
- •{5} Автобиографияi
- •{6} Обезьянья логикаiii
- •{9} Истинные пути изобретания {11} [Почему я стал режиссером]IV
- •{26} История крупного планаxviii
- •{31} * * *
- •{41} Вот и главноеxxx
- •{45} [Раздвоение Единого]XXXII
- •{48} Pré-natal expérience5 XXXVI
- •{50} Monsieur, madame et bébé9 XXXVII
- •{67} «Светлой памяти маркиза»xlviii
- •{115} Как я учился рисовать(Глава об уроках танца)lxxviii
- •{133} О фольклореxcv
- •{150} * * *
- •{154} [Перевертыши]cix
- •{170} Цветcxv
- •{172} [«Мастерство Гоголя»]cxviii
- •{179} Атака на кипарисы(Первое письмо о цвете)cxxiii
- •{180} * * *
- •{185} Ключи счастья(Второе письмо о цвете)cxxvii
- •{211} Три письма о цветеcxliv
- •{215} [Запретная любовь]cxlix
- •{217} [«Любовь поэта»](Неотправленное письмо)cliii
- •{226} Мэрионclxxvii
- •{239} Принцесса долларовclxxxviii
- •{241} Катеринкиcxci
- •{246} После дождика в четвергcxcii
- •{252} Истинные пути изобретанияcxcv Торито
- •Сказка про Лису и Зайца
- •Цветовая разработка сцены «Пир в Александровой слободе» из фильма «Иван Грозный»(Постаналитическая работа)ccvii
- •{281} * * *
- •{284} [Премия за «Грозного»]ccx
- •{288} [Формулы жизни]ccxiv
- •{291} Автор и его темаccxvi Двадцать лет спустя(1925 – 1945: от «Броненосца» к «Грозному»)
- •{296} Единство
- •{299} Профили {301} [о Мейерхольде]ccxix
- •{303} * * *
- •{306} В. В.Ccxxix
- •{310} Немчинов постccxl
- •{316} 25 И 15ccxliii
- •{320} [Рождение мастера]ccxlv
- •{325} Товарищ д’Артаньянccl
- •{327} * * *
- •{334} [Гриффит, Чаплин, Флаэрти]cclix
- •{338} Прометей (Опыт)cclxiv
- •{347} Вечер с Крэгомcclxxxi
- •{349} Мы встречалисьcclxxxiv
- •{357} * * *
- •{358} Юдифьccxc
- •{396} Лауреат Сталинской премии(Об Иване Пырьеве)cccxv
- •{399} ПркфВcccxx
- •Телефон-изобличитель
- •{418} Люди одного фильмаcccxxviii Ломовы и Горюнов
- •Я. Райзман и н. Ламанова
- •{426} Вольский
- •Стрекоза и муравейcccxxxvi
- •[Валя Кузнецова]cccxxxviii
- •{434} «Сподобил Господь Бог остроткою…»(Из воспоминаний обо мне собственного моего воображаемого внука)cccxxxix
- •{440} O[ld] m[an]cccxliv
- •{442} P. S.Cccxlvi
- •{502} Указатель имен
- •{445} Комментарии
{211} Три письма о цветеcxliv
«Мемуары» я эти начал писать еще в Кремлевке, в постели, еле шевелясь, с одной, конечно, единственной основной целью:
чтобы доказать самому себе, что у меня все-таки была жизнь…
Потом я поспешно стал мотивировать это писание перед самим собой тем, что это — экзерсисы по овладению стилем письма, больше того, — что это тренаж на «легкое письмо» — воспитать в себе способность непосредственно перелагать в писаное слово каждую мысль, каждое чувство, каждый образ, которые забегут в голову, почти не теряя времени на какие бы то ни было промежуточные процессы, а изливаясь сразу же на бумагу.
«За кулисами» маячил еще один мотивчик: дать себе волю и возможность «вываливать» на бумагу весь ворох ассоциаций, который у меня болезненно прытко возникает по любому поводу, да и без повода всякого вообще.
Так или иначе, на несколько месяцев я дал себе полную волю.
Пока — на сегодняшний день — могу обнаружить следующее:
некоторая описательная легкость обретена,
безответстведность в отношении того, что пишешь, достигнута полная,
выработка в хорошие дни дошла до тридцати четырех страниц от руки в лень (это что-то в районе одного печатного листа) за один присест.
Зато… совершенно испортил себе манеру «серьезного письма», статейно-исследовательского.
Легкости стиля тут не обрел, но фатально и тут скатываюсь в безудержные разглагольствования во все стороны от непосредственно деловой основы статей.
О цвете — как о добавлении к «Неравнодушной природе»cxlv— было задумано (еще до болезни) три письма.
«Три письма о цвете».
{212} «Атака на кипарисы» — exposé131 принципиального наступления на проблему цвета. Andante héroïque132.
«Ключи счастья» — scherzo на тему «les tribulations»133сквозь практику реализации этих возвышенных намерений.
И третья статья — «Неотправленное письмо», сделанная из действительно не отправленного Тынянову письма.
Когда оно было написано, до меня дошли сведения о мучительной смерти этого замечательного мастера в больнице (в Оренбурге?) во время эвакуацииcxlvi.
Я писал из горного санатория около Алма-Аты. Из‑под яблонь, осыпанных не снегом весеннего цветения, а подлинным снегом.
Там я отдыхал зимой, читая в «Знамени» третью часть тыняновского «Пушкина».
Совсем недавно мне подробности последних дней его жизни рассказал кто-то, кто лежал в одной с ним палате.
Он не мог уже лежать и сидел скрюченный со сведенными к груди коленями и страдал неимоверно.
Последний раз я его видел в здании ВЦИКа, откуда я его увозил после того, как мы одновременно получали (в 1939 г.) орденаcxlviiиз рук Михаила Ивановича Калинина, совсем на днях скончавшегосяcxlviii.
Тынянов еле шел, и я почти что нес его к машине, а он мне рассказывал о том, что моя «Мексика» — действительно выдающаяся картина. В Париже, где старались его вылечить от чудовищной болезни, ему с восторгом о фильме говорил его врач.
А если в Париже произведение хвалят врачи, то оно действительно достойно похвалы.
Лучшие знатоки и самые суровые критики искусства — там именно врачи. Что они наиболее изысканные коллекционеры — я знаю сам.
Дариус Мийо водил меня смотреть самые лучшие образцы французской живописи именно не по галереям, а по приемным… зубных врачей, самых тонких ценителей и знатоков живописи.
… Страшная деталь:
скрюченный Тынянов на койке в руке держит огромную красную клешню краба.
{213} Острая нехватка снабжения в больнице.
Больных питают случайно засланной в город партией дальневосточных громадных крабов…
Я не стану делать здесь отступления еще о крабах.
Не буду вспоминать первую встречу с ними в детстве — в Ульгате, на бретонском побережье Атлантического океана, где горы их — дохлых, оранжево-рыжими животами вверх — оставались на камнях заливов (sur les falaises), когда вслед приливу море уносилось обратно вдаль, настолько далеко, что казалось темно-зеленой полосой где-то неподалеку от горизонта.
Я не стану их вспоминать здесь, ибо воспоминание о них неминуемо уведет меня к семилетней подруге моей, маленькой Жанне. Мне самому тогда в Трувиле восемь лет, и знает меня маленькая Жанна только в купальном костюме.
Как-то я встретился ей не в утренние часы, когда мы ежедневно бок о бок ловили маленьких рачков-креветок, а позже — пристойно одетым.
Маленькая Жанна прошла мимо, не признав в опрятном мальчике маленького друга, с которым она вдохновенно шлепала утрами по лужам.
Воспоминание о маленькой Жанне поведет меня к воспоминаниям о большой волне.
О больших, громадных и стремительных волнах Атлантики, которыми океан широким охватом, мах за махом, наступает в часы прилива сокрушительным водным валом на пустеющий берег пляжа.
Горе тому, кто задержится, замешкается, забудется или не заметит движения вод!
Ибо там, где только что была гладкая поверхность пляжа с лужицами теплой воды, с барахтающейся морской звездой или семьей креветок, мгновенно вырастает саженная глубина зловещей зеленой, в голубых отливах соленой воды.
Маленькая белая фигурка в легком вязаном купальном костюмчике еще копается среди креветок, а предательский иссиня-зеленый вал океана уже огибает его широкой излучиной.
Еще несколько мгновений, и на этом месте будут реветь, обрушивая друг на друга седые гребни, высоченные хребты океанских волн.
И если бы в последнее мгновение не чьи-то сильные, цепкие руки и не бег чьих-то мускулистых ног к надежной полосе далекого песка, недоступного приливу, не встречала бы уже больше {214} маленькая Жанна своего маленького друга, и не сидел бы сейчас этот когда-то беленький маленький мальчик и не водил бы бесцельно карандашом по пачке белых листов бумаги, заглатываемый разливом воспоминаний.
… Тынянов умер, и письмо не было отправлено.
Письмо касалось моего желания ставить в цветовом кино биографию Пушкина.
Пушкина, как ни странно (не для Пушкина, а для… меня!), Пушкина — любовника, по концепции Тынянова, изложенной в «Безыменной любви».
Пленительная история тайной любви поэта к жене историка Карамзина здесь изложена гораздо острее и вдохновеннее, чем в последней части романа, где так и кажется, что торопится рука дописать последние страницы, боясь не успеть их закончить.
Кроме этого, письмо было полно соображений о цветовом разрешении фильма.
Письмо было черновиком.
И это сейчас дает мне право обработать его в сторону более подробного изложения цветовой концепции фильма, решаемого в цвете.
Однако манеру писать я, кажется, испортил себе навсегда: две вступительные строчки к тому, что стало вместо второй статьи «Ключи счастья» самостоятельной пространной «страницей воспоминаний», сами разрослись в целый мемуарный фрагмент с креветками, крабами, маленькой Жанной и Атлантическим океаном.
А в цель их входило только послужить вступительной заметкой, объясняющей происхождение последующих страниц.
Начатые как «два слова» вступления ко «второму письму о цвете», они стали всем, чем угодно, кроме того, чем они были предназначены быть, и сейчас вместо Anhang134 к «Неравнодушной природе» они ложатся в груду «freie Einfälle»135, заносчиво обозначаемых «Мемуары»!
В них все же больше всего о том, как, через какие ассоциации, наводящие образы, и впечатления, и воспоминания о прежних работах, шел я к разрешению сцены пира в «Грозном».