) [57, с.13].

Вместе с тем ученые подчеркивают: история ни в коем случае не должна рассматриваться как однажды и навсегда прошедшее прошлое. Поскольку это самое прошлое не исчезло. Напротив: прошлое сохраняется в настоящем, активно в нем действует. Реальность прошлого удостоверяется нами через переживание настоящего. Более того, прошлое «перетекает» в будущее. Именно этим присутствием прошлого в настоящем и будущем и обуславливается непреходящая ценность исторического познания и науки истории. В этом смысле историки ХХ столетия Люсьен Февр и Освальд Шпенглер определяют историческую науку даже как науку о будущем.

Освальд Шпенглер задает очень важный и интересный вопрос: для кого существует история? Безусловно, для человека. Но что, собственно, мы

должны понять из исторического прошлого? Ответ историка и философа О. Шпенглера ставит проблему цели и задач науки истории: нельзя рассматривать историческое исследование только как простое упорядочивание конкретных событий в строго хронологической последовательности и соответственно обнаруживаемым автором сочинения причине и следствию каждого из таковых. Ибо в таком случае история культур и цивилизаций превратится лишь в простой дубликат естествознания, а значит, не даст нам никаких принципиально новых знаний, не приблизит к пониманию истины во всей ее полноте. И, в конечном счете, не оправдает возлагаемых на нее надежд, коренящихся уже в самой этимологии этого понятия.

Отсюда вытекает следующее понимание цели и задач исторической науки: проникнуться идеей сокровенности истории, задуматься над глубин-

4

ной сущностью человеческого бытия, иными словами, поставить проблему постижения истины бытия во всемирно-историческом масштабе.

Вышесказанное с очевидностью свидетельствует о социальном содержании исторического познания, следовательно, наделяет его общественной значимостью и ценностью. И это важное свойство история обрела с самого момента своего возникновения. Уже первое собственно историческое сочинение – «История» так называемого «отца истории» Геродота (V в. до н.э.) – отвечало определенным социальным задачам. Поскольку и написано-то оно было по заказу афинского общества, возлагавшего на автора «Истории» вполне определенные ожидания, а именно прославление Афинского государства как гаранта победы в длительных и кровопролитных греко-персидских войнах.

Тем самым первое исследование по истории выполнило целый ряд важнейших социальных функций. К числу таковых следует отнести следующие:

-эвристическая (познавательная) функция;

-функция социальной памяти человечества;

-функция самопознания общества;

-прагматическая (воспитательная) функция.

Очевидна взаимосвязь первых трех функций исторического познания. Причем каждая из них выявляет имманентно свойственную самой человеческой природе черту. Познание неотъемлемо от сознательной целеполагающей человеческой деятельности, составляющей содержание исторического бытия. Память является важнейшей сущностной характеристикой личности, ее утрата делает человека социально неполноценным. Не менее важна память и для общества и огромная роль здесь принадлежит истории. Сошлемся на древнеримского историка I в. н.э. Иосифа Флавия: «Спасти от забвения то, что еще никем не рассказано, и сделать достоянием потомства события собственных времен – вот что похвально и достославно» [82, с.5]. Наконец, память – важнейшая предпосылка самопознания на уровне как отдельной личности, так и всего общества в целом.

Отметим далее, что с самого момента возникновения именно последняя, прагматическая (от греческого «прагма», что в переводе на русский язык означает «дело», «действие») функция исторического познания обрела особо важное общественное звучание. Воспитательная роль истории предполагала извлечение из прошлого исторических уроков, научение человека опыту жизни. Такой утилитарный подход к историческому знанию как знанию, подлежащему практическому использованию, полезному для общества, разделяли все античные историки. Достаточно обоснованно сказал об этом Полибий (II в. до н.э.): «У всех людей существуют два пути к исправлению – учитывать превратности собственной судьбы или чужой. Из них первый путь (собственные несчастья) - действительнее, но покупается тяжкими лишениями. Второй же путь безопасен, лучшей школой для правильной жизни слу-

5

жит нам исторический опыт, делающий нас безошибочными судьями того, что предпочтительнее – во всякое время и при всяком положении» [92, с.23].

Итак, с античных времен история мыслилась в образе «учительницы жизни», призванной безопасно научать людей тому, что им полезно [92, с.26]. И тем самым на историческое познание и историков возлагалась еще более глобальная и ответственная миссия – направлять все человечество в единое русло развития, к универсальным общечеловеческим началам. Обоснование означенного взгляда на историю представлялось очевидным: общность происхождения всех людей, одинаковость свойств самой человеческой природы. Следовательно, воссоединение человечества в его лучших и высших устремлениях на основе и благодаря истории – вот подлинная сущность и назначение последней.

Параллельно утверждается взгляд на историческое познание как способ выработки мировоззренческой позиции исторического субъекта. Отношение к миру и обществу, а также к самому себе в этой реальной действительности – именно в этом виделся смысл исторических реминисценций во все эпохи и у всех народов. Так, Марк Туллий Цицерон (I в. до н.э.) считал: не знать, что было до твоего рождения, – значит, всегда оставаться ребенком. Ему вторил древнекитайский мыслитель Ван Чун: знающего древность, но не разбирающегося в современности, уподоблю тонущему на суше. Известны слова А.С. Пушкина: не знать истории – варварство. Наконец, наш соотечественник и почти современник Н.А.Бердяев: чтобы понять свою собственную, индивидуальную судьбу, нужно самоопределиться в историческом бытии, найти свое место в истории.

Еще О. Шпенглер заметил: историческое бытие и человек неотъемлемы друг от друга. В самом деле, содержание и сущность исторической жизни есть сам человек. И потому задачей истории и должно быть постижение живого бытия мира по отношению к каждой конкретной личности. В том случае, когда человек мыслит свое «я» замкнутым в себе самом, изолированным от всего окружающего мира, тогда для него нет истории. Последняя появляется и становится необходимой в тот момент, когда человеческое «я» превращается в элемент биографии всего человечества, когда «я» простирается над тысячелетиями.

К интересному выводу приходит современный исследователь Д.В. Прокудин. Напомнив известную американскую молитву: «Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить; мужество – принять то, что я не могу изменить; мудрость - отличить одно от другого», - автор отмечает: задачей истории является также стремление помочь овладеть и этой мудростью тоже.

Подведем итоги. Определяя сущность исторического познания как прагматическую, прежде всего обозначим в качестве ведущей ее функции мировоззренческую, а именно умение содействовать достижению способности ставить индивидуальное «я» в общечеловеческий контекст.

6

В заключение акцентируем внимание на социальной значимости исторического познания вообще. Еще в XIX в. родился призыв превратить политику в прикладную историю. Обоснованием служило признание следующего факта: пренебрежение историческими знаниями и выводами чревато социальными катастрофами. И сегодня ученые констатируют: как трудно представить историю без цивилизации, так же трудно представить цивилизацию без истории.

1.2. Специфика исторического познания

Длительное время в научной сфере велись дебаты, причем порой достаточно бурные, относительно того, допустимо ли считать историю наукой. Некоторые исследователи находили в ней больше общего с искусством, неотъемлемыми чертами которого являются образность изложения, яркий язык, исполненный метафор и аллегорий, интуитивные прозрения автора, а также его фантазия. В лучшем случае история рассматривалась как беллетристика, подкрепленная фактами. Идеалом собственно научного познания, начиная с ХVII в., становится естественнонаучное знание, претендующее на познание точных и жестких в своем проявлении законов реального мира.

Под наукой как таковой понималось системное, целенаправленное изучение окружающей действительности в интересах ее освоения. Основанием научного исследования служило сугубо рациональное, строго логическое умозаключение. Соответственно путь науки выглядел следующим образом: эмпирические факты (конкретные единичные данности реального мира) → обобщение фактического материала → рабочие гипотезы (предположения относительно объяснения совокупности эмпирических фактов) → научная теория.

Итак, итогом научного анализа должно стать создание научной теории. «Теория» – слово греческого происхождения, несет в себе два основ-

ных смысла:

-«смотреть», «наблюдать»;

-единая, целостная картина, воссозданная из отдельных, составляющих ее элементов.

Внашем случае под теорией следует понимать научное, то есть рациональное объяснение совокупности исследуемых фактов.

Поскольку конечной задачей науки остается получение точного знания

сцелью его практического использования, постольку применительно к научным выводам предъявляется следующее требование: проверяемость экспериментом (верифицируемость). Что и становится истинным свидетельством достоверности полученного знания.

Обозначенному идеалу науки как нельзя лучше соответствует естествознание, с которого, собственно, рассматриваемый идеал и «списан». В самом деле, предметом изучения естественных наук является вещный, материаль-

7

ный мир, объективная реальность, данная нам в ощущениях. И потому естествознание ассоциируется с «чувственным» познанием. Поскольку изучаемые объекты - природная среда, растительный и животный мир, органическая и неорганическая природа в целом - связаны с нашим чувственным восприятием. Можно спорить о том, наделена ли природа сознанием, способна ли она мыслить. Но совершенно очевидно, что ученый-естествоиспытатель может встать над природными объектами. Он может отделить себя от окружающей природы и противопоставить ей себя. Он может даже поставить над ней эксперимент и опытным путем проверить результаты своих исследований. Таким образом, плод естественнонаучной теории – объективная картина мира или, по меньшей мере, отдельные фрагменты таковой.

Необходимо отметить, что нынешнее столетие поставило под вопрос саму возможность получения объективного знания в его традиционном понимании: соответствовать объекту вне нас и очищать знание от всего субъективного [78, с.257-260]. Так называемая неклассическая картина мира, в основу которой были положены достижения теории относительности и квантовой теории, утвердила факт неустранимости исследователя из результата эксперимента, то есть результата его взаимодействия в процессе научного познания с объектом через прибор. Ибо, осуществляя опыт, экспериментатор вносит возмущения в исследуемый им предмет, соответственно, нарушается классически понимаемая чистота опыта и конечный результат научного поиска. Существенные дополнения в эту проблему были внесены и постнеклассической наукой (Томас Кун, Имре Лакатос и другие), отметившей обусловленность самой проблематики исследования социокультурными характеристиками общества, а также личностными, сугубо субъективными установками и устремлениями ученых-исследователей. И потому само понятие «объективности» познания требует сегодня существенной корректировки, а именно включенности в таковое обязательного и неустранимого субъективного начала [51, c.37].

Заключая вопрос о естественнонаучном познании, отметим также аксиоматичность самой природы человеческого знания [51, с.34]. Иными словами, всякое рациональное умозаключение представляет собой цепочку последовательных логических доказательств. Однако сама эта цепочка имеет своим основанием некие аксиомы, которые не поддаются рациональному доказательству и могут быть приняты скорее интуитивно. Обладая иррациональной сущностью, таковые могут быть приняты только в акте веры. Итак, во-первых, вера не противостоит знанию, а, напротив, также служит фундаментом всякой познавательной деятельности. Во-вторых, отмеченная особенность познания свидетельствует о том, что «за» человеческим знанием стоит некая метафизическая реальность, непостижимая собственно рациональным путем, однако открывающаяся исследователю в интуитивных прозрениях - «озарениях». Причем термин «озарение» принят в исследовательский лексикон в качестве собственно научного термина. Озарение же, как факт истории

8

развития науки, находит себе место у истоков всякой новой глобальной научной парадигмы, то есть фундаментальной концепции, формирующей принципиально иную картину мира.

Таким образом, новое концептуальное осмысление естественнонаучного знания с очевидностью развенчивает столетиями укоренявшуюся концепцию об истинности как зеркальной адекватности. Но, тем не менее, и до сего дня представления об идеале научного познания достаточно прочно связываются только с естественными науками. Доказательством могут служить критерии науки, вычленяемые методологами естественнонаучной ориентации:

1.Объективность. Получение объективных знаний, твердо установленных законов изучаемой действительности провозглашается главной целью исследования.

2.Достоверность. Предполагает повторяемость опыта.

3.Универсализм. Принцип независимости научного результата от лич-

ности исследователя.

4.Интерсубъективность. Элиминирование субъекта (исключение ученого) из научного высказывания.

5.Истинность. Нацеленность науки на получение истины. Принцип

неотъемлемости научного познания от истины: научная истина предусмотрена в качестве единственно возможного результата исследования.

6. Экспериментальный характер научного познания. Эксперимент рассматривается как основной метод добывания научного знания.

При этом авторы акцентируют внимание на целостности приводимой схемы: исключение хотя бы одного из перечисленных признаков приводит в нерабочее состояние всю схему. Следовательно, отказ от одного какого-либо критерия невозможен, отказаться можно только от самого понимания идеала научного познания, заменив его другим!

Историческое познание имеет свою ярко выраженную специфику [96, с. 131-134]. Прежде всего, специфичен сам объект изучения: общество и человек. Таким образом, предметом исследования исторической науки становится субъективная воля личности. Учеными уже давно пересмотрен идеологический в своей основе тезис о том, что историю, якобы, делают массы. Напротив, именно воля конкретной личности всегда стоит в авангарде любого исторического события. Великое создается человеком, - говорит Леопольд фон Ранке (XIX в.). Итак, главное действующее лицо исторического процесса

– личность, наделенная сознанием, волей мотивацией. История всегда персонифицирована: объективные исторические процессы опосредованы людьми [12, с.11]. Отметим, что зачастую истинные мотивы поступков скрыты от самого активно действующего субъекта истории. Деятельность любого человека происходит в определенных исторических условиях, предопределена конкретными событиями, которые единичны, уникальны, ограничены во времени и пространстве. «Великая история творится в суете» (Л. Ранке). Вместе с тем личность включена также и в стабильную, относительно неизменную

9

традицию общества. Исследователь должен учесть все эти сложные факторы бытия в их совокупности, установить причинно-следственные связи в истории, понять глубинную сущность происходящего.

Особенная роль в историческом исследовании принадлежит и самому историку. И он в свою очередь оказывается активно действующим субъектом, «создающим» историческую науку. Ученый не отделен от предмета своего изучения, он сам живет, творит в истории. И потому неизбежно вносит в исследование свое мировидение, мироощущение, которое, по замечанию немецкого историка и философа Вильгельма Дильтея (XIX – начало XX вв.), есть плод его жизненной позиции и жизненного опыта, самой сущности личности. Результаты научного познания в известной мере детерминированы также и профессиональными навыками историка, его методологией (путем научного поиска исследователя). Таким образом, субъективное начало оказывается неустранимым из исторического исследования, включенным в саму ткань познания истории. Здесь мы видим аналогию с теорией относительности и квантовой механикой, причем методологи истории поставили эту проблему раньше естествоиспытателей [68].

Современное понимание рациональности (учет роли субъекта) связано не только с естественнонаучной, но и гуманитарной, особенно историко-по- знавательной методологией. Заметим, что речь здесь не идет о сознательном искажении, фальсификации прошлого. Хотя история исторической науки знает и такое. И наглядным примером в этом случае является отечественное историописание. «Кремлевская история» – столь обидное название было широко распространено на Западе в советскую эпоху. Известно, что причиной некоторых исторических концепций послужила вскользь брошенная И.В. Сталиным фраза. Как, например, его слова на I Всесоюзном съезде кол- хозников-ударников о том, что революция рабов ликвидировала рабовладение. Этот политический в своей основе тезис подвиг новое поколение советских историков искать таковую на Древнем Востоке и в античных государствах. Попытка В.И. Дьякова отвергнуть данное положение как несостоятельное, не подтверждаемое фактическим материалом древней истории, была осуждена по чисто идеологическим соображением, без какого-либо научного анализа лжегипотезы.

Интересно, что даже в данном случае говорить о действительно сознательном искажении прошлого представляется весьма проблематичным. Поскольку данная, несомненно, ошибочная концепция, тем не менее как нельзя лучше соответствовала общему настрою той эпохи, выражала ее сущностное содержание. Ибо в ту пору самым актуальным в сфере идеологии было учение о классовой борьбе как двигателе исторического процесса. 50 % всех исторических публикаций посвящалось названной теме. Тем самым задавался вполне определенный взгляд на историческое развитие как таковое. Но, с другой стороны, в 1929 г. было принято официальное постановление о том, что рассмотрение исторических событий с позиций, чуждых марксистско-ле-

10

нинскому учению, расценивается как враждебная антигосударственная деятельность. Приведенный из истории отечественной исторической науки пример ярко свидетельствует о весьма непростом и даже порой опасном положении историка, пусть даже он занят изучением далекой древности, «седой старины» и ставит весьма непростую проблему взаимообусловленности мировоззренческой позиции ученого-гуманитария, его профессиональных качеств, а также и его нравственного облика.

Итак, очевидна неустранимость субъективного начала из исторического познания на уровне как объекта (предмета) изучения, так и самого изучающего субъекта. Отсюда следует основополагающая для историописания проблема: соотношение объективного и субъективного. Встает вопрос о принципиальной возможности получения объективного знания в истории.

Очевидно, что результаты научного познания могут быть отражены схемой: О → S → О*, где О – объект изучения (историческое прошлое), S – изучающий субъект (ученый-исследователь), О* - результат научного исследования (научная или историческая концепция) [31, с.158].

Следовательно, О (прошлое) не тождественно О*(концепции истории). И именно в силу того, что между объектом изучения и результатом исследования стоит личность ученого. Инструментарий каждого исследователя составляет его методология, то есть его индивидуальный путь поиска истины. Основа последнего – метод - есть средство познания действительности, способ отыскания истины.

Однако уже сам процесс научного анализа предваряется мнением (гипотезой), формирующей всю процедуру исследования и, соответственно, в определенной степени детерминирующей его конечный результат. Некоторая степень авторской заданности неизбежна. И она существует уже на первоначальном уровне, на уровне постановки исследовательской проблемы. Детерменирована и процедура отбора эмпирического материала (исторических фактов), поскольку история, по меткому замечанию Иммануила Канта, не может включать всю летопись человеческого безумия, тщеславия и жестокости, не может превратиться в «собирательницу мусора». Современный историк Г.С. Коммеджер пишет: организация фактического материала предполагает наличие некоей предваряющей модели (гипотезы).

Необходимо отметить, что сам исследовательский инструментарий (методологические посылки) обусловлен традициями и психологией данного общества. А.Н. Нечухрин приводит следующие примеры из историографии (дисциплина, изучающая историю исторической науки). В начале ХХ столетия особую значимость в общественном сознании, а также и в процессе научного познания имела классовая и национальная принадлежность ученого. В античную эпоху его главной характеристикой была принадлежность к определенному сословию и полису (родной город историка). В период Реформации исследовательская ориентация детерминировалась конфессиональными воззрениями (позицией относительно различного рода протестантских уче-

11

ний), а также и прежде всего, отношением к католической церкви. Наконец, сегодня особое значение вновь обретает религиозная принадлежность наряду с национальной [55, с.53].

Однако вернемся к личности исследователя-историка. Именно она является, безусловно, определяющей самого процесса научного познания, способной качественно изменить его содержательную сторону, обосновать и ввести в научный обиход новую парадигму (глобальную научную концепцию, базирующуюся на новых мировоззренческих основаниях и указывающую на проблему формирования новой картины мира).

Так в рамках одной исторической эпохи – античной – оформились разные подходы к исторической науке. Например, становление критического метода историописания мы находим уже у Геродота (V в. до н.э.). Собственно именно это и явилось основанием для провозглашения его «отцом истории»: используя разные виды исторических источников (письменные и устные, личные наблюдения и рассказы очевидцев), сравнивая и сопоставляя их, он писал свое историческое сочинение о греко-персидских войнах. При этом его источниковедческий анализ отнюдь не был ориентирован только на события давно прошедшие, «случившиеся». Напротив, историк задается целью свести воедино прошлое и настоящее. Так он создавал историю.

И все же «отцом» науки истории называют не Геродота, а Фукидида (V в. до н.э.). Будучи всего на 15 лет младше прославленного Геродота, он сумел очистить критический метод анализа исторических источников от тех недостатков, которые имели место в творчестве его предшественника, сделав его подлинно научным методом. У Фукидида отсутствует излишняя описательность изложения, ограничивающая критический подход в исследовательском анализе. Главным критерием историописания становится уже не «здравый смысл», а доподлинно исследованная, выверенная на основе источниковедческой базы и критически проанализированная историческая истина. «Пишу только достоверное» – вот основополагающий принцип его научного творчества. Сказанному соответствует и обозначенная историком цель: найти истину и изложить ее беспристрастно. Причем речь идет об общечеловеческой истине – истине на века [88, с.216]. Фукидида не устраивает быть просто добросовестным хронистом, скрупулезно восстанавливающим действительный ход исторических событий. Проблема ставится гораздо шире и глубже: выявить сущность исторического процесса, его движущие силы, направленность истории. Историческое бытие для автора есть сплав многих судеб. Но сама человеческая природа по сути своей неизменна. Более того, история свершается по свойству человеческой природы, пишет он. И потому в ней неизбежно будут повторяться определенные схожие комбинации, следовательно, и в будущем может произойти нечто подобное, что происходит сейчас.

Таким образом, последовательное воплощение в историческом исследовании критического подхода к анализу источниковедческой базы и беспри-

12

страстное изложение результатов такового, постановка важнейших основополагающих для исторического процесса философских вопросов (проблем философии истории), выдвижение в центр историко-культурного бытия человека, а также признание неизменности человеческой природы, следовательно, и единства всего человечества в истории – эти фундаментальные принципы историописания Фукидида стали основанием для провозглашения его родоначальником науки истории и образцом историка на века.

Официальным продолжателем и восприемником творчества Фукидида объявляет себя Ксенофонт (конец V – середина IV вв. до н.э.). Ксенофонт даже начинает свое изложение истории с того места, которым закончил Фукидид: «Через несколько дней после этого …» и т.д. [49, с.405]. Однако в действительности речь в данном случае может идти только о чисто внешнем подражательстве и не более того. Рассказ Ксенофонта очень субъективен и оставляет впечатление, будто автор вознамерился создать идеальный образ опытного военачальника и высоконравственного человека в собственном лице. Вместе с тем историк явился основателем нового жанра в историописании – исторических мемуаров.

Сознательный отход от объективного изложения прошлого присущ и известнейшему позднегреческому автору Плутарху (середина I – начало II вв. н.э.). Основой его творчества стал принцип: пишу только о душеполезном. История становится средством нравственного воспитания для последующих поколений. Плутарх убежден: представления о добре и зле едины для всего человечества, однако степень реализации этих начал в разных людях различна. Созерцание прекрасного способно облагородить человеческие души. Прошлое же является своего рода зеркалом, глядя в которое человек может изменить свою жизнь, сделать ее более нравственной. Поэтому Плутарх намеренно идеализирует своих героев, поскольку писать о недостойном – означает заражать человечество низменным, порочным. Он способен пренебречь важными по своим масштабам и последствиям событиями во имя описания незначительных, казалось бы, поступков. Однако у него своя логика: зачастую сущность человеческой души более полно обнаруживается в обыденной ситуации, нежели в великой исторической битве.

Таков утвердившийся в исторической науке «метод Плутарха» - морализаторская история.

Итак, уже историческая наука античной эпохи засвидетельствовала: исторический метод как средство отыскания истины в истории человечества выливается в проблему соотношения объективного и субъективного в историописании. Главным методологическим вопросом исторического познания становится вопрос о взаимоотношении истории, включающей в себя одновременно прошлое, настоящее и будущее, и историка, глядящего в минувшее из дня сегодняшнего, который завтра станет уже днем вчерашним.

Впервые на серьезном теоретическом уровне, и при том достаточно остро, проблема соотношения объективного и субъективного в историческом

13

познании была поставлена в XIX веке немецкими историками. Прошлое столетие явилось поистине «золотым веком» исторической науки. Этот расцвет проявился не только и не столько в конкретно-исторических достижениях и изысканиях, сколько прежде всего в самопознании истории, осмыслении ее сущностной и содержательной сторон, самого феномена исторической мысли. И самое почетное место в историографии (истории исторической науки) той поры по праву отводится германским авторам.

Немецкий историк Л. Ранке (XIX в.), основоположник критического метода анализа исторических источников в новоевропейской науке, провозгласил тезис: писать историю «без гнева и пристрастия» или «как это собственно было» (последнее выражение было заимствовано им у древнеримского автора второй половины I – начала II вв. н. э. Тацита). При этом творчество самого Л. Ранке отличалось выраженными консервативными позициями, сложившимися под влиянием современной ему политической действительности. Соотечественники и даже ученики осудили известного историка и учителя за тенденциозность в научных изысканиях. Да и сам он вынужден был признать: объективное изложение прошлого, непартийный взгляд составляют лишь идеал исторического исследования, который не может быть реализован в действительности. Ибо успех исторического познания обусловлен и ограничен самой его природой.

Показательно, что восприемники критического метода в немецкой исторической науке, непосредственные ученики Л. Ранке выдвинули альтернативный в исследовательской практике лозунг: писать историю «с гневом и пристрастием». Одним из наиболее активных приверженцев партийной позиции историка стал Теодор Моммзен (XIX в.). Характерно, что именно он «отработал» метод критического анализа источников, подняв тем самым историческое исследование на новый научный уровень. Именно его выдающимися стараниями (список трудов ученого составляет небольшую книжечку, включающую около 1,5 тыс. названий) историю древнего Рима начали преподавать в университетах Западной Европы как действительно научную дисциплину, а за свой многотомный труд «Римская история» он, до сего дня единственный на историческом поприще, был удостоен Нобелевской премии.

Так на деле был реализован Т. Моммзеном принцип «пристрастности» историка. Более того, его исследовательская честность воспрепятствовала написанию им истории императорского Рима. Всячески превознося Юлия Цезаря как «демократического» монарха, утверждавшего в истории нравственные начала, ученый был потрясен злодействами и цинизмом его наследников, римских цезарей. Их правление повергает историка в глубокий пессимизм. Ученый пишет: «Это не история, а болото, распространяющее ужасающий смрад и зловоние, … я задыхаюсь». И эти слова были не просто образной метафорой, Т. Моммзен пережил подлинный душевный кризис вследствие своих исторических исследований. Материалы по истории Рима эпохи империи были им сожжены.

14

Из сказанного становится очевидным: проблема взаимоотношения объективного и субъективного в историческом познании вряд ли может быть решена на абстрактно-теоретическом уровне однажды раз и навсегда. Еще В.фон Гумбольдт (вторая половина XVIII – начало XIX вв.) говорил: «Создаваемый исследователем исторический образ есть плод его истины и веры». Здесь скрыт субъективный момент поиска исторической истины, поскольку субъективна сама природа познания: процесс познания есть не что иное, как самопознание личности ученого, за интересом к миру всегда стоит интерес к самому себе, к своему внутреннему «я». И мы уже достаточно подробно рассмотрели вопрос о неустранимости личности исследователя из его научного творчества. Однако другая сторона исторической истины обуславливается умением автора отрешиться от своих личных пристрастий и суметь взглянуть на историю «сверху» как на единое целое в лице всего человечества. Способность «расщепляться», находясь одновременно в своем индивидуальном и вместе с тем историческом бытии, является важнейшей предпосылкой подлинно научного исторического познания.

И здесь обнаруживается одно из принципиальных отличий исторической науки от естествознания. Известно: важнейшим критерием истины в науках о природе служит эксперимент как способ проверки естественнонаучного знания. В определенном смысле эксперимент возможен и в истории. В качестве такового норвежский исследователь Тур Хейердал на плоту «КонТики» и папирусных ладьях «Ра-1» и «Ра-2», а также С.Э. Морисон на парусном судне проплыли от Испании до Вест-Индии, повторяя путешествие Христофора Колумба. Доказывая возможность культурных и торговых связей между Шумером и древнейшими государствами Азии и Африки в 3 тыс. до н.э., Тур Хейердал добрался на тростниковой лодке «Тигрис» до побережья Африки через Персидский залив и Индийский океан. Однако значение экспериментальной проверки в историческом познании очень невелико и не может играть принципиальной роли в отличие от естественнонаучного знания. Именно личность исследователя, его методология как проявление и выражение его личностных и профессиональных качеств – вот главные гарантии истинности исторического знания.

И здесь перед нами открывается другая очевидность: значимость моральных качеств, нравственной позиции историка. Вероятно, впервые со всей остротой эта проблема была поставлена в истории исторической науки представителями «золотого века» истории – немецкими учеными XIX в. Прежде всего они акцентировали внимание на недопустимости произвола в научном исследовании. Иоганн Густав Дройзен писал: пусть конечной целью историка не может быть объективное изложение прошлого, но в качестве таковой вполне может и должна явиться правдивость, честная и искренняя попытка понять подлинную истину, хотя и недостижимую во всей ее полноте.

Итак, правдивость историка – это нравственное качество и одновременно основополагающий метод исторического познания, предпосылка «откры-

15

тия» истории. В. Гумбольдт расшифровывает это положение следующим образом. «Готовой» истины нет ни в историческом факте, ни в рассказе о нем. Но историк в своем творческом исследовательском процессе должен подняться до скрытой идеи, которая содержится в каждом отдельном событии и требует только своего обнаружения и должного осмысления в контексте истории человечества.

Л. Ранке рассуждает очень похоже: творчество историка, его познание обусловлены исходными идеями, которые коренятся в самой действительности. Задача ученого видится ему в том, чтобы проникнуться этими идеями исторической реальности и наиболее полно донести их до читателя. Но жалкой копией видимой действительности история быть не должна.

Восприемником такого взгляда на историописание стал младший соотечественник маститых ученых О. Шпенглер. По его мнению, исторические события суть только знаки (символы) глубинной метафизической (трансцендентной, потусторонней) основы реальности. Ибо главным действующим лицом в историческом процессе, его сущностным содержанием является судьба. Она определяет душу культуры, ее сокровенный смысл. Автор указывает на глубинную, непостижимую связь, объединяющую собой все события и явления одной исторической эпохи: античный тип государства и евклидову геометрию; дифференциальные исчисления и принцип государственного устройства при Людовике XIV; пространственную перспективу в западной живописи и технические изобретения, направленные на преодоление пространства, как то железная дорога, телефон и даже дальнобойные орудия. Но сама судьба метафизична. И потому история есть метафизика. Именно этим обусловлена таинственность, непознаваемость до конца исторического бытия.

В данном контексте представляется уместным привести следующее высказывание Е.Б. Вахтангова. Во вселенной есть свои загадки и тайны. Мы никогда не проникнем в их существо. Ибо, если бы даже это и удалось, и они с той минуты перестали бы быть неразрешимыми загадками, то без них исчезла бы гармония, составляющая основу вселенной. Проникнуть в сокровенность таинственного и разгадать загадки – это означает уничтожить мир.

Единственно возможный вывод из вышесказанного таков. Подлинный историк всегда от Бога. Это гений-провидец, которому таинственно, сокровенно открывается высшая истина бытия. «Исчислить» истину истории невозможно. Ее можно только постичь напряжением всех сил души. Надо «вжиться» в живую ткань бытия, «открыть» историю. В этом смысле В. Гумбольдт говорил: историческое познание сродни искусству. Вслед за Ф. Шиллером я повторяю: историк познает как поэт; восприняв жизненный материал, он заново воссоздает его из себя. И тогда сама история предстает перед нами не в виде некоей абстрактной, теоретической, чуждой жизни модели развития, но как воплощение в действительности живых, ярких, индивидуальных образов. Творцами такой истории признаны Л. Ранке и Т. Моммзен.

16