О. В. Горбачёв / Проблемы истории России 20 века / 1917 год

Среди работ иностранных историков, без обращения к которым ныне невозможно представить изучение революции, необходимо указать на монографии А. Рабиновича «Револю­ция 1917 года в Петрограде: большевики приходят к власти» и Р. Пайпса «Русская революция». Значительный вклад в новейшую историографию 1917 г. внесли также 3. Галили, Э. Кетола, М. Рейман, У. Розенберг, Ц. Хасегава, Л. Хейм- сон, А. Уайлдман, А. Улам и др.

90-летие Февральской и Октябрьской революций дало новый импульс дискуссиям в академической среде. В 2007 г. центральными и провинциальными научными и образова­тельными центрами были проведены научные конференции и круглые столы «Февральская революция 1917 года в рос­сийской истории», «Февральская революция в России 1917 г.: история и современность», «Февральская революция 1917 года: уроки истории», «Октябрь 1917 года: взгляд из XXI века», «90 лет Октябрьской революции. К итогам современной дискуссии», «Россия и революция 1917 г.: опыт истории и теория», «1917 год: революции в России», «Личность и общество в смутные времена России: к 90-летию россий­ских революций 1917 года», «Духовно-нравственные причи­ны и последствия русских революций» и мн. др.

Широкую полемику вызвала публикация в «Российской газете» эссе А. И. Солженицына «Размышления над Фев­ральской революцией». Реакция интеллектуального сообще­ства на эту небольшую работу известного писателя пред­ставляет собой примечательный историографический факт хотя бы уже потому, что «Размышления...», написанные еще в начале 80-х гг., публиковались в России в 1995 и 1999 гг., однако остались тогда никем не замеченными. Российское общество 90-х гг. было не готово воспринять антилиберальный пафос «Размышлений...», где безвольная власть Нико­лая II и его правительства, а также открытая антигосудар­ственная деятельность оппозиционной интеллигенции на­званы основными причинами Февральской революции, при­ведшей Россию к «полной потере национального самосознания». Тенденции общественно-политической жизни России последних лет актуализировали идею сильной ответственной власти и стабильного развития государства. В этом смысле «Размышления...» приобрели назидательный смысл, востре­бованный сегодня и властью, и обществом в России: чтобы Февраль не повторился, власть должна быть сильной и решительной, а оппозиция конструктивной и ответственной. Неслучайно на круглом столе «Февральская революция в России 1917 г.: история и современность» в РГГУ 13 марта 2007 г. заместитель главы Администрации Президента Рос­сии В. Ю. Сурков акцентировал внимание на том, что раз- питие демократии должно быть связано с историческим опытом и особенностями России, и не нужно прививать ей чужие идеи, и что критика существующей действительности не должна перерастать в беспринципность и безответствен­ность, равно как нельзя забывать и о том, что понятие «демократия» включает в себя понятие власти, т. е. силы и порядка в государстве.

Февральскую революцию, считал А. И. Солженицын, многие годы выручает то, что ее «грязный свет» оказался все же «светлей черного злодейства коммунизма». Это как бы автоматически переносит «обвинительный» акцент на Октябрьскую революцию, в то время как именно Февраль трагически изменил судьбу не только России, но и ход мировой истории. «...Если оценивать февральскую атмосфе­ру саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, - делал вывод А. И. Солженицын, - то надо сказать... она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи ее были плоски, а руководители ничтожны». Критические суждения о роли Февральской революции в рос­сийской истории прозвучали в год ее юбилея из уст докторов исторических наук В. М. Лаврова, А. Н. Боханова, А. Б. Ни­колаева, В. А. Никонова. По мнению В. М. Лаврова, Фев­ральская революция прервала реальную буржуазную рево­люцию с демократической перспективой и стала началом «красной смуты».

Иное мнение сформулировал А. Н. Медушевский в статье «Причины крушения демократической республики в России 1917 года». Февральская революция, полагает историк, была типичной реакцией общества на традиционализм и отстава­ние политической системы от новых социальных условий и стала мощным рывком в развитии демократии. Она могла иметь успех, если бы сумела обеспечить правовую преем­ственность власти и создать стабильные рамки для дальней­шего развития политических институтов. А. Н. Медушевский предложил неоинституциональный подход в интерпретации революции, позволяющий, в частности, раскрыть механизмы ошибочных решений Временного правительства, приведших к крушению демократии в России. Для этого автор предложил перевести доктринальные дискуссии о революции на уровень правовых актов, институтов и технологий, позволяющих вы­явить логику возникновения этих ошибок.

А.Н. Медушевский считает, что одной из причин неста­бильности новой власти стал нерешенный вопрос ее легити­мации. Отказавшись от правовой преемственности, от до- февральской власти, Временное правительство не осуще­ствило свою легитимацию и в последующий период, так как не подтвердило свои полномочия созывом и решением Кон­ституанты — Учредительного собрания или другого аналога конституирующей власти, например созыва всех членов че­тырех составов Государственных дум и провозглашения их Национальным собранием. В результате Временное прави­тельство неизбежно приобретало неустойчивый и нелеги­тимный характер. К этому добавлялась деструктивная роль самой идеи Учредительного собрания, которая, несмотря на внешнюю видимость возможного объединения политических партий для решения жизненно важных проблем страны, на самом деле не содержала конструктивных механизмов их решения, так как правыми и левыми партиями идея Учреди­тельного собрания понималась по-разному. Наивная вера в способность Учредительного собрания консолидировать де­мократическую республику, считает А. Н. Медушевский, ста­ла основной причиной отказа от созыва Государственной думы и наделения ее функциями Конституанты, как это предлагал сделать М. В. Родзянко. В результате был упу­щен шанс добиться консолидации умеренных политических сил, принятия временной конституции и легитимации факта демократической революции.

Не менее важной ошибкой Временного правительства А.Н. Медушевский считает допущение существования Со­ветов как легитимного источника альтернативной власти и неспособность политических элит Февраля нейтрализовать популистские элементы, а в случае необходимости и ис­пользовать принцип государственной монополии на леги­тимное насилие, т. е. подавить Советы силой. О необходи­мости уничтожить внутреннего противника в лице Совета рабочих депутатов говорил П. И. Новгородцев на заседании ЦК партии кадетов 11-12 августа 1917 г. С точки зрения А.Н. Медушевского, функция Советов в русской революции оказалась крайне негативной и выразилась 1) в дестабили­зации Временного правительства; 2) в противопоставлении съезда Советов Учредительному собранию, предполагаемый созыв которого ускорил большевистский переворот; 3) в леги­тимации однопартийной диктатуры. В широком смысле исто­рик определяет двоевластие как неустойчивое соотношение сил правового порядка, выступавших за стабильность право­вой системы и сил беспорядка. Отсюда, в соответствии с институциональным подходом, двоевластие русской револю­ции - это конституционный конфликт между сторонниками и противниками демократической конституции. Исходя из такого понимания двоевластия А. Н. Медушевский рассмат­ривает Советы как политическую форму, которую больше­вики использовали для дестабилизации конституционного строя, как средство мобилизации социальной поддержки, а затем и легализации собственной власти (на II Всероссий­ском съезде Советов).

В ситуации равновесия между конституционными и анти­конституционными силами решающим фактором определе­ния вектора политической системы стала технология госу­дарственного переворота, успешно примененная большевиками (массовая мобилизация внепарламентских сил, осуществление «невидимых маневров» - захват стратегических коммуникаций вместо непосредственного штурма институтов власти, легити­мация переворота «квазипредставительским институтом “на­родной демократии”»). Особенность такой технологии состоит в возможности ее применения независимо от классового со­держания движения, что и определило ее востребованность организаторами различных антипарламентских переворотов XX в. А. Н. Медушевский квалифицирует Октябрьскую ре­волюцию как антидемократический государственный пере­ворот — первый в ряду антидемократических переворотов в межвоенной Европе и других регионах мира, приведших к крушению парламентаризма и установлению различных по по­литической направленности диктаторских режимов.

Сильной стороной институционального подхода является, как отмечает историк, то, что он, в отличие от основных социологических концепций революции, не отрицает воз­можности управления революционными процессами и регу­лирования их деструктивного содержания, позволяет отка­заться от фаталистического взгляда на события революци­онного года. Временное правительство могло управлять про­исходящими в стране событиями, укрепляя демократическую альтернативу в России. Изучение реального опыта его дей­ствий на протяжении февраля - октября 1917 г. позволяет отыскать «институциональные ловушки», в которых оказа­лось Временное правительство, которые в конечном итоге решили судьбу Февральской революции.

Слабость предложенного А. Н. Медушевским подхода обнаруживает себя в «инструментальном» понимании госу­дарства как набора учреждений для поддержания порядка и применения силы. Еще в 1993 г. американский историк У. Розенберг, выступая на международном коллоквиуме «1917 год в России: массы, партии, власть» в Санкт-Петер­бурге, подчеркнул, что некоторые общепринятые как в за­падной, так и в российской историографии понятия о раз­витии государства в 1917 г. сосредоточены на его слабости: парализующем эффекте двоевластия, которое незаконно разрушило «инструментальные» силы государства; вытекаю­щем отсюда бессилии «остановить силы разложения»; и наконец, «вакууме власти» как политическом основании Октября. Базируясь на этих предпосылках, Октябрьская ре­волюция и становится «захватом власти» и «переворотом», поскольку границы государства определяются лишь его офи­циальными учреждениями (государство - это что-то, что можно «удержать» или «захватить»). Однако, как подчерки­вает У. Розенберг, сила или слабость контроля любого конк­ретного государства за выполнением приказов связана не столько с его политикой, программой и кадрами, сколько с общественными процессами, в которые оно вовлечено. Учреж­дения государства в ходе революции вовлекались в сложную систему внеинституциональных отношений, без внимания к которым картина революции не может быть написана.

Далеко не все историки связывают с Временным прави­тельством, даже если бы оно удержало ситуацию под контро­лем, перспективу демократизации страны. Г. А. Герасименко полагает, что демократическая альтернатива в России начала исчерпывать себя уже с начала июня, а в июле 1917 г., когда Временное правительство возглавил А. Ф. Керенский, была перечеркнута окончательно. С этого времени оно стало дей­ствовать преимущественно насильственными методами и пустило по ветру весь накопленный демократический потенциал. (предоставлением А. Ф. Керенскому права самому форми­ровать правительство и созданием Директории народ полу­чил и «персональную диктатуру». Антинародная и репрессив­ная политика правительства привела к укреплению леворади­кального лагеря. «Режим, правивший под флагом демократии, оказался в состоянии войны с собственным народом без шансов на успех», — делал вывод Г. А. Герасименко.

Еще резче мнение В. Г. Бушуева, который считает, что учет постфевральских реалий свидетельствует о том, что если бы не произошла Октябрьская революция, то верх нчяла бы контрреволюция, которая уничтожала бы все де­мократические движения и «установила жесточайшую дик­татуру со всеми прелестями репрессий и террора - возмож­но, даже пострашнее сталинских».

В вопросе о сущности Октябрьской революции продол­жают сталкиваться прямо противоположные точки зрения. Гак, известный историк Ю. Н. Афанасьев в своей новой работе «Трагедия победившего большинства. Размышления об отечественной истории и ее интерпретациях», возвраща­ясь к определению «Великая Октябрьская социалистическая революция», подчеркнул, что из четырех слов этого назва­ния нет ни одного, которое хотя бы в «малейшем приближе­нии соответствовало их истинному смыслу и содержанию». М. М. Горинов, выступая на конференции «Октябрь 1917 года: взгляд из XXI века» 6 ноября 2007 г., квалифицировал эти же события именно как Великую Октябрьскую социали­стическую революцию: великую, потому что она «положила начало очередному технологическому рывку»; октябрьскую, потому что «совершилась в октябре 1917 г. по старому стилю»; социалистическую, потому что «очистила традици­онный автократическо-общинно-артельный уклад русской жизни от язвы капиталистического неравенства».

По мнению другого участника конференции, доктора юри­дических наук Ю. М. Антоняна, в Октябре 1917 г. власть в стране была захвачена группой преступников, чья мораль, жизненные и идеологические установки резко отличались от того, что было принято в цивилизованном мире. В результате

Октябрьской революции на долгие годы было остановлено экономическое развитие общества, растоптана великая куль­тура, начато уничтожение людей, нормой отношений стали ненависть и вражда.

Представления об Октябрьской революции как о случай­ном событии, «заговоре кучки авантюристов и преступни­ков» не являются новыми. Им столько же лет, сколько лет революции. С новой силой подобные представления стали культивироваться после распада СССР, вызывая как под­держку, так и протесты профессиональных историков. Пос­ледние не без оснований видели в этом искажение истории революции в угоду новой конъюнктуре. В пользу этого гово­рило и то, что случаев перескоков от антикоммунистической к коммунистической апологии Октября в постсоветские годы зафиксировано не было. Разумеется, в науке совершенно приемлема критика ранее высказанных собственных взглядов и научных выводов, помня слова В. Г. Белинского о том, что «только тот не ошибался в истине, кто не искал истину, и только тот не менял своих убеждений, в ком нет потребно­сти и жажды убеждения». Но когда вся процедура подобной критики состоит в простой замене плюсов на минусы, а белого на черное, то перед нами феномен современного «историко-партийного» сочинения. В. П. Булдаков, один из самых резких критиков собственных коллег по цеху, про­шедших столь нехитрую трансформацию, характеризует этот феномен так: «Налицо не только полное равнодушие к про­блемам методологии (зачем утруждать себя, если есть «един­ственно верное» - на сей раз антикоммунистическое — уче­ние), но и уникальная в своей непосредственности попытка с ходу снабдить всех исследователей политическими ярлыка­ми (в прошлом это называлось «принципом партийности»). Обращает на себя внимание фактическое игнорирование предпосылок революции, за исключением стремления боль­шевиков к власти (которое увенчалось успехом, конечно же, при «случайном» стечении обстоятельств)... Страсть к цити­рованию заставляет вспомнить те времена, когда авторы «убеждали» в своей правоте извлечением на белый свет тех или иных ленинских высказываний... Но более всего впечат­ляет то, что вся послеоктябрьская история России выписана по принципу «после — значит вследствие»: квазимарксистская линеарность воспроизведена с поразительным легкомыслием».

Протест против конъюнктурного искажения истории революции принял и организованные формы. Накануне 90-летия Октябрьской революции появилось заявление «Ок­тябрь для нас, России и всего мира», подписанное семнадца­тью учеными центральных научно-образовательных учрежде­ний России. Среди них академик А. И. Воробьев, доктора исторических наук В. Т. Логинов, Р. А. Медведев, 3. Л. Се­ребрякова, Л. Г. Истягин, А. А. Галкин, доктора философ­ских наук Г. А. Багатурия, В. Ж. Келле, Б. Ф. Славин, доктора экономических наук А. В. Бузгалин, М. И. Воейков, А. И. Колганов, известный драматург М. Ф. Шатров и др. Авторы заявления обосновывают глубоко социальный и на­родный характер Октябрьской революции, который никакими «захватами» и «заговорами» вызвать было невозможно. Ее последствия не были однозначными, поэтому нельзя всю последующую историю изображать в черных тонах. Причина гибели советской модели состоит именно в пренебрежении или отказе от рожденных Октябрем принципов народовлас­тия, интернационализма, справедливости и гуманизма. По мнению авторов заявления, положительные последствия Ок­тябрьской революции очевидны, главное из них — «Октябрь доказал, что иной, более справедливый мир возможен». Пред­лагая вернуть государственный праздник 7 ноября как день Октябрьской революции (в 1991—2004 гг. 7 ноября отмечалось в России как День согласия и примирения, а с 2005 г. утратило статус государственного праздника), авторы заявле­ния призвали прекратить практику очернения революционно­го прошлого: «Нельзя забывать, что мы принадлежим к стра­не, в истории которой есть своя Великая революция. Ею можно и нужно гордиться».

Данное заявление написано учеными леводемократичес­ких взглядов. Многие из них в своей научной практике продолжают применять и развивать марксистскую методо­логию. Следует сказать, что распад Советского Союза хотя и сильно поколебал ее позиции в академической среде, все же не привел к полной ее дискредитации. Многие известные историки старшего поколения, включая председателя Науч­ного Совета по истории революций в России академика А.П. Волобуева, продолжали применять ее в своих работах. Сильной стороной этих работ является то, что, обладая глубоким теоретическим багажом, их авторы менее склонны к позитивизму, не спешат делать выводы на основе простой регистрации фактов и событий, их труды отмечены высоким уровнем теоретических обобщений и наработок.

Ученые, профессионально сложившиеся либо начавшие свой путь в науку еще в советские годы, продолжают доми­нировать в историографическом пространстве революции 1917 г. и сегодня. Перед молодыми исследователями, поми­мо опыта, у них есть еще одно преимущество: на их глазах (или даже при их активном участии) совершались драма­тичные события рубежа 80-90-х гг. - распад СССР и становление новой социально-экономической и политичес­кой модели России. Реальные события сыграли в их про­фессиональной деятельности важную эвристическую функ­цию, облегчив решение познавательных задач, связанных с историей революции, сделав события 1917 г. ближе и понят­нее. И здесь верно писал В. П. Булдаков о том, что «исто­рик обязан использовать шанс, подаренный ему “его” време­нем». «Его» время способствует пониманию таких граней истории, перед которыми личное трудолюбие и профессио­нализм могут оказаться бессильными.

Проиллюстрируем это на конкретном примере. Извест­ный политический деятель конца 80-х - начала 90-х гг. профессор-экономист Г. X. Попов признавался, что никогда бы не понял по-настоящему революцию 1917 г., если бы сам не был активным участником событий 1989-1991 гг. в Рос­сии: «В 1989-91 годах я видел, как не лидеры и партии организуют события, а напротив, поток событий буквально “несет” лидеров... Видел, как действуют массы, оторвавшие­ся от своих повседневных забот и вышедшие на улицы. Видел, что такое толпа, митинги, фанатики... Словом, я видел Историю. И если в конце XX века в столице все шло так, как я видел — то что же можно сказать о начале века? В условиях голодающего народа, беспросветной войны, не­грамотного в большинстве своем крестьянства, отсутствия всякого опыта превращения оппозиционных партий и лиде­ров в победителей?.. И призывая на каком-то митинге каж­дого из тысяч участников сделать сразу всем вместе два шага назад — чтобы уменьшить опасность давки — я подумал: “Господи, как же все было в том, семнадцатом, когда радио- установок вообще не было...”» (Попов, Г. X. Теория и прак­тика социализма в XX веке / Г. X. Попов. - М., 2006).

История революции и современность тесно взаимосвязаны и в том случае, когда речь идет об извлечении уроков истории.

Нe будет ошибкой сказать, что вся новейшая российская исто­риография 1917 г. вне зависимости от взглядов и подходов к революционным событиям пронизана стремлением найти, «чему подражать» или, значительно чаще, «чего избегать», чтобы не повторились события 90-летней давности.

В завершение назовем ряд работ собственно историографи­ческого характера, в которых рассматриваются различные ас­пекты истории изучения революционных событий 1917 г. Это монографии С. В. Малышевой «Временное правительство России. Современная отечественная историография», О. А. Бан­ковского и А. Т. Тертышного «Феномен диктатуры пролета­риата (1917 год в России в оценке историков)», учебное пособие В. Б. Шепелевой «Революциология. Проблема пред­посылок революционного процесса 1917 года в России: (по материалам отечественной и зарубежной историографии)», ста­тьи Б. Н. Земцова «Историография революции 1917 г.», В. П. Булдакова «Историографические метаморфозы «крас­ного Октября». Вопросам историографии также посвящена глава «Происхождение революционных мифов и их сегод­няшняя судьба» в монографии В. П. Булдакова «Красная смута: природа и последствия революционного насилия».

17