933

Требование любить другие народности, как свою собственную, вовсе не означа-

ет психологической одинаковости чувства, а только этическое равенство волевого от-

ношения: я должен так же хотеть истинного блага всем другим народам, как и своему собственному; эта «любовь благоволения» одинакова уже потому, что истинное благо едино и нераздельно. Разумеется, такая этическая любовь связана и с психологическим пониманием и одобрением положительных особенностей всех чужих наций, – преодо-

лев нравственною волею бессмысленную и невежественную национальную вражду, мы начинаем знать и ценить чужие народности, они начинают нам нравиться. Но эта «лю-

бовь одобрения» не может быть тождественна с тою, которую мы чувствуем к своему народу, как и самая искренняя любовь к ближним (по евангельской заповеди), этически равная любви к самому себе, никогда не может быть с нею психологически одинако-

вою. За собою, как и за своим народом, остается неизменное первенство исходной точ-

ки. А с устранением этого недоразумения устраняется и всякое серьезное возражение против нашего принципа: люби все другие народы, как свой собственный. (Там же. С. 375-379.)

О нравственном прогрессе

Уже условная житейская нравственность требует от человека, чтоб он передал в наследие своим детям не только то добро, которое он нажил, но еще и способность тру-

диться для дальнейшего обеспечения своей жизни. Высшая, безусловная нравствен-

ность также обязывает настоящее поколение передать новому двоякое наследие: во-

первых, все положительное, что добыто прошедшим человечества, все результаты ис-

торического сбережения, а во-вторых, способность и готовность воспользоваться этим основным капиталом для общего блага, для нового приближения к высшей цели. Тако-

во существенное назначение истинного воспитания, которое должно быть зараз и не-

раздельно традиционным и прогрессивным. Разделение и противоположение между этими двумя производителями истинной жизни – между основанием и тем, что на нем основывается, между корнем и тем, что должно из него вырасти, – одинаково нелепо и одинаково убийственно для обеих сторон. Если старое, хорошее довлеет себе и не есть уже действительное основание для нового, лучшего, то, значит, это старое потеряло жизненную силу; признавая его как что-то поконченное и поклоняясь ему в атом виде как внешнему предмету, мы делаем из религии только реликвию – мертвую, но не чудо-

творную. Это есть коренной грех ходячего консерватизма, который стремится заменить живые плоды духа искусственными консервами. Поскольку он выражается в воспита-

61

http://www.mitht.ru/e-library

нии, этот лжеконсерватизм плодит людей равнодушных и враждебных к религии. Вера не может получиться вследствие такого воспитания, когда ее уже нет в причине. Ясно,

в самом деле, что исключительная ревность о консервировании веры может происхо-

дить только от маловерия самих ревнителей: им некогда и незачем было бы так сокру-

шаться и хлопотать о вере, если б они жили верою.

Где предание поставляется на место преданного (где, например, традиционная правильность понятия о Христе сохраняется безусловно, но присутствие Самого Хри-

ста и Духа Его не чувствуется), там религиозная жизнь невозможна, и всякие усилия искусственно ее вызывать только яснее обличают роковую потерю.

Но может ли на действительно умершем прошедшем вырасти жизнь будущего?

Если действительно распалась связь времен, то что значит прогресс? Кто прогрессиру-

ет? Разве дерево могло бы действительно расти, если б его корни и ствол существовали только мысленно и лишь ветви и листья пользовались настоящею реальностью? Но, не останавливаясь пока на логических несообразностях такой точки зрения, ограничимся этическою стороною дела. Человек как нравственное существо имеет безусловное зна-

чение; его настоящая действительность, в отдельности взятая, этому значению не соот-

ветствует (не адекватна); отсюда нравственная задача – не отделять себя, свою лич-

ность и свою наличность от безусловного добра, пребывающего как единое во всем.

Поскольку нравственное существо внутренно связано со всем, оно действительно имеет безусловное значение, или удовлетворяет своему достоинству. В порядке времени то

«все», от которого мы не должны себя отделять, с которым мы должны внутренно со-

единяться, является с двух сторон, ближайшим образом, как наше прошедшее и наше будущее, как предки и потомки. Чтобы осуществить наше нравственное достоинство во времени, мы должны стать духовно тем, чем мы уже являемся физически, – звеном со-

единения и посредства между теми и другими, а для этого мы должны признать за от-

шедшими пребывающую действительность, признать за предками безусловную будущ-

ность. Скончавшихся мы не должны считать поконченными – они носители безуслов-

ного начала, которое и для них должно иметь полноту осуществления. Отшедшие,

предки, вместе со своим бытием в памяти прошлого имеют тайное существование и в настоящем и получат явное в будущем: они обладают и действительностью и будущ-

ностью.

Только на этой основе возможно настоящее воспитание. Если мы равнодушны к будущности наших предков, в силу чего будем мы заботиться о будущности нового по-

коления? Если мы не можем иметь безусловной нравственной солидарности с теми, ко-

торые умерли, то откуда возьмется такая солидарность с теми, которые непременно ум-

62

http://www.mitht.ru/e-library

рут? Поскольку воспитание существенно состоит в передаче нравственной обязанно-

сти от одного поколения другому, спрашивается: какая же обязанность и по отноше-

нию к кому передается нами нашим преемникам, если наша собственная связь с пред-

ками порвана? Обязанность двигать вперед человечество? Но это только игра словами,

ибо ни «вперед», ни «человечество» не имеют здесь никакого реального смысла. «Впе-

ред» должно значить к Добру, но откуда же оно возьмется, когда в основу положено зло – самое элементарное и бесспорное зло неблагодарности к отцам, примирение с их исчезновением, спокойное отделение и отчуждение от них? И где же то человечество,

которое наши воспитанники и преемники должны двигать вперед? Разве прошлогодние листья, развеянные ветром и сгнившие в земле, составляют вместе с новою листвой од-

но дерево? Никакого человечества с этой точки зрения вовсе не существует, а есть только отдельные поколения людей, сменяющие друг друга.

Если эту внешнюю и постоянно исчезающую связь мы должны заменить суще-

ственною и пребывающею связью нравственною, то, очевидно, это должно быть сдела-

но в обе стороны. Форма времени, нравственно безразличная сама по себе, не может по существу определять наших нравственных отношений. Тут невозможна никакая сделка

– двух безусловных принципов жизни быть не может. Мы должны окончательно и бес-

поворотно решить для себя вопрос: признаем ли мы безусловное значение за времен-

ным порядком явлений или же за нравственным порядком, за внутреннею связью су-

ществ? При первом решении – с исчезновением действительного единства в человече-

стве, как неисцельно раздробленном во времени, не может быть и общей задачи, а сле-

довательно, не может быть и обязанности воспитывать будущие поколения для даль-

нейшего исполнения такой задачи. А при втором решении – воспитание неразрывно связано с почитанием прошедшего, составляет его естественное восполнение. Этим традиционным элементом воспитания обусловлен и его прогрессивный элемент, так как нравственный прогресс может состоять только в дальнейшем и лучшем исполне-

нии тех обязанностей, которые вытекают из предания.

То самое безусловное значение человеческого существа (его способность быть носителем вечной жизни и причастником божественной полноты бытия), которое мы религиозно чтим в отшедших, мы нравственно воспитываем в грядущем поколении,

утверждая его связь с теми как проявляющуюся чрез торжество над временем и смер-

тью. Частные вопросы, техника воспитания, принадлежат к особой специальной облас-

ти, в которую мы не входим. Но если педагогия желает иметь общий положительный принцип, бесспорный в нравственном смысле и сообщающий безусловное достоинство ее стремлениям, то она найдет его только в одном: нерасторжимая связь поколений,

63

http://www.mitht.ru/e-library

поддерживающих друг друга в прогрессивном исполнении одного общего дела – приго-

товления к явному Царству Божию и к воскресению всех. (Там же. С. 495-498.)

О смысле жизни

Сущность рационализма состоит в признании, что разум человеческий не только самозаконен, но что он дает законы и всему существующему в области практической и общественной. Этот принцип выражается в требовании, чтобы вся жизнь, все общест-

венные и политические отношения были устроены и управляемы исключительно на ос-

нованиях, выработанных личным человеческим разумом, помимо всякого предания и всякой непосредственной веры, – требование, проникавшее собою все так называемое просвещение XVIII века и послужившее руководящей идеей первой французской рево-

люции. Теоретически начало рационализма выражается в притязании вывести из чисто-

го разума (a priori) все содержание знания, или построить умозрительно все науки: при-

тязание это составляло сущность германской философии – наивно предполагаемое Лейбницем и Вольфом, сознательно, но в скромной форме и с ограничениями выстав-

ленное Кантом, решительно заявленное Фихте и, наконец, с полною самоуверенностью и самосознанием и с таким же полным неуспехом проведенное Гегелем.

Эта самоуверенность и самоутверждение человеческого разума в жизни и зна-

нии есть явление ненормальное, это есть гордость ума, и западное человечество в про-

тестантстве и вышедшем из него рационализме подпало второму искушению. Но лож-

ность этого пути скоро обнаружилась, обнаружилась в резком противоречии между чрезмерными притязаниями разума и его действительным бессилием. В практической области разум оказался бессильным против страстей и интересов, и возвещенное фран-

цузской революцией царство разума окончилось диким хаосом безумия и насилия; в

области теоретической разум оказался бессильным против эмпирического факта, и

притязание создать универсальную науку на началах чистого разума разрешилось по-

строением системы пустых отвлеченных понятий.

Конечно, неудачи французской революции и германской философии сами по се-

бе не доказывали бы еще несостоятельности рационализма. Но дело в том, что истори-

ческое крушение рационализма было лишь выражением его внутреннего логического противоречия, противоречия между относительною природою разума и его безу-

словными притязаниями. Разум есть некоторое отношение (ratio) вещей, сообщающее им некоторую форму. Но отношение предполагает относящихся, форма предполагает содержание; рационализм же, ставя разум человеческий сам по себе верховным нача-

лом, тем самым отвлекает его от всякого содержания и имеет в разуме лишь пустую

64

http://www.mitht.ru/e-library

форму; но вместе с тем, вследствие такого отвлечения разума от всякого содержания,

от всего данного в жизни и знании, все это данное остается для него неразумным, по-

этому когда он с сознанием своих верховных прав выходит против действительности в жизни и знании, то находит в ней все для себя чуждым, темным, непроницаемым и ни-

чего с нею сделать не может; ибо разум, отвлеченный от всякого содержания, превра-

щенный в пустое понятие, естественно не может иметь никакой власти над действи-

тельностью. Таким образом, самовозвышение человеческого разума, гордость ума – ве-

дет неизбежно к его конечному падению и унижению.

Ложность этого пути, изведанная на опыте, была признана западным человече-

ством, но оно освободилось от него только для того, чтобы подпасть третьему, послед-

нему искушению.

Разум человеческий не мог совладать в жизни со страстями и низшими интере-

сами человеческими, в науке – с фактами эмпирической действительности, т.е. и в жиз-

ни и в знании он оказался бессильным против материального начала: не следует ли за-

ключить отсюда, что это материальное начало в жизни и знании – животная природа человека, вещественный механизм мира – и составляет истинную суть всего, что в воз-

можно большем удовлетворении материальных потребностей, в возможно полном по-

знании эмпирических фактов и состоит вся цель жизни и знания? И вот господство ра-

ционализма в политике и науке европейской сменяется преобладанием материализма и эмпиризма. Этот путь еще не пройден до конца, но ложность его уже сознана передо-

выми умами на самом Западе. Так же как и предыдущий, этот путь страдает внутрен-

ним противоречием. Исходя из материального начала, начала розни и случайности, хо-

тят достигнуть единства и цельности, создать правильное человеческое общество и универсальную науку. Между тем материальная сторона существующего, влечения и страсти человеческой природы, факты внешнего опыта – все это составляет лишь об-

щую подкладку жизни и знания, материал, из которого они создаются; но для того что-

бы из этого материала действительно что-нибудь создалось, необходимо образующее,

единящее начало и некоторая форма единства, и если оказалось уже, что разум челове-

ческий не в силах служить таким образующим началом и не содержит в своей отвле-

ченности никакой действительной формы единства; если оказалось, что начало рацио-

нализма не в состоянии образовать ни правильной общественности, ни истинной науки,

то отсюда следует, что должно обратиться к другому, более могущественному началу единства, а никак не то, что следует ограничиться материальной стороною жизни и знания, которая сама по себе не образует ни общества человеческого, ни науки. Поэто-

му когда мы видим, что экономический социализм хочет в основу всего общества по-

65

http://www.mitht.ru/e-library

ложить материальный интерес, а позитивизм в основу всей науки – эмпирическое по-

знание, то мы можем заранее предсказать неудачу обеим этим системам с такою же уверенностью, с какою мы бы утверждали, что куча камней сама собою, без архитекто-

ра и плана, не сложится в правильное и целесообразное здание.

Попытка действительно положить в основание жизни и знания одно материаль-

ное начало, попытка на деле и до конца осуществить ту ложь, что о хлебе едином жив будет человек, такая попытка неизбежно привела бы к распадению человечества, к

уничтожению общественности и науки, к всеобщему хаосу. В какой мере суждено за-

падному человечеству, впавшему в последнее искушение злого начала, испытать все эти его последствия, заранее сказать нельзя. Во всяком случае, изведав на опыте лож-

ность трех широких путей, испытав обманчивость трех великих искушений, западное человечество рано или поздно должно обратиться к богочеловеческой истине. Откуда же и в какой форме явится теперь эта истина? и прежде всего, есть ли это сознательное,

но невольное обращение к истине путем испытания на деле всякой лжи единственный возможный для человечества путь? Фактически не все христианское человечество по-

шло этим путем: его избрал Рим и воспринявшие римскую культуру германо-

ромайские народы. Восток же, т.е. Византия и воспринявшие византийскую культуру народы с Россией во главе, остались в стороне. (Соловьев В.С. Чтения о Богочеловече-

стве // Соч. в 2 тт. Т. 2. – М.: Правда, 1989. – С. 164-166)

* * *

Русская классическая философия ХХ столетия продолжала традиции, зало-

женные Ф.М. Достоевским и В.С. Соловьевым. Преодоление одностороннего и абсо-

лютизированного рационализма, обоснование непреходящей важности нравственных основ бытия, духовности в жизни человека и общества объединяет представителей рус-

ской классической философии в двадцатом веке. Многие из них не по своей воле оказа-

лись за рубежом, но своим творчеством они были привержены традициям отечествен-

ной культуры. Проблемы специфики философского сознания, добра и зла, личности и общества, путей общественного развития, патриотизма и единения человечества, дви-

жущих сил развития культуры занимают важное место в творчестве русских философов этого периода времени.

66

http://www.mitht.ru/e-library

Прогресс технически необходим, для души он вовсе не необходим. Нужно «усо-

вершенствованное ружье», рантовые сапоги, печи, чтобы не дымили. Но душа в нем не растет. И душа скорее даже малится в нем. (Там же. С. 449.)

Пройдет все, пройдем мы, пройдут дела наши. Любовь? Нет. Хочется думать. (Там же. С. 370.)

Любовь есть боль. Кто не болит о другом, тот и не любит другого. (Там же. С.

301.)

Умей искать уединения, умей искать уединения, умей искать уединения. Уеди-

нение – лучший страж души. Я хочу сказать – ее Ангел Хранитель. Из уединения – все.

Из уединения – силы, из уединения – чистота. Уединение – «собран дух», это – я опять целен. (Там же. С. 370-371.)

Механизм гибели европейской цивилизации будет заключаться в параличе про-

тив всякого зла, всякого негодяйства: и в конце времен злодеи разорвут мир. Заметьте,

что уже теперь теснится, осмеивается, пренебрежительно оскорбляется все доброе,

простое, спокойное, попросту добродетельное... Цивилизации гибнут от извращения основных добродетелей, стержневых, «на роду написанных», на которых «все тесто взошло». (Там же. С. 376.)

Вся «цивилизация XIX-го века» есть медленное, неодолимое и, наконец, вос-

торжествовавшее просачивание всюду кабака. Кабак просочился в политику – это «ев-

ропейские (не английский) парламенты». Кабак прошел в книгопечатание. Ведь до

XIX-го века газет почти не было (было кое-что), а была только литература. К концу

XIX-го века газеты заняли господствующее положение в печати, а литература – почти исчезла. Кабак просочился в «милое хозяйство», в «свое угодье». Это – банк, министер-

ство финансов и социализм. Кабак просочился в труд: это фабрика и техника... Бога во-

обще в «кабаке» нет. И сущность XIX-го века заключается в оставлении Богом челове-

ка. (Там же. С. 431.)

Нужно разрушить политику... Нужно создать аполитичность. «Бог больше не хочет политики, залившей землю кровью»... обманом, жестокостью. Как это сделать?

Нет как возможно это сделать? ...Погасить политическое пылание через то, чтобы вдруг

«никто ничего не понимал», видя все «запутанным» и «смешавшимся»... (Там же. С. 433.)

Если «политика» и «политики» так страстно восстали против религии, поэзии и философии, то ведь давно надо было догадаться, что, значит, душа религии, поэзии и философии в равной степени враждебна политике и пылает против нее... Что же скры-

вать? политики давно «оказывают покровительство» религии, позволяют поэтам петь

68

http://www.mitht.ru/e-library

себе «достойные стихосложения», «гладят по головке» философов, почти со словами –

«ты существо, хотя и сумасшедшее, но мирное». Вековые отношения... Но не пора ли им сказать, что дух человеческий решительно не умещается в их кожу... (Там же. С. 435.)

О революции и отечестве

Демократия очень и очень умеет «целовать в плечико», ухаживать, льстить: хотя для «искренности и правдоподобия» обходится грубовато, спорит, нападает, подшучи-

вает над аристократом и его (теперь вчерашним) аристократизмом... Ничего, одним словом, не упускают из чести, из тщеславия: любят сладенькое, как и все «смертные».

В то же время так презирая «эполеты» и «чины» старого строя... (Там же. С. 302.)

Революция имеет два измерения – длину и ширину; но не имеет третьего – глу-

бины. И вот по этому качеству она никогда не будет иметь спелого, вкусного плода;

никогда не «завершится»... Она будет все расти в раздражение: но никогда не настанет в ней того окончательного, когда человек говорит: «Довольно! Я – счастлив! Сегодня так хорошо, что не надо завтра»... Революция всегда будет с мукою и будет надеяться только на «завтра»... И всякое «завтра» ее обманет и перейдет в «послезавтра»... В ре-

волюции нет радости. И не будет. ...Она механистична, она материалистична. Но это не случай, не простая связь с «теориями нашего времени»; это – судьба и вечность. (Там же. С. 301.)

...В революции – ничего для мечты. (Там же. С.227.)

Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм

– буря, дождь, ветер...

Взойдет солнышко и осушит все. И будут говорить, как о высохшей росе: «Неу-

жели он (соц.) был?» «И барабанил в окна град: братство, равенство, свобода?»

—О, да! И еще скольких этот град побил!!

—Удивительно. Странное явление. Не верится. Где бы об истории его прочи-

тать? (Там же. С. 298.)

Достоевский, который терся плечом о плечо с революционерами (Петрашев-

ский), – имел мужество сказать о ней: «мошенничество». «Русская революция сделана мошенниками» («Бесы»). (Там же. С. 604.)

Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. (Там же. С.299.)

69

http://www.mitht.ru/e-library