О. В. Горбачёв / Российская модернизация / Модернизация (материалы)

Последнее десятилетие развития общественной мысли характеризуется ростом цивилизаци­онного самосознания российских ученых. «Цивилизационный ренесанс» выразился в оформле­нии различных концептуальных моделей, применительно к российской истории. Разнообразие точек зрения можно свести к двум основным позициям. В первом случае, образ России противо­поставляется идеалу цивилизации, Россия лишается цивилизационной целостности (или полно­ценности) и превращается в «субцивилизацию», «конгломерат цивилизаций», «неоднородное сегментарное общество», «расколотое общество» (Ерасов, Яковенко, Семенникова, Ахиезер и др.). Во втором, идеям цивилизационной недоразвитости и «межцивилизационности» России противостоит концепция Ионова, в рамках которой Россия рассматривается как локальная циви­лизация. Важно отметить, что среди участников дискуссии об особенностях российской цивили­зации практически нет специалистов по отечественной истории (за исключением Ионова и А.С. Сенявского). Большинство ее участников — философы и культурологи, а также представители смежных исторических дисциплин.

Не случайно в отечественном обществознании отмечается определенная «нестыковка» между теоретической проработкой проблем цивилизационной парадигмы и использованием результатов этих усилий в исторических исследованиях, посвященных конкретным историческим явлениям, тенденци­ям, событиям — в определенных пространственно-временных рамках. Такая «нестыковка», на наш взгляд, объясняется двумя основными факторами. Во-первых, отсутствием у историков стремления к эпистемологическим разработкам и нехваткой исторических знаний и интереса к конкретике у анали­тиков, интересующихся теорией познания. Во-вторых, особенностями самого цивилизационного под­хода, основывающегося как на научных, так и на ненаучных принципах, что затрудняет (а во многих случаях исключает) формирование познавательной модели. Как отмечают сами специалисты-цивили-зационщики «возможен цивилизационный подход», но «не может быть цивилизационной теории, потому что цивилизационная сущность не поддается определению»³². Рассмотрение России как самобыт­ной цивилизации оправдано при условии, если она не превращается в набор утверждений об исклю­чительности, якобы характерной для России, и резко выделяющей ее из общего ряда. Тезис о мнимой российской экзотичности («умом Россию не понять...») небезопасен, так как он изначально ставит «познающего субъекта» за рамки научного изучения социальной реальности в прошлом.

Большие возможности для объяснения исторического процесса нового и новейшего времени открывает использование модернизационных моделей. Активное освоение модернизационной тео­рии началось с середины 1980-х годов. До начала 1990-х годов рецепция новой для отечественных обществоведов макрообъяснительной модели имела явно выраженный критический характер. За­дача заключалась в том, чтобы показать ее «слабые стороны» с позиций советского марксизма³³. В постсоветский период интерес к модернизационной парадигме во многом обусловлен как надежда­ми на ее познавательную эффективность, так и попытками рационализации современной ситуации на основе этой «системы координат».

В начале 1990-х годов концентрированным выражением этого интереса явилась публикация в журнале «Вопросы философии» материалов «круглого стола» «Российская модернизация: пробле­мы и перспективы». Она отразила особенности освоения российскими интеллектуалами модерни­зационной парадигмы и продемонстрировала зависимость историко-теоретических конструкций от идейно-политических пристрастий их авторов. Были высказаны различные, подчас полярные, точки зрения на суть российской модернизации, ее периодизацию и перспективы, значение для России³⁴. Большинство из участников круглого стола были едины в том, что модернизация есть переход от традиционного общества к современному, от аграрного к индустриальному. Модернизация понима­ется ими как комплексный процесс, охватывающий все стороны жизни общества (экономическую, социальную, политическую, правовую, культурную). Если между ними происходит «расстыковка», то результат модернизации оказывается частичным, ограниченным. В ходе модернизации менее развитые общества приобретают черты более развитых.

Непременным атрибутом модернизации многие авторы считают частную собственность и ры­нок, особенно мировой, утверждая, при этом, что они дают толчок модернизации и сопутствуют ей. Одновременно большое внимание уделялось «цивилизационному (или религиозно-цивилизацион-ному)» фактору (традиции, ценностные установки, менталитет), который в значительной степени определяет способность к модернизации «принимающей» культуры. Большинство участников «круг­лого стола» обращали внимание на то, что модернизация России и западных стран существенно отличались. На Западе модернизация осуществлялась на внутренней основе, как результат им­манентного развития. Россия же осуществляла, так называемую «вторичную» модернизацию, стимулы которой обыкновенно исходили извне («вызовы» со стороны более развитого окруже­ния). Россия зачастую использовала опыт других стран, который не всегда удачно навязывался силой авторитарного режима. В то же время «религиозно-цивилизационная» основа отторгала попытки модернизационных преобразований. По мнению большинства участников, российские модернизации, в отличие от западных, не имели комплексного характера. Это происходило вслед­ствие форсированной модернизации различных компонентов социальной системы России с це­лью достижения военного паритета с более развитыми странами.

Остановимся на ряде конкретных концептуальных моделей российской модернизации, предло­женных в ходе этой полемики, которые, на наш взгляд, представляют интерес и вызвали определен­ный резонанс в отечественной литературе. Ахиезер определяет особенности российской модерни­зации, основываясь на своей концепции «Россия — расколотая цивилизация». Он считает, что в России модернизация, как проблема способности общества к цивилизационному переходу (от тра­диционной цивилизации к либеральной), является до сих пор неразрешимой. Главная причина, по его мнению, заключается в том, что для России характерна «нестыковка» разных вариантов «интер­претации» модернизации различными социальными группами (социокультурный раскол). Если для «правящего слоя» она выступала «средством умножения дефицитных ресурсов», то для большин­ства населения, стремившегося сохранить «исторически сложившиеся отношения», воспринима­лась как условие навязанное ему сверху и вызывала сопротивление. Таким образом, «прогресс» (модернизация) достигался за счет «снижения творческих потенций значительной части общества». В России модернизация никогда не являлась «целью, к которой стремилось общество способное так интерпретировать ее ценности, чтобы они, с одной стороны, сохраняли предметную сущность содержания модернизации, а с другой, не разрушали бы специфику, самобытность национальной культуры». Исходя из этого Ахиезер утверждает, что в России имела место псевдомодернизация, имитирующая реальную модернизацию, но «неадекватными средствами и с неадекватными целя­ми». Л.С. Васильев, как и Ахиезер, сделал вывод, что Россия в XX в. «прошла» два варианта модер­низации: «истинный» и «ложный» (псевдомодернизация Советской России).

Наибольшую «популярность» впоследствии получила сформулированная в ходе дискуссии мо­дель «имперской модернизации» В.Г. Хороса. Начало имперской модернизации им связывается еще с реформами при Петре I. Ее отличали: 1) выборочное заимствование технологических, глав­ным образом военно-промышленных, достижений более развитых стран в обмен на вывоз сырья и сырьевых продуктов; 2) одновременное ужесточение эксплуатации собственного народа добуржу-азными, архаическими мерами, 3) растущая централизация и бюрократизация управления. Эти осо­бенности модернизации, по мнению Хороса, сохранились и в советское время, хотя под иными идеологическими лозунгами Модернизация, таким образом, осуществлялась «узко, избирательно и была противоречивой, аномальной». Хорос подчеркивает тесную связь всех составляющих этой модели. Доминирование государства оказывало угнетающее воздействие на «общественную само­стоятельность и формирование национальной культуры». Модернизационные преобразования шли, главным образом, сверху вниз (для государства их необходимость диктовалась, прежде всего, им­перскими амбициями и военно-техническими интересами), не получая обратного импульса. Внут­ренние импульсы были выражены слабо, так как им не хватало условий, а порой «исторического времени», чтобы закрепиться. По мнению Хороса, в России «плохо приживались понятия о частной собственности, ценности роста и накопления, правовые нормы, элементы самоуправления и граж­данского общества». Россия, считает он, дала яркий пример такой «запоздалой модернизации», для которой характерно быстрое разрушение традиционных институтов и ценностей без появления новых (то есть тенденция социокультурной люмпенизации общества).

Интересные суждения относительно особенностей догоняющей российской модернизации выска­зала С.Я. Матвеева. Акцентируя внимание на механизмах заимствования инокультурного опыта, она заметила, что западные идеи (в том числе и модернизационные), попадая к нам, при всей видимости сохранения идентичности, в действительности играют в социокультурном механизме иную, подчас противоположную роль, нежели в западных обществах. Второй ее тезис связан с соотношением куль­турной традиции с социальным контекстом. Длительное сохранение в условиях модернизирующегося города в России значительных массивов архаичной крестьянской культуры обусловило критическую глубину социокультурного раскола. Важным представляется поднятый ею вопрос о социальных субъек­тах модернизации. Одним из аспектов трудностей модернизации было то, что ее «мотором» был не предприниматель, а государственный служащий, чиновник. И, наконец, Матвеева обратила внимание на одно из последствий догоняющей модернизации России — «проскакивание» необходимых момен­тов исторического пути, следствием чего является социальные и культурные «пустоты», разрывы.

В последующие десять лет (1994—2004 гг.) рецепция модернизационной парадигмы приобрела более продуктивный характер. Во-первых, были написаны работы, в которых анализировались методологические подходы и технологические, экономические, политические, социокультурные ас­пекты модернизационных теорий ^3S. Большое внимание уделялось эволюции модернизационной парадигмы, получившей воплощение в оформлении «линеарной», то есть по западному образцу (50—60-х годов XX в.), «парциальной» (частичной) (70—80-х годов XX в.) и современных неомодер-низационных и постмодернизационных (90-е годы XX в.) моделей социальной трансформации. По мнению И.В. Побережникова, современные модификации теоретических основ модернизационного подхода способствовали превращению первоначально достаточно односторонней и абстрактной теоретической модели, не игравшей существенной роли в эмпирических исследованиях, в много­мерную и эластичную — по отношению к эмпирической реальности, познавательную программу. Концептуальное ядро современной многолинейной версии модернизации заключается в отказе от односторонней трактовки модернизации как трансформации в сторону западных институтов и цен­ностей (подобный подход сегодня трактуется как этноцентричный); признании возможностей соб­ственных оригинальных путей развития (национальных моделей модернизации, имеющих, есте­ственно, местную социокультурную окраску), поворотных точек в процессе развития, в которых может происходить смена маршрута движения, осознание конструктивной, положительной роли со­циокультурной традиции в ходе модернизационного перехода ³⁶.

В связи с последним, можно отметить, что поскольку любые социальные действия имеют соци­окультурный подтекст, постольку модернизация каждой из сфер общественной жизни сопровожда­ется, а зачастую предваряется, определенными трансформациями на социокультурном уровне. Следовательно, невозможно понять специфику модернизации, глобальной социальной трансфор­мации при переходе от традиционного общества к современному вне социокультурного подтекста, сложившегося, конечно, исторически. Данный контекст характеризуется высокой степенью разно­образия и многозначностью последствий для модернизационного подхода. В социокультурной тол­ще есть компоненты, как способствующие и ускоряющие процессы обновления, так и препятствую­щие, блокирующие модернизационные сдвиги. Во-вторых, предметом взвешенного анализа стали исследования западных ученых, посвященные различным аспектам российской модернизации ³⁷. В-третьих, появился ряд различных по жанру и дисциплинарной принадлежности работ, в которых рассматривался феномен российской модернизации. Концептуализация российской модернизации осуществлялась либо в рамках теории цивилизаций, либо авторы неизбежно выходили на цивили-зационные аспекты идентификации российского общества ³⁸.

«Пионером» в изучении российской модернизации является В.А. Красильщиков, который (не будучи специалистом по отечественной истории) посвятил этой проблеме несколько работ. Итоги его исследований представлены в книге «Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в XX в. с точки зрения мировых модернизаций»³⁹. Жанр этой книги — смешанный, его можно определить как историко-социологическое научно-популярное сочинение с ярко выраженным налетом публицис­тичности. Выводы автора иногда подкрепляются ссылками на западную (преимущественно!), либо отечественную историографию, но большей частью дедуктивно выводятся из общих посылок. «От­правной точкой» концепции Красильщикова стали теоретические разработки Ахиезера, Панарина, Хороса. Автор стремится показать особенности российской модернизации на фоне панорамы ми­рового модернизационного процесса.

В самом начале работы автор подчеркивает, что российская модернизация представляет собой «мучительный процесс приспособления России к логике исторической эволюции Запада» — неор­ганичные модернизации России являлись следствием органичных эндогенных модернизаций Запа­да. «Самодержавная имперская модернизация» инициировалась наиболее активной и дальновид­ной частью правящей элиты и опиралась на мощь государства — в России не было «мощного и сплоченного предпринимательского класса», который мог бы стать инициатором модернизации, как в странах Запада. В силу «верхушечного характера» модернизации, направленной на сохранение военно-политического статуса империи, она не затронула глубинные пласты культуры и повседнев­ной жизни большей части населения страны, которая базировалась на общинных, коммуналистских ценностях. Россия, перестав быть традиционным обществом, не стала обществом современным. В начале XX века самодержавная модернизация обрекла общество на глубокий внутренний кризис, который привел ее к краху.

Итоговый вывод автора имеет скорее историософский, чем историко-научный характер и звучит весьма пессимистично: «Не завершив ни один исторический этап» (модернизации. — ИЛ), Россия «бросалась вдогонку за лидерами, стремясь перейти к следующему этапу». Отсюда проистекала разорванность социального времени в России: она часто стремилась в будущее, пытаясь одновременно остаться в прошлом (реакция на слишком быстрые перемены!) и как можно быстрее уйти от настоящего⁴⁰.

Л.И. Семенникова, определяет особенности российской модернизации, отталкиваясь от своего тезиса об отсутствии цивилизационной целостности России XVIII—XX веков⁴¹. Разработанная ею модель российской модернизации включает следующие основные позиции. Модернизации россий­ской общественной системы осуществлялись на протяжении трехсот лет (XVIII—XX веков). Реали­зация задач модернизации в условиях цивилизационно-неоднородного общества представляла большую сложность. Модернизационные начинания в таком сложном обществе осуществлялись непоследовательно и противоречиво, зачастую приводя к непредвиденным последствиям. В трех­сотлетнем периоде реконструкции общества можно выделить пять самостоятельных вариантов модернизации: а) петровская модернизация — заданная Петром I доминанта модернизации сохра­няла свою актуальность до середины XIX в.; б) модернизация второй половины XIX в., осуществ­ленная Александром II и Александром III; в) модернизация начала XX в., которую принято называть столыпинской; г) сталинская («социалистическая») модернизация; д) современная модернизация, которую, по праву, можно назвать ельцинской. В жестко централизованных системах личностный фактор играл очень большую роль в модернизационных процессах. Модернизации, предпринимав­шиеся в XVIII—XX вв., предполагали ускорение развития и с этой целью внедрение и приспособле­ние к условиям России элементов механизма саморазвития общества — рынок как способ функци­онирования экономики, светское правовое государство, демократическое общественное устройство. В Российской империи модернизации касались, прежде всего, русского общества, и лишь во вторую очередь, а до середины XIX в. опосредованно и других народов. Россия на протяжении более двух­сот лет осуществляла модернизации с сохранением восточных ориентиров, а поэтому определение идеологических ориентиров дореволюционных российских модернизаций представляет сложность. Модернизация советского периода, в отличие от дореволюционных, была проведена наиболее пос­ледовательно и коснулась всех сторон жизни государства.

Оптимистичной в отношении определения особенностей российской модернизации можно на­звать концепцию Б.Н. Миронова, автора фундаментального исторического труда ⁴². В отличие от Красильщикова и Семенниковой, чьи «модели» имеют умозрительный характер, у Миронова прин­ципиально новая проблематизация и интерпретация основных конструктов социальной, политичес­кой, культурной модернизации России, которые базируются на креативных авторских разработках (в том числе с применением количественных методов анализа массовых данных), и на обобщениях результатов исследований зарубежных и отечественных историков. На основе междисциплинарно­го подхода им рассмотрен широкий круг вопросов, связанных с различными факторами (географи­ческим, территориальным, этноконфессиональным) и субпроцессами модернизации (урбанизации, рационализации, бюрократизации, индивидуализации и пр.). В центре внимания автора генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства.

Концептуальная идея автора заключается в утверждении «европейского происхождения» основ «российской государственности быта и менталитета». Миронов отрицает неорганический характер российской модернизации, в которой совмещались спонтанное (органическое) и «догоняющее» развитие. По его мнению, Россия «в социальном, культурном, экономическом и политическом отно­шениях, в принципе, изменялась в тех же направлениях, что и другие европейские страны», только с опозданием. Таким образом, Миронов отрицает особый (неевропейский) характер российской ци­вилизации — российская исключительность и специфичность это часть пессимистических истори­ографических мифов советской поры.

Подчеркивая «включенность» России в круг европейской цивилизации, Миронов, вместе с тем, обращает внимание на «национальные особенности, обусловленные различиями в религии многонациональностью населения, географической средой, политическими и культурными усло­виями существования ». Однако это не означает, что Миронов не видит отличий России от запад­ного мира. Большое внимание автор уделяет социокультурным факторам, тормозившим россий­скую модернизацию, которые выражались в расколе культурного пространства на народную и элитарную культуры; потребительской (минималистской) трудовой этике крестьянств; широком распространении среди образованного общества антибуржуазных настроений и слабой секуля­ризации массового сознания.

Миронов считает, что стремление догнать западноевропейские страны в экономическом отно­шении вынуждало российское правительство проводить реформы, предпосылки которых еще не созрели. «Традиционные структуры были здоровыми, полными сил», вследствие этого, модерниза­ция «не доходила до устоев, захватывая внешнюю сторону». Процесс модернизации к 1917 г. не завершился. Асинхронность в развитии отдельных социальных структур вела к «социальной и куль­турной асимметрии», которая «создавала огромные напряжения в общественной жизни, способ­ствовала формированию предпосылок трех революций 1905 и 1917 гг.». Октябрьская революция, по мнению автора, «в некоторых отношениях » стала «антимодернистской», так как большинство народа участвовало в революции во имя восстановления «попранных ускоренной модернизацией традиционных устоев жизни». Относительно «советской модернизации» (которая не является пред­метом его исследования) Миронов лишь замечает, что, хотя ее результаты «оказались неоднознач­ными», в целом, «дистанция между Западом и Россией в экономической и культурной сферах, со­кратилась. Во многих аспектах Советская Россия стала принадлежать к пространству модернистс­кой культуры, а не развивающихся стран».

Многие положения концепции Миронова вызвали критику В.В. Согрина, в целом высоко оценив­шего его труд⁴³. Однако Согрин считает, что концептуальные выводы второго тома — о России, как неотъемлемой части европейской цивилизации, во многом противоречат выводам первого тома, посвященного анализу социальных структур и социальных отношений в имперской России, которые свидетельствуют о незрелости российской модернизации. Согрин стремится показать, что разли­чий между Россией и Западом гораздо больше, чем выявлено Мироновым, так как они были зало­жены уже в истоках западной и российской цивилизаций (античность у Запада, византийско-ордын-ское «наследство» у России), которые в процессе модернизации проявлялись во всех сферах жизни общества. Что же касается «советской модернизации», то сам термин «модернизация» мож­но применять к советскому периоду с большими оговорками. По его мнению, эта теория «не сводит модернизацию к индустриализации или более широко — к технологическому и материальному про­грессу. Во главу угла модернизации она кладет формирование свободной рыночной экономики, законодательное закрепление и неотчуждаемость гражданских и политических прав человека, эко­номический, социальный и политический плюрализм и конкуренцию, представительное правление и разделение властей. Укоренение этих принципов обеспечивает оформление основ современного общества, прочного фундамента технического и материального прогресса и необратимость модер­низации. Поскольку ничего подобного в советском обществе создано не было, постольку и подлин­ного фундамента модернизации в самом обществе не могло быть создано, а технологический и материальный прогресс рано или поздно должен был застопориться» ^м.

Позиция Согрина относительно «советской модернизации» представляется мне весьма убеди­тельной. Однако есть и другая точка зрения, получившая наибольшее воплощение в книге А.Г. Виш­невского ⁴⁶. Мультидисциплинарный характер исследования, выполненного на стыке истории, соци­ологии, социальной философии, публицистики, снимает вопрос о равной степени доказательности всех выводов и наблюдений автора. В первой части работы («Время незавершенных революций») анализируется общий ход советской модернизации в масштабе всей страны с целью объяснения кризиса советской социальной политической и экономической системы. Во второй части («Агония империи») рассматриваются особенности модернизации в национальных регионах, для того чтобы выявить причины распада советской империи. Основные выводы автора опровергают бытующие в литературе утверждения о «псевдомодернизации» или «антимодернизации» в советский период. По его мнению, Россия не «выпала» из истории XX в., и в ее истории «не было периода более напряженного событиями, более богатого плодами». Был сделан огромной важности «скачок» — «страна превратилась из аграрной и сельской в промышленную и городскую, перешла в разряд развитых стран, стала способной во всех областях конкурировать с любой другой страной мира». Обеспечили этот «скачок» пять революций, или модернизаций: экономическая, городская, демогра­фически-семейная, культурная и социологическая. Однако все пять модернизаций, по мнению Виш­невского, оказались незавершенными.

Причина незавершенности состояла в том, что они имели конструктивный и инструментальный характер: 1) реформаторы опирались на устаревшие социальные механизмы традиционного обще­ства; 2) блокировали развитие современных институтов рыночной экономики и либеральной демок­ратии; 3) стремились усовершенствовать только материальную — техническую базу общества, а не изменить личность, превратив ее из соборной в индивидуалистскую. Успехи советской модерниза­ции продолжались до тех пор, пока ее инструментальные цели не пришли в острое противоречие с консервативными средствами. Это привело к кризису системы и необходимости ее полного рефор­мирования, что и произошло в постсоветское время, но пока еще также не завершилось.

В исследовании В.В. Керова проблематика конфессионально-этических факторов старооб­рядческого предпринимательства рассмотрена на фоне цивилизационной специфики российс­кой модернизации в широком временном диапазоне XVII—XIX веков⁴⁶. Автор стремился выявить установки, обеспечивающие зарождение и развитие свойств социально-психологического и лич­ностного характера, мотивировавших активное и успешное предпринимательство старообрядцев и определить религиозные ценности и религиозно-этические институты, влиявшие на формиро­вание указанных установок, выявить взаимосвязь этих ценностей и институтов с доктринальны-ми положениями старой веры. Керов не только поставил проблему формирования социокультур­ных факторов российской модернизации, но и эмпирически обосновал свои выводы. В процессе концептуализации изучаемого объекта (старообрядческого сообщества и его хозяйственной дея­тельности) автор вышел на макроисторический уровень и сформулировал свою модель российс­кой модернизации.

Теоретические построения Керова базируются на известном в социологии религии положении о том, что начальный период модернизации, как правило, сопровождался духовно-религиозным об­новлением (реформация, контреформация)), которое имело универсальные черты. Функции ранне-современных религий (по классификации Р. Беллы) заключаются в том, «чтобы сформулировать заново всю систему религиозных символов таким образом, чтобы придать смысл культурному твор­честву в деятельности посюстороннего мира, направить мотивацию, дисциплинированную через посредство религиозного обстоятельства на занятие этого мира», а также «способствовать разви­тию солидарной и интегральной сообщности» ⁴⁷. Таким образом, формирование нововременного типа личности (для которой характерно чувство личной ответственности, высокий социальный ак­тивизм, самодисциплина, методическое поведение, рациональное мышление, трудолюбие, уста­новка на высокую индивидуальную самооценку и т. д.) идет на основе трансформации религиозно-этических ценностей и институтов в условиях цивилизационного кризиса, вызванного переходом социума от Средневековья к Новому времени.