1 курс / ЭГСиГС / Домашние задания (темы) / Тема 1.6
.docxЧерепов Владислав, Эб02/1303
Тема 1.6
Задание 4
Профессионализация управления сегодня связана с новой – в основном десакрализованной (власть утрачивает ореол святости с неоспариваемой привилегией регулировать права и обязанности управляющих и управляемых) – системой ценностей, где смешаны былые аспекты патерналистской нравственности, искажены устоявшиеся понятия, складывается измененная моральная лингвистика эпохи индустриализма и огромных многоуровневых организаций, где происходит переход от регулятивов в виде местных обычаев, архаических традиций, этикетной регламентации к регуляции на основе собственно моральных норм. Без подобного перехода было бы невозможно вписать поведение самих управленцев в гигантскую систему институтов, сложную институциональную дисциплину, минимизируя тем самым управленческий произвол и повышая эффективность управленческого труда1.
В нормативно-ценностном блоке выделяются все те нормы, которые регулируют честную игру на любых, в том числе и административных рынках, что предполагает развитость таких собственно нравственных качеств, как готовность предоставлять услуги другим, не усматривая в том никакого унижения, как честность в конкурентной борьбе, добросовестность в рекламе, верность письменным и устным обязательствам, доверие к партнерам, стойкая неприязнь к мошенничеству (что не исключает ни поведенческой хитрости, ни готовности в ряде случаев прибегнуть даже к блефу, ни умения использовать всевозможные обходные маневры), способность «выдержать» как успех в подобной игре, так и поражение в ней. Тем более, что и успех, и поражение в основном, конечно, временны, а любой результат, так или иначе, растворяется в жизненном процессе, повседневной управленческой деятельности.
Социальное управление во всех его ипостасях представляет собой, разумеется, область повышенного морального риска, так как здесь очень легко совратиться властью над людьми и обстоятельствами, сомнительными «преимуществами» нравственного цинизма, грязного политиканства, всякого рода двойных стандартов, неразборчивости в выборе средств достижения целей. В то же самое время управление образует такую сферу человеческой деятельности, где прекраснодушное морализирование легко и наглядно демонстрирует свою полную никчемность.
Содержание и формы этики управления формировались в виде совокупности нравственных требований управляемых и вообще граждан к управлению. В эпоху возникновения институтов гражданского общества, представительной демократии с изживанием коллективистской («соборной») идентичности управление стало утрачивать ореол сакральности и патерналистической безгрешности, появились новые способы его легитимизации, возникла, как было уже сказано, профессионализация при исполнении властных, управленческих полномочий. Данные исторические обстоятельства оказались общей предпосылкой становления современной этики управления и ее последующего развития.
Социальное управление только тогда приобретает свойство нравственности, когда управляемые ощущают полезность и необходимость его как инструмента власти, которая по доброй воле или по принуждению действует в качестве гаранта порядка в социуме, пресекая разорительную практику бессмысленной растраты сил и ресурсов в массовых масштабах.
Это – суть подход с позиций утилитаризма, логика которого доминирует в современной социальной мысли, но она обычно смягчена и неплохо прикрыта новыми формами управленческой деятельности. При этом не без содействия появившейся и получившей развитие этики управления (расширение партиципационных начал в управлении, усиление экологической ориентированности управленческой деятельности, активизация сочетания прерогатив управляющих и управляемых, укрепление корпоративизма с его тягой к формированию однородной поведенческой культуры и общих ценностей у корпорантов, ослабление тенденции к механистическому пониманию социальной причинности, опора управленческих решений на теорию рационального выбора, выход за пределы одной только экономической калькуляции при этом выборе, признание множественности принципов, лежащих в основании человеческой активности, отказ от идеи бездумного подчинения социального управления максимальному удовлетворению потребностей управляемых – в связи с возрастанием мнимых нужд – как приоритетного принципа этой активности, отказ от функционалистских доктрин, слабо учитывающих самоценность личности управляемых и т.п.).
В системе управленческих отношений, люди как будто радикально и неотвратимо разделены по декартовской схеме на субъекты и объекты, что порождает неравенство, подчинение, пагубную практику «решения за других», которые основываются на подавлении «иных измерений», на мотивации поступков не по совести и разуму, а по указаниям свыше или же по коллективным решениям. Тем не менее, даже в жестко иерархизированных структурах имеют место неформальные отношения, к которым трудно применимы характеристики, обличающие иерархизм и которые вместе с тем обладают собственной побуждающей силой. Именно они и позволяют согласовывать нравственные аспекты функционирования институтов и организаций с нравственными качествами самих функционеров, с их добродетелями. Мы говорим не о практикуемых в институтах нравах – они могут иметь мало общего с нормами управленческой этики, с ее повседневной идеологией – а только о возможности данной этики существовать отнюдь не только на бумаге.
Наряду с иерархизированными отношениями в управленческих сетях существуют и профессионально-коллективные и партнерские отношения в добровольных ассоциациях, которые как раз и воплощают «малое общество» в «большом», не отвергая, а лишь дополняя и обогащая его. Такие отношения предусматривают солидаристскую взаимопомощь, определенную степень близости людей, вовлеченных в эти отношения, их привязанность друг к другу. Строятся такие отношения на принципах верности ассоциации, доверия, уважения, доброжелательности, взаимной полезности. Хотя в них и не воплощаются высшие моральные ценности и потому они не в праве претендовать на эталонность человеческих отношений, но вместе с тем было бы непростительным ханжеством уверять, будто в них исключаются механизмы профессиональной ответственности и чести, долга и совести. Партнеры, по словам видного американского социолога АмитаяЭтциони, образуют «жизнеспособные «ответственные сообщества», гораздо более интегрированные, чем простая совокупность индивидов, стремящихся к самоутверждению, однако менее иерархичные, менее структурированные и социализирующие, чем авторитарная община».
Тем самым, этика управления, ее мировоззренческие образования и нормативы побуждают работников данной сферы человеческой деятельности к деловому и жизненному успеху. Но таким образом, чтобы, преследуя собственные, личные интересы (карьера, заработок, служебный имидж, честолюбивые амбиции и т.п.), они могли бы гармонизировать или просто согласовывать данную ориентацию на успех с ответственностью за свои поступки, за то, чтобы они на деле и ощутимым образом содействовали общественному благу и приносили бы благо управляемым (с учетом того, что и то, и другое могут пониматьсяпо разному, а, стало быть, существуют естественные трудности поиска консенсуса между диверсифицированными мировоззрениями и нормативными позициями). Важно, чтобы были бы отвергнуты мотивы управленческого гедонизма, желания насладиться властью над людьми и обстоятельствами, а также демонстрацией своих властных возможностей и символов. Или создавая печально известные феномены «государственно-организованного Добра» и «этатизированной морали». Именно поэтому, напомним в заключении, было бы довольно наивным утверждать о существовании какой-то «достойной» власти, не говоря уже о так называемом «этическом государстве», проникнутом заботами патерналистского свойства, но уже в модернизированной демократической упаковке, тогда как речь должна идти о полноценной и подлежащей контролю политико-правовой и моральной ответственности лиц и организаций, наделенных властными полномочиями.
Задание 8
Масштабные перемены в структуре современного миропорядка, которые принято называть глобализацией, не поддаются одномерной теоретической интерпретации. Концепции известных социологов, политологов и экономистов, сформулированные на начальном этапе осмысления глобальных сдвигов, носили преимущественно оценочный характер и были ориентированы на выявление предпочтительных сценариев развития. Сегодня подобного рода конструирование перестало удовлетворять исследователей. Не отвечает потребности в постижении динамики происходящих процессов и описание явлений в ретроспективистских терминах с приставкой «пост», акцентирующих окончание определенного этапа эволюции общества (постмодерн, посткоммунизм и т. п.).
Меняется сама исследовательская парадигма, и это понятно. Во-первых, формы проявления глобальных процессов становятся все более амбивалентными, что существенно затрудняет их толкование. Об этом свидетельствуют, например, полярные оценки потенциала «антиглобалистского» движения. Во-вторых (и это не менее важно), вырос интерес к факторам развития, их осмыслению с точки зрения синтеза теоретических выводов с установками публичной политики [39, c. 143].
При разработке моделей устойчивого развития и роста благосостояния все еще делается упор на оптимизацию производства – путь, по которому шли и продолжают идти западные страны. Роль интегратора глобализирующегося мира по-прежнему отводится рыночным институтам.
С расширением пространства демократии в центре исследовательского внимания оказался вопрос о том, почему в одних странах демократия «работает», а в других – «пробуксовывает». Трансформация экономических и политических институтов в странах Центральной и Восточной Европы и успехи рыночной экономики в ряде государств азиатско-тихоокеанского региона стимулировали дискуссию о соотношении процессов становления рыночной экономики и институтов политической демократии. Не так давно Э. Гидденс высказал мысль о том, что политическая демократия есть «одно из проявлений всепронизывающего принципа культуры» [29, c. 51].
Споры о культурной обусловленности институциональных перемен, о культурных истоках демократии продолжаются и сейчас. Противники «культурного подхода» полагают, что экономических и институциональных факторов вполне достаточно, чтобы осмыслить динамику развития демократий. Так, по заключению Л. И. Бутенко, имеющиеся в распоряжении исследователей данные не позволяют говорить не только о несовместимости каких-либо культур с демократией, но и о заметном воздействии культуры на устойчивость демократических институтов [22, c. 7].
Правда, большинство «нон-культуралистов» из числа экономистов и ученых-практиков не столь категоричны. Концентрируя внимание на географических, климатических, ресурсных и политико-институциональных факторах развития, они тем не менее признают, что комплекс культурных особенностей играет свою роль в определении параметров экономического роста. Наличие у рыночного капитализма культурной мотивации не отрицает даже такой ярый либерал-рыночник, как председатель Федеральной резервной системы США А. Гринспэн, не устающий утверждать, что капиталистические ценности – плоть от плоти человеческой природы.
В свою очередь, «культуралисты» исходят из того, что именно различия культурного характера и объясняют расхождения в экономическом и политическом опыте на национальном и субнациональном уровнях. Позиция этой группы исследователей сводится к следующему: развитие как таковое должно трактоваться в качестве одного из аспектов становления культуры, его формы определяются в конечном счете общими социокультурными ценностями, а содержание во многом зависит от культурного выбора.
Оба описанных выше подхода, на наш взгляд, страдают известной односторонностью. Более правомерным было бы исходить из взаимообусловленности культуры и развития, из социокультурной динамики как неотъемлемой составляющей пространственно-временной парадигмы трансформации современного мира. Действительно, ведь сегодня речь идет не только о масштабных трансграничных процессах, определяющих направление эволюции, но и о «системе универсальных характеристик реальности», о рамках анализа перемен. Согласно емкому определению Дж. Томлисона, пространственно-временная динамика процессов глобализации в их социальном измерении выглядит следующим образом: «Те, кто может себе это позволить, живут исключительно во времени. Те, кто не может, обитают в пространстве. Для первых пространство не имеет значения. При этом вторые изо всех сил борются за то, чтобы сделать его значимым» [85, c. 154].
В какой степени эти процессы составляют сущностную черту информационного общества и претендующей на всеохватность модели современности? Каковы параметры влияния культурных факторов на движение социума от традиционализма к модернизации, на корреляцию модернизационных сдвигов с процессами глобализации? Является ли становление единого социокультурного пространства и «глобальной культуры» имманентной характеристикой нынешнего миропорядка, или последний складывается из множества наднациональных, национальных, этнических, религиозных, социально-групповых и индивидуальных идентичностей, взаимодействие которых порождает качественно новый социальный опыт?
При попытке ответить на эти вопросы мы сталкиваемся с двумя сложными проблемами. Первая из них – непроработанность терминологической базы, затрудняющая вербализацию тенденций развития. Отсюда усложненный язык, множество иноязычных заимствований, описательные формулировки. Прежде чем сосредоточиться на предмете исследования, необходимо четко определить сами понятийные категории.
К элементам «глобальной культуры» относят как единые модели потребления, так и ориентацию на институты демократии и рынка, присущие национальным культурам ведущих акторов глобализации. Но можно ли говорить о повсеместном утверждении общих этических принципов и ценностных ориентиров? Ведь речь идет о фундаментальных «скрепах» социокультурного сообщества любого уровня значимости. Размежевание между центром и периферией, в т. ч. и внутри самих западных обществ, не позволяет однозначно ответить на этот вопрос [83, c. 13].
Между тем от ответа на него во многом зависят практика социальной самоорганизации и формы институционализации того глобального гражданского общества, которое, по мнению сторонников «социально ответственной» глобализации, способно обеспечить управляемость нового мира. Выявление культурной мотивации социальных изменений оказывается эффективным средством анализа интенсивных трансграничных процессов, характерных для наступившей эпохи. Ведь социальные и культурные потоки не замыкаются в рамках национальных государств (или иных устойчивых политических общностей). Они отражают постоянно меняющуюся социальную реальность и реагируют на эти изменения, оказывая прямое влияние на институциональный дизайн современных обществ, объективирующий индивидуальное поведение путем трансляции культурных предпочтений на уровень институтов. Современные государства выполняют и ряд других важных социальных функций – в сфере образования, здравоохранения, культуры, социальной помощи и др. «Уход» государства с позиции «главного игрока» в системе общественного регулирования создает угрозу для выполнения и этих функций.
Глобализация поставила человека, лишившегося представления о своей идентичности перед необходимостью создания новых идентичностей, в том числе и таких, которые обретаются при вхождении в состав религиозных сект, криминальных сообществ и т. д.
Таким образом, глобализация представляет собой социокультурный процесс, который наряду с позитивными моментами порождает и целый ряд негативныхявлений, которые бросаются в глаза тем, кто рассматривает ее как предмет научного анализа. К их числу относится то, что, во-первых, технический прогресс привел к изменению коммуникационных возможностей человека и общества в пространстве и времени. Медленно, в течение тысячелетий шел процесс коммуникационного сжатия мира, превращения его в «мировую деревню», где все составляют единое общество. Этому способствовал целый ряд фундаментальных открытий и достижений. В итоге произошло пространственно-временное сжатие мира, которое «уменьшило» не только физические, но и социальные дистанции, поставило людей многих слоев и классов на планете в относительно одинаковые условия существования. Ускоренное формирование системы глобальных социальных отношений как основы становящегося глобального общества стало возможным в силу «разгосударствления» международных отношений. Глобализация вызвала рост международных межправительственных организаций. К другим видам факторов, которые оказывают растущее влияние на процессы глобализации социальной жизни, относят мигрантов, зарубежных туристов, уникальных специалистов и профессионалов высокого класса (юристы, журналисты, инженеры, архитекторы, ученые, музыканты, спортсмены, частные предприниматели, дипломаты, агенты сетевой торговли, студенты и т. д.), которые склонны придерживаться космополитических взглядов и образа жизни.