Srednevekovye goroda Belgii

В Генте 2 мая 1345 г. противники встретились на Пятницком рынке, и сукновалы были разбиты наголову.

Этот кровавый день (Kwaden Maendag) окончательно пошатнул положение Артевельде в том самом городе, в котором он господствовал. «Большой цех» приобрел отныне решающее влияние в делах городского управления. Установленное в 1338 г. равновесие между различными группами населения было нарушено. Артевельде, который в конфликте между сукновалами и ткачами стал на сторону последних, вскоре был оттеснен ими. Он пытался ослабить их влияние, но сумел лишь добиться того, что с ним стал соперничать их старшина1. Конечно, новые доказательства благосклонности английского короля вернули бы ему его прежний авторитет. Но, к несчастью, Эдуард не показывался больше во Фландрию, а расстройство его финансов, в связи с сильнейшим недовольством его подданных, вызванным торговыми привилегиями, данными фламандцам, помешали ему выполнить все свои обещания2. Он не посылал больше жалования оставленным им в стране стрелкам3, даже обещанные городам субсидии выплачивались не регулярно, а ответственность за все это возлагали на Артевельде. Между тем он все пустил в ход, чтобы вернуть себе милость короля, который, очевидно, отвернулся от него4.

Ошибочность его политики обнаружилась теперь с полной очевидностью. Фламандец и гентец, он не отдавал себе ясного отчета в условиях союза

■[ Chronographia regum Francorum, t. II, p. 211—212 утверждает, что Артевельде был убит, потому что готовил заговор против Гергарда Дени, старшины ткачей. С другой стороны, Breve Chronicon. Corpus Chron. Flandr., t. Ill, p. 10 упоминает о Гергарде Дени и Симоне Пари, ставшем после смерти Артевельде старшиной cleene neeringen (Rekeningen, t. II, p. 475) в качестве «adversarii sui qui in loco поп репе ejus sed quasi subrogantur». Kerwyn de Lettenhove, Jacques d'Artevelde, p. 100, тщетно пытался доказать, что Артевельде был убит каким-то неизвестным сапожником, по имени Томас Дени.

Ashley, English economic history, v. II, p. 244; Cunningham, the grouth of English industry and commerce, t. I, p. 289 (Cambridge, 1890). Cp. Hohlbaum, Han-sisches Urkundenbuch, Bd. Ill, s. 325. — Этот последний источник, датированный 1344 г., доказывает, что фламандцы сохранили за собой монополию на шерсть с тех пор, как английский король сделал Брюгге складочным местом ее. «Города Брюгге, Гент и Ипр снова распорядились к своей собственной выгоде и в ущерб английским и иным купцам, чтобы вся шерсть, прибывавшая на складочное место, не продавалась иностранцам и не вывозилась из названной . страны, Фландрии».

См. письмо Артевельде, упоминаемое в следующей сноске.

См. у D'eprez, Preliminaires, p. 419, написанное Артевельде принцу Уэльскому письмо, в котором он умолял его вмешаться в его пользу перед королем. Оно ' подписано: «Ваш смиренный подданный Яков Артевельде, гентский горожанин, готовый для Вас ко всем услугам и распоряжениям». Депрэ датирует это письмо 1340

г., но оно, очевидно, относится к 1344 г. См. Н. Pirenne, La seule Iettre connue de Jacques van Artevelde, в Bulletin de la Soc. d'hist. et d'archeologie de Gand, 1903, p. 106.

1340 г. Он рассчитывал, что английский король так же безраздельно станет на сторону Фландрии, как Фландрия стала на его сторону. Он не понял, что в политических комбинациях государя такой крупной державы графство могло играть лишь роль полезного, но отнюдь не незаменимого союзника. Заключенный обеими сторонами договор оказался в действительности неравным: Фландрия гораздо больше нуждалась в Англии, чем Англия в ней. Конечно, Эдуард не покинул ее, но он вовсе не думал подчинить свою политику ее интересам. Кроме того, он вправе был рассчитывать, что, зайдя ради него так далеко, она останется верной ему, и он совершенно не помышлял жертвовать ради нее хоть малейшими своими интересами.

Однако оппозиция против Артевельде становилась столь грозной, что короля наконец охватила серьезная тревога. В начале июля 1345 г. он имел с ним свидание в порту Слейс, но отплыл, не высадившись на фландрской земле. Отныне гибель гентского трибуна была неминуема. Во время отсутствия Артевельде ткачи устроили заговор с целью его свержения. Его возвращение послужило сигналом к народному мятежу, в котором он нашел свою смерть1...

Эдуард не сделал ничего, чтобы отомстить за нее. Он ограничился тем, что дал прибежище его семье, которая в течение некоторого времени жила в Англии, получив пенсию из личной казны короля2.

Смерть Артевельде относят обычно в соответствии с Chron. Comit. flandr., p. 216, Breve Chronicon, p. 10, Recits dun bourgeois de Valenciennes, p. 201 и отрывком из французской хроники, опубликованной Кервином де Леттенговом, Histoire et Chroniques de Flandre, т. II, с. 536, к 17 июля. Однако эта дата вызывает серьезные сомнения. Действительно, 20 июля Гент принял еще послов от Артевельде

(Rekeningen, t. II, p. 413). Одна из редакций Memorieboek der stad Gent (с. 57) и Excellente Chronyke van Vlaenderen (Антверпен, 1512) — впрочем, малонадежные источники — относят это событие к 24 июля. Письмо Эдуарда III от 19 июля 1345 г., помеченное «в Звинском порту», по-видимому, доказывает со своей стороны, что к этому времени во Фландрии не произошло еще никаких перемен (Froissart,

Chroniques, ed. Kervyn de Lettenhove, t. IV, p. 569). Поэтому возможно, что Кервин де Леттенгов (Jacques d'Artevelde, p. 108) имел основание отнести это событие к 24 июля.

Однако Н. де Пуа (L'Assassinat d'Artevelde, p. 29 [Gand, 1905]) утверждает, что он нашел в одной копии списка панихид гентского монатыря Билоке запись о смерти Артевельде приуроченной к 17.VII. Самое благоразумное придерживаться взгляда современника этих событий Жилля ле Мюизи, согласно которому убийство произошло «circa festum beate Magdalene» (около праздника блаженной Магдалины), т. е. около 22 июля.

Pauli, Geschichte von England, Bd. IV, s. 39i3, 543; Kervyn de Lettenhove, Les relations de l'Angleterre et de la Flandre au XIV siecle. Bull, de l'Acad. de Belgique, 2 serie, t. XXVIII (1860), p. 377 и далее.

Ill

Успех и падение Артевельде объясняются описанным нами выше политическим и социальным устройством фландрских городов.

Интересы суконной промышленности, являвшейся источником существования больших городов, независимость по отношению к князю, которой они добились к концу XIII века, стремление их к гегемонии над мелкими городами и сельскими местностями, и наконец, честолюбивая мечта Гента первенствовать во Фландрии, нашли в Артевельде энергичнейшего и талантливейшего защитника и снискали ему единодушную поддержку всех классов городского населения.

Но интересы этих классов были слишком противоположны, чтобы согласие их могло быть продолжительным. В силу противоречия интересов между богатыми и бедными, купцами и рабочими, мелкими цехами и цехами, занимавшимися обработкой шерсти, затем противоречий внутри самих этих цехов, и наконец, ввиду соперничества между ткачами и сукновалами, гармония первых дней вскоре сменилась столкновениями и гражданской борьбой. Победа ткачей подорвала авторитет Артевельде. Власть, которой он пользовался вне партий, или, если угодно — над ними, перешла теперь к самой сильной и смелой из них. «Капитан» прихода св. Иоанна пал жертвой своей борьбы против исключительного господства цеха weverie (ткачей). Было бы глубоко ошибочным искать причины его падения в его политике по отношению к Англии1. Действительно, союз гентцев с Эдуардом остался столь же тесным и сердечным после убийства Артевельде, как и до него. В июле 1345 г. король писал виконту Ланкастерскому, что Фландрия никогда не была ему более преданной2. В следующем году «три города» доказали свою преданность английской политике, послав войска для осады Калэ.

Французские хронисты или же придерживающиеся французской версии — Ле Мюизи, Виллани, Фруассар, монах из Сен-Дени и т. д. — полагали, что причиной смерти Артевельде был его план поставить на место графа Франдрского сына английского короля. Таким образом они обвиняли его в государственной измене — преступлении, которое должно было казаться современникам чудовищным. Письмо Эдуарда III, отрывок из которого мы даем в другой сноске доказывает, что это обвинение было ложно. Вандеркиндере (Vanderkindere, Le siecle des Artevelde, p. 41) напрасно ссылается в защиту противоположного мнения на мнимое единодушие источников. Все цитируемые источники —-французские, за исключением Rijmkronijk van Vlaenderen. Но в другом месте (la Rijmkronijk van Vlaenderen et ses sources. Bull, de la Comm. royale. d^Hist., 4 serie, t. XV, p., 546 и далее) я доказал, что этот текст является лишь переводом французских источников. Что касается Ле Мюизи, то примечание Леметра в его издании этого автора с. 147 слишком казуистично. Очевидно, что Жилль устанавливает причинное соотношение между приписываемым им Артевельде планом и смертью последнего. Rymer, Foedera, t. II, 4 partie, p. 185.

Словом, смерть Артевельде, бывшая результатом борьбы городских клик, знаменовала сперва для Гента, а вскоре затем и для других больших городов приход к власти партии ткачей. Однако она отнюдь не означала перемены ориентации во внешней политике.

Но именно в силу того, что при новом строе вся власть сосредоточилась в руках одной определенной социальной группы, исключавшей все остальные, она немедленно наткнулась на сильнейшее сопротивление. Враги ткачей — купцы, сукновалы и мелкие цехи — без всяких колебаний заключили союз против них и объединили свои силы с силами небольших городов и сельских местностей. Как ни различны были их стремления и их интересы, но на время они объединились на общей платформе восстановления законного правительства, т. е. возвращения графа и восстановления его верховных прав. Людовик Неверский не воспользовался этой возможностью. Находясь почти постоянно во Франции в королевских войсках, он предпринял против Фландрии лишь несколько плохо задуманных и потерпевших неудачу попыток. Впрочем, год спустя после убийства Артевельде, 26 августа 1346 г., он пал в битве при Креси, сражаясь с англичанами под знаменами Филиппа Валуа, ради которого он пожертвовал всем, кроме феодальной чести.

Эта смерть равносильна была исполнению заветнейших желаний английского короля. Действительно, Эдуард вынужден был удовольствоваться союзом с фландрскими городами лишь потому, что он не мог добиться союза с их государем1. Присоединение графа, придя в законнейший характер его притязаниям на французскую корону, было бы в его глазах гораздо более ценным, чем помощь Артевельде, и он отказался от переговоров с Людовиком Неверским лишь убедившись под конец в бесплодности всех предпринятых им шагов. Но Людовик Мальский, свободный от обязательств по отношению к Филиппу Валуа, должен был, несомненно, оказаться уступчивее своего отца. Можно было надеяться, что он согласится принести ту присягу, от которой последний всегда с отвращением отказывался, и что, наконец, будет заключен его брак с одной из принцесс из дома Плантагенетов, руку которой ему тщетно предлагали пять раз подряд2. Со своей стороны, гентские ткачи не могли

См. по этому поводу письмо, написанное Эдуардом 19 июля 1345 г. В нем он заявляет, что несмотря на упорный отказ Людовика Неверского в ответ на все его предложения, «когда бы он ни пришел к нам и ни принес нам присягу и ни сделал всего того, что он должен сделать нам, как своему сеньеру и французскому королю, мы его дружески примем и мы заявляем, что если он придет к нам, как сказано выше, то добрые люди Фландрии могут принять его, его жену и его детей, и рассматривать его, как своего непосредственного сеньора, графа Фландрского». Froissart,

Chroniques, ed. Kervyn de Lettenhove, t. IV, p. 470.

19 апреля 137 г. (Rymer, Foedera, t. II, 3 partie, p. 165), 3 октября 1337 г. (Ibid., p. 190), 12 ноября 1338 г. (Ibid., 4 partie, p. 37), 13 ноября 1339 г. (Ibid., p. 55), 4 января

1340 г. (Ibid., P. 62).

не высказаться в пользу своего законного государя, который принес бы присягу Эдуарду и, ввиду его молодости, они рассчитывали легко склонить его к этому. Таким образом, те самые люди, которые особенно решительно и упорно выступали против Людовика Неверского, были вполне готовы принять его сына, прибытие которого во Фландрию было встречено с восторгом всеми партиями.

Хотя Людовик Мальский вынужден был впоследствии вести политику, заставившую его порвать с Францией, однако нет ничего удивительного в том, что он не мог решиться жениться на дочери Эдуарда III через такой короткий срок после битвы при Креси. Его поддерживал, кроме того, в его сопротивлении герцог Брабантский, в свою очередь старавшийся связать его путами брака с,о своим домом. Когда Людовик заметил, что, несмотря на его нежелание, гентцы хотят заставить его жениться на Изабелле Английской, он поспешно покинул графство.

Чем более надежд породило его возвращение у противников партии ткачей, тем больше ненависти против этой партии вызвал его отъезд. Господство цеха «weverie» в больших городах, гегемония Гента над сельскими местностями становились все более ненавистными и в 1348 г. привели к гражданской войне. Вольный Округ Брюгге поднялся в пользу графа; Оденард, Граммон, Термонд открыли ему свои ворота или приняли его гарнизоны. В Брюгге на ткачей напали другие цехи, разоружившие их и истребившие многих из них. Та же участь постигла вскоре ипрских ткачей1. Один только Гент, куда спаслись беглецы из других городов, держался еще против всей остальной Фландрии. Разграбление аббатств, конфискация доходов графа, принудительный заем дали ему средства для ведения войны, а демократический идеал — вдохновил его на тот дикий героизм, который так часто с тех пор изумлял его врагов. Покинутые английским королем, с которым примирился Людовик Мальский (Дюн-кирхенский мир, 25 ноября 1348 г.), блокируемые со всех сторон, доведенные до голода, страшно страдая от «Черной смерти», гентские ткачи не желали сдаться, а их «капитан» поклялся, что для него нет другого кладбища, кроме большого рынка2, г^о сукновалы, большинство мелких цехов, все богатые горожане покинули их и примкнули к армии графа. Ткачам оставалось только ждать финальной катастрофы. Не будучи в состоянии обеспечить защитниками огромную стену, окружавшую город, они окопались на Пятницком рынке. Наконец, 13 января 1349 г. их враги проникли в город, завязали с ними неравную борьбу, разбили их наголову, сбросив остатки их в реку Лис, и таким образом закончили подчинение той Фландрии, которая, по словам Жилля ле Мюизи «тре-

вожила так долго не только французское и английское королевства, но и весь христианский мир»1.

Людовик Мальский не продолжал той политики, которую проводил его отец после битвы при Касселе. Несмотря на многочисленные казни, привилегии страны были сохранены. Однако с ткачами обошлись сурово. Их не только лишили преобладания в городах, которым они пользовались в течение последних лет. В Генте они перестали составлять один из трех «членов» городского управления, у них отняли их старшину, был восстановлен налог — weversgeld2. В Брюгге за ними был учрежден строгий надзор. Многие из них предпочли покинуть страну, чем примириться с этим положением. Английский король поспешил дать им убежище, и графства Кент и Сэффольк, где они в большом числе поселились, стали центром промышленности, грозную конкуренцию которой Фландрии предстояло испытать полвека спустя.

«Черная смерть» способствовала восстановлению мира еще больше, чем победа графа. Хотя в душах все еще продолжала кипеть неугасимая ненависть, но посреди обрушившейся на страны катастрофы, в опустошенных чумой городах у людей не хватало энергии для продолжения борьбы. Мор прекратил на некоторое время гражданскую войну.

1 Le Muisit, Chronica, p. 290, ed. Le Maitre, p. 214.

2

Общинные счета Гента за 1348—1349 гг. начинаются с напоминания, что «waerd de weverie som ghesleghen, verdronken ende tonder godaen» (Rekeningen, t. Ill, p. 326). Weversgeld был налогом на ткачей, равнявшимся 12 miten в неделю. Он существовал до 1359 г. См. Vander Haeghen, Inventaire des archives de la ville de Gand, p. 135 [Gand, 1896] и Espinas et Pirenne, Recueil des document relatifs a i'histoire de 1'industrie drapiere en Flandre, t. П. О событиях 1348— 1349 гг. см. /. Vuylsteke, De goede Disendach, Annales du Cercle historique de Gand, t. I [1895], p. 9 и далее.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ

конституции

До конца XIII века почти во всех нидерландских территориях князь, руководивший самолично внешней политикой, являлся также и в области внутренней политики центром и главным органом государственного управления. Благодаря усилению независимости от своего сюзерена он с ранних пор присвоил себе все верховные права, сделал свою власть строго наследственной и путем введения права первородства — неделимой.

Великое экономическое возрождение XII века благоприятствовало его усилению. Он отнял или откупил у своих вассалов, ослабевших вследствие уменьшения их доходов, права юрисдикции (justices), связанные с их феодами, и, сведя их к роли простых местных сеньеров, перестал делить с ними государственную власть, став отныне единственным носителем ее. Назначавшиеся и оплачивавшиеся им бальи повсюду заменили кастелянов феодальной эпохи. Благодаря им его влияние распространилось на все отрасли. Управление страной, сосредоточенное в его руках и передаваемое ответственным только перед ним чиновникам, стало недоступным для всякого постороннего вмешательства. Сверх старых обычных институтов оно ввело новые нормы и принципы, представлявшие по сравнению с последними такой же резкий контраст, как во франкскую эпоху королевское право капитуляриев по сравнению с правом национальных «правд».

Формы финансовой, военной и судебной организации, которую различные территории сохранили до конца Средних веков, в основных чертах сложились уже в середине XIII века; в то же время появилась также письменная отчетность, благодаря которой князь, сообщавший движение всему правительственному механизму, мог проверять и контролировать

чиновников, которым было поручено приводить в движение различные колесики его.

Однако вместе с ростом влияния князя деятельность его начинает затрагивать интересы его подданных. Пока она была направлена против феодального дворянства, пока результатом ее было уничтожение устарелых привилегий и внесение порядка и правильности вместо сложного переплетения разных прав и «юрисдикции», она могла рассчитывать на поддержку огромного большинства населения. Деревенские и городские классы, видевшие в ней драгоценное орудие своего освобождения и своей независимости, охотно оказывали ей помощь. Но когда она закончила дело объединения, когда, пользуясь социальными переменами, вызванными пробуждением промышленности и торговли, она уничтожила все помехи к общению между людьми, ставившиеся прежней земледельческой цивилизацией, когда, наконец, жители раз- 5 личных княжеств, независимо от своей классовой принадлежности — будь они клирики, дворяне, горожане или крестьяне

— оказались ; связанными прямо с князем и непосредственно подчиненными его власти, они захотели разделить последнюю с ним. Они не желали предоставить ему монополию государственного управления, предоставить ему заботу о своих интересах и право залезать в их кошелек. Благодаря именно тому, что каждая территория составляла отныне единый политический организм, она, так сказать, сознала самое себя и заставила своего сеньора считаться с собой. Чем шире стали функции и разнообразнее деятельность правительственного механизма, тем сильнее стало желание подданных участвовать в управлении. Повсюду с начала XIV века наблюдается постоянный конфликт между князьями и их странами и повсюду в результате этого конфликта возникают компромиссы и соглашения, которые, комбинируясь между собой, дают начало конституциям разных территорий, устанавливающим роль и права обеих договаривающихся сторон.

Нигде эти конституции не развивались так стремительно и так полно, как в Нидерландах. Их живучесть была так велика, что ни бургундские герцоги, ни испанские короли, ни, наконец, позднее — австрийские императоры, не могли уничтожить их. Накануне нового времени брабантцы восстали против Иосифа II, во имя «Joyeuse Entree», а предлогом для льежскои революции 1789 г. послужил Фекский мир.

Как ни отличны были друг от друга институты, о которых мы собираемся говорить, однако все они сходны были в одном пункте. Действительно, в каждом из них поражает исключительная роль городов, и прежде чем приступить к изучению их, надо сначала выяснить, каковы были могущество и интересы этих крупных коммун, которым они обязаны наиболее оригинальными своими особенностями.

по-своему в области внутренней политики, и в их разногласиях ясно обнаруживался коренной дуализм территориального государства.

Непрерывный рост княжеских прерогатив в течение XIII века повлек за собой значительное изменение во взглядах князя на его власть. Он перестал смотреть на себя, как на защитника или фогта, открыто усвоив все манеры независимого государя.

Онстал теперь приписывать себе божественное происхождение. Его власть вытекает-де из власти, данной богом сыновьям Ноя1, она делает его верховным, необходимым и естественным представителем всякого правосудия, основным условием сохранения порядка и права. Он повелевает страной точно так, как голова повелевает телом, он обладает altum dominium (высшей властью) над своими подданными, как над своими землями, и в качестве верховного сеньора он может закладывать их, «в ! силу могущества своей верховной власти»2. Отныне государственная власть ; воплощается в нем, и он безраздельно располагает ею по своему усмот- ' рению. Он перестает созывать свою старую курию (curia) и прибегать : к той «повинности совета», которую феодальное право налагало на ! вассалов, подобно тому, как оно обязывало их к несению военной ; повинности. С середины XIII века князь все более и более привыкает ; действовать самолично, а в его грамотах исчезают имена свидетелей, ; некогда дававших свое согласие на его решения. В следующем веке он / стал называть письменные проявления своей воли эдиктами и декретами3.

Феодальная курия исчезла лишь для того, чтобы уступить место , другому совету, который по сравнению с ней представлял такой же контраст, как бальи по сравнению с кастелянами., Этот новый совет, : первые упоминания о котором восходят к концу XIII века, был простым орудием правительства. Он функционировал не в силу приобретенных прав, и никто не мог претендовать на участие в нем без формального распоряжения князя, создавшего его и назначавшего участников его по своему усмотрению. Князь назначал в него членов своей семьи, бальи, рыцарей, духовных лиц, но в особенности — и все в большем числе по мере приближения к бургундской эпохе — докторов права. Ничто: ни социальное положение, ни национальность не ограничивало его выбора. В Льежской области Адольф Маркский окружил себя немецкими советниками, а начиная с Гюи де Дампьера среди советников фландрских графов встречаются французские юристы и ломбардские банкиры4. Таким