I ка, нам вполне может быть отказано в интересах привязанности. Если

| одна потребность берет верх, то другие оказываются в убытке. Если

' человек все же хочет одновременно подчиняться всем трем услови-

ям, то каждому он останется что-то должен. Как бы мы ни старались следовать указаниям совести, она будет нас, с одной стороны, обви­нять, а с другой — оправдывать. Поэтому наша совесть никогда не бывает абсолютно спокойна.

Итак, вина и невиновность идут по большей части рука об руку. [ Хватаясь за невиновность, мы касаемся и вины. А снимая дом у вины,

мы обнаруживаем там жильца по имени невиновность. К тому же вина ' и невиновность часто меняются одеждой: вина приходит одетая не-

| виновностью, а невиновность является нам в платье вины. Так что

| внешность обманчива, и только результат показывает, что же это было

на самом деле. Добиться можно лишь того, чтобы вины во всех отно­шениях было как можно меньше.

Пример:

Когда мать говорит ребенку, который что-то натворил: «А теперь ты целый час будешь играть один в своей комнате», она наказывает его за несоблюдения порядка. Но если она добивается порядка пол­ностью, то это значит, что она на целый час оставляет ребенка в его комнате одного и ребенок после этого злится на мать, и причем по праву. Потому что ради справедливости она забыла о привязанности и любви. Поэтому родители нередко отменяют часть наказания. Тог­да они нарушают порядок, так как привязанность для них тоже важ­на. Если же родители не наказывают вообще, то на переднем плане стоит привязанность, но происходит это в ущерб порядку. В этом слу-

36

чае ребенок тоже будет злиться на родителей, потому что не будет знать, где границы дозволенного.

3. У каждой системы своя совесть

Мы установили, что мерилом для совести является то, что ценит­ся в той группе, к которой мы принадлежим. Но каждый человек уча­ствует во множестве разных отношений, интересы которых противо­речат друг другу, и принадлежит ко многим системам. Так что если вместе соберутся люди, принадлежащие к разным группам, то совесть у каждого будет своя, а у человека, принадлежащего сразу к несколь­ким группам, для каждой из них совесть тоже своя, так же и законы привязанности, сбалансированности и порядка в каждой системе свои.

Среди воров, чтобы иметь возможность оставаться в группе, че­ловек должен воровать, а в какой-нибудь другой группе именно этого делать нельзя. Но представители этих групп подчиняются их прави­лам с одинаковой совестью и одинаковым рвением. Таким образом, содержание совести никак не связано с понятиями добра или зла, оно связано с тем, что считается ценностью в данной группе.

Человек, появившийся на свет в еврейской семье, чувствует себя хорошо и уверенно, принимая ее веру, если же он от этой веры отре­кается, то чувствует себя скверно и ощущает над собой угрозу. То же самое чувство вины и невиновности в аналогичных обстоятельствах испытывают и христиане, и мусульмане.

Совесть удерживает нас в группе, как пастушья собака удержива­ет овец в отаре. Но если обстановка меняется, она, как хамелеон, за­щищая нас, меняет свою окраску. Поэтому рядом с матерью у нас одна совесть, рядом с отцом — другая, в семье — третья, на работе — чет­вертая, в церкви — пятая и за столиком в баре — шестая. То, что на пользу одной системе, может повредить другой, и что приносит нам невиновность в одной, сталкивает нас в виновность в другой. Похо­же, что за один и тот же поступок мы оказываемся перед многими судьями, и пока один зачитывает нам приговор, другой нас оправды­вает.

Итак, рассчитывать на невиновность — дело безнадежное. Если знать, что чувства вины и невиновности — это средства, помогаю­щие нам ориентироваться, чтобы мы могли нормально существовать в определенных отношениях, тогда дело не в том, виновны мы или невиновны, а в том, чтобы мы могли вести себя сообразно обстанов­ке. Эту дилемму я обобщил в одной маленькой истории. Когда я рас-

37

сказываю эту историю, многие слушатели воспринимают только то, что находится на переднем плане. Но у этой истории есть еще и сред­ний, и задний планы.

Игроки

Один противником представился другому.

Они садятся с двух сторон стола

И на одной доске,

Где множество фигур,

По сложным правилам,

За ходом ход

Ведут они одну

И ту же царскую игру.

И оба жертвуют игре своей Они различные фигуры. И в напряженье, Покуда есть ходы, друг друга держат. Когда же дальше им Движенья нет, Игра закончена.

Тогда они меняют стороны И цвет,

И вот все той же непростой игры Другая партия настала.

Но кто играет долго, /

И выиграл, и проиграл не раз, По обе стороны тот Стал мастером.

4. Совесть как обосабливающий фактор. Преодоление обособления

Наряду со связующей ролью совесть выступает и как обосабли­вающий, устанавливающий границы фактор. Поэтому, если мы хо­тим остаться в группе, нам часто приходится отказывать или лишать права на принадлежность, которым мы пользуемся сами, другого, не такого, как мы. Тогда наша совесть делает нас ужасными для другого, потому что во имя ее мы должны желать или совершать с другим, кто от нее отходит, то, чего сами боимся как наихудшего следствия вины или как самой страшной угрозы — исключения из группы.

38

В то время как мы совершаем плохие поступки по отношению к другим, по отношению к собственной группе наша совесть чиста. Заставляя нас быть начеку в интересах своей группы, той, к которой мы принадлежим, совесть делает нас слепыми в отношении других групп. Чем больше она привязывает нас к одной группе, тем больше отделяет нас от других. Чем более дружелюбно она кастраивает нас по отношению к своей группе, тем враждебнее делает нас в отноше­нии групп внешних.

Но так же, как мы с ними, и с нами во имя совести поступают другие. И тогда мы обоюдно устанавливаем границу для хорошего, а для плохого мы во имя совести эту границу снимаем. Тот, кто хочет удержать невиновность в отношении привязанности, тот в течение всей своей жизни остается либо ограниченным, либо злым. Любое дальнейшее развитие возможно лишь в том случае, если человек вхо­дит еще в одну группу и там переживает совесть совсем по-другому. Теперь, чтобы он мог остаться в обеих группах, ему приходится пере­ориентироваться. Он может делать это вслепую, путем компромисса между двумя группами, но он может сделать это и осознанно, на бо­лее высоком уровне — через понимание, осознание, и тогда это лич­ностное развитие. Осознание тоже действует как совесть, но как со­весть для более широкого восприятия действительности.

То хорошее, что примиряет и умиротворяет, должно преодолевать границы, которые устанавливает для нас совесть, тем что привязыва­ет нас к отдельным группам. Оно следует другому, скрытому закону, который действует в разных вещах только потому, что они есть. В про­тивоположность тому, как это делает совесть, оно действует тихо и незаметно, как вода, текущая не на виду. Его присутствие мы замеча­ем только по его воздействию.

Познание

Некто хочет наконец «это» узнать. Он вскакивает на свой велоси­пед, выезжает на простор и в стороне от привычной тропы нахо­дит другую. Здесь нет никаких указателей, так что полагаться ему приходится на то, что он видит перед глазами и что может измерить шагами. Им движет что-то похожее на радость перво­открывателя и то, что раньше было для него скорее предположе­нием, теперь становится фактом.

Но вот на берегу широкого потока тропа заканчивается, и он слезает с велосипеда. Он знает, что если он хочет проникнуть еще дальше, то тогда ему придется оставить на берегу все, что у него есть при себе. Тогда он потеряет твердую почву под ногами, его понесет и погонит сила, которая может больше, чем

39

он, так что ему придется ей довериться. И потому он медлит и отходит назад.

И теперь, когда он едет домой, ему становится ясно, что он со­всем мало знает о том, что помогает, и что лишь с трудом он может рассказать об этом другим. Слишком часто уже он чувство­вал себя как тот человек, который догоняет другого велосипедис­та, потому что у того дребезжит крыло на заднем колесе. И кри­чит ему: «Эй, ты, у тебя крыло дребезжит!» — «Что?» — «Твое крыло дребезжит!» — «Я не могу тебя понять, — кричит другой, — у меня крыло дребезжит!»

«Что-то пошло здесь не так», — думает он. Затем нажимает на тормоз и разворачивается.

Несколько позже он спрашивает одного старого учителя: «Как же ты это делаешь, когда помогаешь другим? К тебе часто приходят люди и просят у тебя совета в таких вещах, в которых ты не очень-то разбираешься. И тем не менее потом им становится лучше». Учитель говорит ему: «Не в знании дело, когда кто-то останавли­вается на пути и больше не хочет двигаться дальше. Ибо он ищет безопасности там, где требуется мужество, и свободы там, где правильное не оставляет ему выбора. Так он и ходит по кругу. Но учитель не поддается отговоркам и иллюзиям. Он ищет середину и там сосредоточенно ждет — как тот, кто подставил паруса вет­ру, — не придет ли ему слово, которое подействует. И когда к нему приходит другой, он находит его там, куда ему самому нужно, и это ответ для обоих. Они оба слушатели». И добавил: «Середина легка на ощупь».