Петро Кипрский 132

О славный Петро, Кипра властелин,

Под чьим мечом Александрия пала!

Тем, что сразил ты столько сарацин,

Ты приобрел завистников немало.

За доблесть ратную твои ж вассалы

Сон утренний прервали твой навек.

Изменчив рок, и может от кинжала

Счастливейший погибнуть человек.

Варнава Висконти 133

Милана славный государь, Варнава

Висконти, бог разгула без препон

И бич страны! Кончиною кровавой

Твой бег к вершине власти завершен.

Двойным сородичем (тебе ведь он

Был и племянником и зятем вместе)

В узилище ты тайно умерщвлен, ‑

Как и зачем, не знаю я, по чести.

Уголино 134

Рассказ о бедном графе Уголино

У каждого исторгнет плач и стон, ‑

Так жалостна была его кончина;

Он был близ Пизы в башню заключен

С тремя детьми, – год пятый завершен

Был лишь недавно старшим из малюток.

Как птица в клетке, в башне без окон

Они томились. Их удел был жуток.

Епископ Роджер злобной клеветой

Достиг того, что, в башню заточенный,

Несчастный граф там век окончить свой

Был обречен толпою возмущенной.

И дни его текли в тоске бездонной

Средь мрачных стен, как я уже сказал…

Заплесневелый хлеб с водой зловонной

В обед злосчастный узник получал.

И вот однажды, в час, когда обычно

Ему обед тюремщик приносил,

У двери звук раздался непривычный:

Тюремщик наглухо ее забил.

Граф понял все и в ужасе застыл.

«Голодной смерти призрак перед нами, ‑

Подумал он, – сколь жребий мой постыл!»

И залился обильными слезами.

Тут младший сын, трехлетний мальчуган,

Спросил отца: «Что плачешь ты? Скорее

Обед бы нам тюремщиком был дан!

От голода, смотри, я коченею;

Дай мне лепешку, и засну я с нею.

О, если бы навек уснуть я мог,

Чтоб голода не знать! Всего милее

Мне хлеба, хоть бы черствого, кусок».

Так он томился день‑другой, стеная,

Потом на грудь отцовскую прилег.

Сказал: «Прощай, отец, я умираю!»

И дух свой испустил чрез краткий срок.

Граф это зрелище стерпеть не мог;

В отчаянье себе кусая руки,

Он закричал: «Тебя, проклятый рок,

Виню за все мои страстные муки».

А дети, думая, что он себе

Кусает руки, голодом нудимый,

Воскликнули: «Мы плоть свою тебе

Отдать готовы, наш отец родимый, ‑

О, если б накормить тебя могли мы!»

Их слушая, он плакал без конца,

А через день, в тоске невыразимой,

Они скончались на руках отца.

Сам Уголино тоже там скончался,

Навек покинув этот бренный свет,

Где некогда он славой красовался, ‑

Подробностей в трагедии сей нет;

Всем любознательным даю совет

К поэме обратиться бесподобной,

В которой Дант, Италии поэт,

Все это рассказал весьма подробно. ¹³⁵

Здесь Рыцарь и Трактирщик преры вают рассказ монаха Пролог Монастырского капеллана

«Сэр, – рыцарь тут воскликнул, – пощадите!

Трагедиями нас не бремените!

Гнетет нас этих бедствий страшный груз.

К примеру, я хоть на себя сошлюсь:

Мне тяжко слышать, что глубоко пал

Герой, который в славе пребывал,

И с облегченьем, с радостью я внемлю

Тому, как наполняют славой землю,

Как низкий званьем славен и велик

Стал и пребыл. Его победный клик

Бодрит мне душу и дает отраду.

Об этом и рассказывать бы надо».

Трактирщик тож: «Клянусь колоколами

Святого Павла. Ишь как перед нами

Он раззвонился: «Туча, мол, сокрыла

От них злой рок». И что еще там было

В «трагедиях» его. Да просто срам

Так плакаться и сокрушаться нам

Над тем, что уж невесть когда случилось.

И прав сэр рыцарь, сердце омрачилось,

Вас слушая. Увольте, сэр монах,

Уныние нагнали вы и страх

На всю компанию. Побойтесь бога,

Что портить вашим спутникам дорогу!

В рассказах этих нету ни красы,

Ни радости. Хотел бы попросить

Вас, сэр монах, иль как вас там, сэр Питер,

Быть веселей, как весел ваш арбитр.

Ведь если б не бренчали бубенцы

Уздечки вашей, прежде чем концы

Сведете вы трагедии с концами,

Клянусь Фомы преславными мощами,

Заснул бы я и носом прямо в грязь

Свалился бы, чего я отродясь

Не позволял себе. А для чего

Когда рассказчику и мастерство?

Клянусь я небом, правы мудрецы те,

Что заповедали нам: «Братья, бдите:

Кто не обрел внимающих ушей,

Не соберет плодов своих речей».

А я, – недаром стреляный я волк, ‑

В историях уж я‑то знаю толк.

Что ж, сэр монах, потешьте доброхота

И расскажите вы нам про охоту».

«Ну нет, – сказал монах, – пускай другой

Вас тешит, я ж рассказ окончил свой».

Хозяин наш ругнул его в сердцах,

Крест помянул и прах его отца

И к капеллану с речью обратился:

«Друг, сделай так, чтоб дух наш ободрился.

А ну‑ка, сэра Питера позли

И всю компанию развесели.

Не унывай, что под тобою кляча,

А что уродлива она – тем паче.

Везет тебя кобыла – ну и ладно,

Лишь было б только на сердце отрадно».

«Согласен, сэр. – тут капеллан сказал. ‑

Изволь, хозяин, чтоб ты не скучал,

Припомню сказку, но коль скучно будет,

Ты не бранись, – другие нас рассудят».

И с этим за рассказ принялся он,

Наш простодушный, добрый наш сэр Джон. ¹³⁶