Srednevekovye goroda Belgii

князя, так что даже для эшевенов, переставших им пользоваться как постоянным языком, знание его все же было обязательно. Чтобы составить себе точное и живое представление о лингвистической обстановке во Фландрии до конца правления Гюи де Дампрьера, достаточно перелистать наугад какой-нибудь тогдашний сборник документов или реестр. Здесь встречаются вперемежку тексты на латинском, на французском и на фламандском языках, и подобно тому, как от историков Фландрии требуется теперь знание этих трех языков, так оно требовалось в самой Фландрии 600 лет тому назад от всех чиновников и государственных писцов1.

Несмотря на свое необычайно широкое распространение среди дворян, представителей крупной буржуазии, чиновников и даже богатых крестьян2, французский язык не проник в гущу народных масс. Низшие слои городского населения, как и крестьяне, продолжали говорить по-фламандски. Так, например, из ипрских архивных актов видно, что в XIV веке городские низы в те периоды, когда они захватывали муниципальную власть, заменяли французский язык в административных делах фламандским3. Словом, французский язык был в XIII веке во Фландрии языком двора, дворянства и деловым языком. Если в XIII веке благодаря ему в военный, юридический и торговый лексикон проникло множество чужеродных слов, то в отличие от того, что имело место в Англии, он не изменил, по существу, ни повседневного, ни литературного языка. Он не исказил их, а стал рядом с ними4.

Подобное существование в одной и той же стране двух языков, на каждом из которых говорила одна часть населения, не могло, разумеется, не вызвать довольно серьезных затруднений. В 1175 г. папа Александр III подтвердил старое обычное право гентцев вести тяжбы по церковным

augmentione que contrepois dicitur... illam ponderationem que vulgo dicitur clofwichte».

Винкель (te Winkel) в Н. Paul, Grundriss der Germanischen Philologie, Bd. I, S. 706 u. f.; /. Salverda de Crave, Les mots dialectaux du francais et moyen neerlandais. Romania, 1901, p. 65 и далее и его же: «De ■ franse woorden in het Nederlands». Verhandelingen der K. Akad. van wetenschappen te Amsterdam, 1907. К этому надо прибавить А. Байо (A. Bayot) в Revue de l'instruction publique et Belgique, 1902, p. I и далее, а также А. Кунсона (A. Counson), ibid., 1908, p. 6 и далее.

делам лишь перед своим деканом и разрешил им не являться в суд турнэского официала, в котором пользовались иностранным языком1. Позже, в конце XIII века, среди доводов, приводившихся фламандцами, чтобы добиться от Бонифация VIII создания особого диоцеза, можно найти ссылку на то, «что большая часть графства пользуется фламандским языком и не может руководствоваться наставлениями своих епископов, не знающих их языка»2.

Французский язык проник в Брабант, как и во Фландрию, но в более слабой степени. Подобно графам, герцоги жили в окружении людей, говоривших на романском языке3, и людей, говоривших на нидерландском языке, ибо они, подобно им, управляли отчасти валлонским, отчасти фламандским населением. Но благодаря влиянию Франции и авторитету ее культуры, существовавшее при их дворе равновесие между обоими языками вскоре было нарушено. Покровительство, которое оказывала в Англии французской литературе Алиса Лувенская (1121—1135 гг.), супруга короля Генриха I, позволяет думать, что она научилась ценить ее еще раньше, на своей родине4. В XIII веке французский язык стал, бесспорно, излюбленным языком герцогского дома. Правда ,х у этой древней местной династии он не достиг такого исключительного значения, как у чужеземных князей, правивших после Теодориха Эльзасского на другом берегу Шельды. Герцоги пользовались им в своей переписке и в своем домашнем быту, но не для сношений со своими подданными. Во фламандских областях Брабанта чиновники перестали составлять документы по-латыни, лишь для того, чтобы начать пользоваться фламандским языком. Впрочем,

Gheldolf, Coutume de Gand, t. I, p. 406. Интересующая нас булла ошибочно приписывается здесь Александру IV.

Kervyn de Lettenhove, Etudes sur l'histoire du XIII siecle, p. 93; «quod maxima pars comitatus habet in usu ydioma theutonicum, quapropter non varent ydonee salutaribus monitis per suos episcopos informari, qui sui ydiomatis sunt ignari» («что большая часть графства пользуется тевтонским наречием, вследствие чего не может получать как должно спасительных наставлений от своих епископов, не знающих этого наречия»). Интересно отметить, что в Средние века, как и в франкскую эпоху, церковная организация Фландрии продолжала не считаться с национальностью страны. В 1260 г. Александр IV отделил доминиканские монастыри Брюгге и Гента от немецкой провинции этого ордена, присоединив их к французской провинции. Sanderus,

Flandria illustrata, t. II, p. 104 (edit, de 1735). Еще в 1372 г. гентцы жаловались на то,

что не все их священники знают фламандский язык. Van Lokeren, Chartes de l'abbaye de Saint-Pierre, t. II, P. 85.

Знаменосец Иоанна I в битве при Воррингене, Расе де Грэ, был валлонским рыцарем. Его прекрасный надгробный камень, надпись на котором гласит, что он «отправился за море в Акру и нес знамя в Воррингене вместе с герцогом», хранится в настоящее время в брюссельском королевском музее древностей. Однако в конце XII века Альберт Лувенский является на оснований его биографии еще вполне фламандцем по своему языку. Vita Alberti episcopi Leodiensis. Mon. Germ. Hist. Script., т. XXV,

с. 152.

народный язык стал употребляться в Брабанте позже, чем во Фландрии, что является лишним доказательством более замедленного развития Брабанта1. Древнейшая французская хартия герцогства относится к 1253 г., а древнейшая фламандская — к 1275 г.2 Но если власти остались верными национальному языку, то зато французский язык утвердился среди высшей аристократии одновременно с «придворными нравами», от которых он был так же неотделим, как в настоящее время английский язык неотделим от всего, связанного со спортом.

Но известно, что брабантцы «считались в чисто германских странах образцовыми представителями рыцарских совершенств и их часто ставили в воздававшихся им похвалах в один ряд с французами»3. Вольфрам фон Эшенбах говорит о тех, кто знает французский язык, «что они французы или брабантцы», а Адне ле Руа пишет, со своей стороны, что:

«Tout droit a celui temps que je cis vous clevis Avoit une costume ens el tyois pais Que tout li grant seignor, li comte et li marchis, Avoient entour aus gent francoise tous-dis Pour apprendre francois leurs filles et leurs fils».

(«В то же самое время, которое я вам описываю, во фламандской стране был обычай, что все вельможи, граф и маркизы имели около себя французов, чтобы научить своих сыновей и дочерей французскому языку».)

Голландский хронист Мелис Сток подтверждает слова брабантского поэта: он сообщает нам, что граф Флоренции V учился в школе «walsch ende dietsch» (французскому и фламандскому)4.

Впрочем, употребление французского языка, по-видимому, не распространилось в Брабанте далее кругов высшей знати и даже у тех, которые городились тем, что знают его и говорят на нем, он не оттеснил окончательно на задний план национального языка. Офранцуживание было, по-видимому, в этой стране, главным образом, делом моды, хорошего вкуса и хорошего тона. Хотя сами герцоги не пользовались уже больше фламандским языком в своем семейном быту, но они все же старались знать его. Правящая династия должна была быть двуязычной, как и

Например, в Мехельне «Scepenenbrieven», до 1465 г. продолжали составляться на латинском языке.

Wauters, Jyan I, p. 391.

Gaston Paris, La poesie du moyen age, t. II, p. 23 (Paris, 1895).

государство, которым она управляла. Ван Гелю посвятил свою поэму о битве при Воррингене Маргарите Английской, супруге старшего сына Иоанна I;

Want si dietsche tale niet en can Daer bi willic haer ene gichte Sinden van dietschen gedichte, Daer si dietsch in Ieeren moghe1.

(«Так как она (княгиня) не знает фламандского языка, то я хочу воспеть ее в фламандских стихах, чтобы она могла научиться на них фламандскому».)

Германский Люксембург, князья которого с XII века породнились с Намюрским, Генегауским и Люксембургским домами и который, хотя и жил несколько изолированно, однако поддерживал более тесные сношения с своими валлонскими соседями, чем с Германией, тоже испытал на себе результаты описываемого нами офранцуживания. С конца XI века романские формы проникли в его письменные акты, а с XIII века французский язык стал главным образом употребляться как народный язык, в канцелярии его графов и вскоре даже в документах, составленных для простых горожан2.

II

По следам французского языка в германские области Нидерландов проникла, разумеется, и французская литература. Это произошло тем легче, что, собственно говоря, она не была для Фландрии и для Брабанта иностранной литературой.

Действительно, валлонские области этих двух государств относятся к тем странам, которые занимали до конца XIII века особенно блестящее место в истории романской литературы. Главной причиной этого могучего расцвета литературы следует без всякого сомнения считать изумительное богатство и бурное экономическое развитие этих областей. В самом деле, характерно, что писатели появились в довольно значительном числе только в тех валлонских областях Бельгии, которые были усеяны большими городами и принимали деятельное участие в тогдашней экономической жизни. Всецело сохранивший свой аграрный

Van Heelu, Rijmkronijk, с. 1. Со своей стороны Людовик ван Вельтем (Lodewijk van Velthem) посвятил свое «Spiegel historiael» (Историческое зерцало) одной знатной антверпенской даме, Марии ван Берлар.

См. Van Werveke у К. Lamprecht, Deutsches Wirtschaftsleben, Bd. Ill, S. 343 (Leipzig, 1885); A. Houdremont, Histoire de la langue francaise cornme langue administrative dans le pays de Luxembourg (Luxembourg, 1897).

характер Люксембург не дал вообще ничего, а Льежская область, промышленная и торговая деятельность которой не может идти ни в какое сравнение с экономической активностью бассейна Шельды, дала в смысле литературного творчества лишь несколько проповедей и несколько текстов морализирующего характера1.

Наоборот, в богатых городах бассейна Шельды — в Аррасе, Дуэ, Лилле, Камбрэ, Турнэ, Валансьене — было множество поэтов, хронистов и переводчиков. В то же время здесь культивировались все тогдашние литературные жанры: рядом с рыцарской и придворной поэзией «особенно развился порожденный первым крестовым походом новый эпос, как это естественно было ожидать в стране, давшей главных героев его»2.

В недрах городского населения зародилась шутливо-сатирическая поэзия3, но наряду с этим стал пользоваться все большими симпатиями и дидактический жанр, так отвечающий практическому духу трудолюбивого общества.

Вся эта романская литература валлонской Фландрии и Генегау носила вполне почвенный характер. Она не была занесена из Франции и не подражала иностранным образцам. Она жила собственными соками и была высококачественна и оригинальна. Она пользовалась местным пи-кардским наречием и громко требовала своей независимости наряду с собственно французской литературой. В середине XIII века Конон Бе-тюнский противопоставлял еще свой язык французскому языку:

«Encore ne soit me parole franchoise Si le peuton bien entendre en franchois, Ne chil ne sont bien apris ne cortois S'il m'ont repris ^e j'ai dis mos d'Artois, Car je ne fui pas noris a Pontoise».

(«Хотя я и не говорю на французском языке, но меня можно понять по-французски, и плохо воспитаны и невежливы те, кто упрекает меня в употреблении артуасских слов, ибо я не воспитывался в Понтуазе».)

М. Wilmotte, Le wallon, histoire et litterature, des origines a la fin du XIII siecle (Bruxelles, 1893). Впрочем, следует заметить, что Льеж лишь очень поздно вступил в сношения с Францией и поддерживал дольше, чем светские княжества, сношения с Германией. Значительную часть каноников св. Ламберта составляли фламандцы или немцы, а окружение епископа носило полугерманский характер. Согласно уставу капитула св.

Ламберта от 1203 г.: «Omnes libri romane vel teutonice scripti de divinis scripturis in manum episcopi tradantur». («Все книги, написанные о священном писании на французском или немецком языках, должны быть переданы в руки епископа».) G.

Paris, La poesie de moyen age, t. II, p. 28.

См. В связи с этим любопытные стихи, опубликованные гг. Гюи и Жанруа (Сиу et

Jeanroy), Chansons et dits artesiens du XIII siecle, (Bordeaux, 1898). Cp. A. Guesnon, La satire a Arras au XIII siecle, в журн. «Le moyen age», 2 derie, t. Ill [1899], p. 156

и далее, р. 248 и далее.

Покровительство, оказывавшееся французской литературе с XII века княжескими династиями Бельгии, имело, конечно, огромное значение для процветания этой литературы. Первое место занимала в этом отношении опятьтаки Фландрия. Филипп Эльзасский представляется нам своего рода феодальным меценатом. Двор этого энергичного вояки, этого основателя городов, этого строителя плотин, был центром для писателей и ученых, и за толстыми стенами его замков сконцентрированы были весь тогдашний тонкий вкус изящество. Его жена, Елизавета Вермандуа, славилась своими судами любви1. Что касается самого князя, литературные вкусы которого были развиты очень тщательным воспитанием2, то он любил собирать рукописи, которые щедро ссужал окружавшим его поэтам3. Не только из Фландрии, но и из различных областей Франции собирались писатели в поисках удобного и почетного существования ко двору князя, славившегося своим богатством и щедростью. Филипп был покровителем Кретьена де Труа, величайшего французского поэта своего времени, а также Готье д'Эпиналя и анонимного автора «Li proverbe au vilain»4 (Поэма о вилане). Его шурин Балдуин V Генегауский разделял его любовь к литературе. Но по своему серьезному и рассудительному характеру он склонен был, скорее, к дидактическим произведениям, и особым его расположением, пользовались не столько поэты, сколько историки и переводчики. Когда при сыне его, Балдуине VI, Генегаускому дому достался престол Фландрии, то протеже Филиппа Эльзасского нашли в новых князьях не менее щедрых покровителей, чем тот, которого они недавно утратили. Жена Балдуина, Мария Шампанская, была восторженной поклонницей поэзии, а сам Балдуин слыл автором провансальских «сирвент», подлинность которых, по правде говоря, достоверным образом не установлена. В течение всего XIII века фландро-генегауская династия оставалась верной своим традициям. Она продолжала привлекать к себе поэтов и прозаиков. Меннесье окончил для графини Иоанны «Парсифаля» Кретьена де Труа; Маргарита покровительствовала Жану и Балдуину Кондэ; «Couronnement Renard» (Коронация Лиса) было посвящено Вильгельму Дампьеру. В свите его, сына Гюи находилась, во время его участия в крестовом походе Людовика Святого против Туниса, группа менестрелей, принадлежавших его дому5. В Брабанте наблюдалась подобная же картина. Самый знаменитый средневековый бельгийский поэт Адне ле Руа был лю-

A. Tobler, Li proverbe au vilain, p. 18 (Leipzig, 1895).

Gaillard, Inventaire des chartes des comtes de Flandre, etc., p. 8.

Из различных отраслей серьезной литературы ни одна не была в большем почете, чем история. Здесь тоже начали с переводов. Первый труд этого рода на французском языке был написан Николаем Сан-лисским для Иоланты, графини Сен-Поль, сестры Балдуина V Ге-негауского, завещавшего ей рукопись латинского текста хроники Тур-пина1 до 1198 г. С тех пор число исторических трудов, написанных на народном языке, стало быстро расти. В 1225 г. один ученый, находившийся под покровительством лилльского кастеляна Рожера, написал по-французски в прозе книгу «Livre des Histoires» (Книга историй), в которой он изложил почерпнутые из самых различных источников исторические рассказы, начиная с сотворения мира и вплоть до своего времени2. Если верить Якову Гизу, то Балдуин VI Гене-гауский приказал составить подобное же произведение. Но местная история вызывала больший интерес, чем всеобщая. Во второй половине XIII века была переведена «Genealogia comitum Flandriae» (Генеалогия графов Фландрии), и вскоре народным языком стали пользоваться не только для популяризации латинских сочинений, но и для составления самостоятельных повествований. Один артуасский рыцарь, служивший у Бетюнского сеньора, написал в 1217 г. хронику войн между Францией, Фландрией и Англией, которая благодаря искреннему тону изложения и художественности повествования может быть отнесена к лучшим произведениям той эпохи, а несколько лет спустя Балдуин д'Авен приказал составить историю Генегау. Впрочем, в это время интерес к истории не ограничивался уже одним дворянством; она нашла благосклонных читателей среди городского населения, и именно для турнэских горожан Филипп Мускэ составил в 1240 г. свою рифмованную хронику.

Хотя горожане и разделяли вкусы аристократии к серьезной литературе, тем не менее они имели все же и свою поэзию, резко отличавшуюся от придворной поэзии, которой наслаждались знатные дамы и сеньоры. Действительно, в городах «эпос о животных» занимал такое же место, какое занимал в замках феодальный эпос. Достаточно хорошо известно, что элементы этого эпоса восходят к глубокой древности и гораздо древнее Средних веков и христианства. Но тем не менее не подлежит сомнению, что именно в Северной Франции и в Нидерландах — и как раз к тому времени, когда возникли торговые города, т. е. в XI веке, — циркулировавшие в народных массах рассказы о животных, восточного, греческого или германского происхождения, подверглись той переработке, которая обеспечила им столь исключительную популярность. Здесь герои этих рассказов были индивидуализированы и получили имена людей;

С. Paris, La ljtterature fran^aise au moyen Tge 3-е edit., p. 149. 2 Ibid., p. 152.