Srednevekovye goroda Belgii

встране, патрициат не желал отказаться ни от одной из своих прерогатив. С течением времени его власть становилась все более стеснительной и обременительной; он упорно не допускал «простой народ» к каким бы то ни было должностям и отказывал ему в каком бы то ни было контроле.

Недостатки системы, передававшей политическую власть над массой ремесленников в руки тех самых людей, на которых работали эти ремесленники, не замедлили сказаться со всей силой. Рабочий класс, в котором в XII веке происходило брожение под влиянием еретических учений, в XIII веке охвачен был бурными социальными требованиями. Священники и нищенствующие монахи, отдавшиеся делу проповеди Евангелия среди бедняков, и пробудившие у них чувство человеческого достоинства, часто, сами того не желая, сеяли среди них своей проповедью христианского смирения презрение и ненависть к богачам. Так, например,

вАнтверпене Вильгельм Корнеций заявлял, что богач, даже добродетельный, хуже проститутки1. Какое же негодование должна была вызывать среди усвоивших подобные взгляды людей безнаказанность, которой поль-

зовался, например, согласно гентской «Keure» тот, кто похищал «дочь бедняка», чтобы сделать из нее свою любовницу?2

Впромышленных городах недовольство усиливалось и питалось главным образом волнующим вопросом о заработной плате. Правда, некоторые слишком вопиющие злоупотребления были уничтожены, по крайней мере

номинально; так, например, Truck-system (оплата труда товаром) была запрещена3. Но тем не менее тарифы заработной платы устанавливались исключительно эшевенами, избиравшимися из среды патрициата, т. е. из среды тех же предпринимателей. Кроме того, эти самые предприниматели, злоупотребляя своим положением, эксплуатировали работавших на них

ремесленников, либо не выплачивая следуемой им платы, либо обманывая их насчет количества сырья, которое они им давали4. Если прибавить к этому запрещение рабочим ручного труда вступать в гильдии и продавать сукно, предоставление надзора за цехами, обрабатывавшими шерсть, исключительно только купцам, тайну, в которой городские советы держали

Thomas de Cantimpre, Bonum universale de apibus, с 433 (Дуэ, 1605). Следует, однако,

заметить, что этот Корнелий был еретиком, но даже в ортодоксальной церкви проповеди, подобные проповедям Ламберта Косноязычного (см. выше, стр. 290), и пылкий мистицизм первых бегинок должны были оказывать сильное действие на народ.

Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 291.

«Nus saiers ne drapiers n'offre ne ne doinst a folon denrees por se deserte, sor LX sous, ne folons a sen vallet, sor XX sous». («Мы, суконщики, не должны платить валяльщикам продуктами за их работу более, чем на сумму в 60 су, а валяльщики своим помощникам более, чем на 20 су».) Постановления гор. Сент-Омера в 1270 г. у A. dry,

Histoire de Saint-Omer, p. 519, § 236. G. Espinas, Jehan Boine Broke bourgeois et drapier douaisien. Vierteljahrschrift fur Socialund Wirtschaftsgeschichte, 1904, S. 34, 219, 382.

свои совещания, то легко понять, почему во всех торговых городах между Маасом и морем образовались две классовые партии: партия бедняков и партия богачей. С одной стороны — патриции (majores, goeden, bons); с другой — ремесленники (minores, kwadien, mauvais). Это — буквальное повторение того противоречия, которое наблюдалось в это же время в Италии между «popolo minuto» («тощий народ») и «popolo grasso» («жирный народ»).

Борьба была тем более неизбежна, что ремесленники противостояли купцам, будучи объединенными между собой. Правда, независимые цехи со своей корпоративной юрисдикцией и с правом назначать своих старшин и своих присяжных появились лишь в следующем веке. Но уже с XII века внутри рабочего класса образовались религиозные братства1, а в течение XIII века сами городские власти для лучшего контроля над трудом разбили представителей различных профессий на особые группы (officia, ministeria, metiers, ambachten, neeringen). Как сурово ни контролировали они ремесленников, как ни запрещали им собираться без разрешения, как ни требовали, чтобы во главе их стояли гильдейские купцы2, — они не могли помешать росту в рабочем классе чувства товарищества и солидарности, усугублявшегося сознанием общности его интересов и подготовлявшего его к борьбе против патрициата.

Было бы ошибкой думать, будто уже в XII веке в городах имелись какиенибудь следы народного движения3. Отмечаемые в эту эпоху источниками частые бунты были направлены против духовенства и феодалов, в них принимало участие все население, без различия классов, и их целью было окончательное устранение последних помех, мешавших развитию городских конституций. Впрочем, до 1200 г. социальная диферен-циация была еще слабо выражена. Вспомним, что слово «mercatores» относилось тогда как к купцам, в собственном смысле слова, так и к ремесленникам. Но иначе обстояло дело в следующем веке. Теперь брожение внутри «простонародья» распространилось на всю территорию Нидерландов. В Льеже в 1253 г. Генрих Динанский поднял бедноту против эшевенов и против епископа4. В Динане в 1255 г. ковачи меди

4

Hocsem, Gesta episcoporum Leodiensium, p. 280 и далее. Г-ну Курту (С. Kurth) в ряде остроумных очерков удалось несколько осветить темную еще для нас из-за скудости источников фигуру Генриха Динанского. См. Recherches sur Henri de Dinant. Bullet. Acad. Classe des Lettres, 1907, p. 469, 730 и Henri de Dinant et la democratie liegeoise, ibid. 1908, д. 384. Теперь установлено, что, подобно Якову Артевельде, Генрих Динанский принадлежал к патрициям (см. также выше стр. 229, прим. 3). Но я не могу согласиться с г. Куртом, что городское движение, в котором Генрих принял участие, было чисто политического

пытались путем насильственной революции свергнуть экономическое господство эксплуатировавшего их патрициата1. В Гюи в 1299 г. ткачи вели борьбу с «conservatores drapparie», т. е. с купцами гильдии2. Аналогичную картину представлял Брабант. Валяльщики Лео составили в 1248 г. заговор против городских властей; в 1267 г. Лувен сделался ареной восстания ремесленников3. Но особенной силы достигли волнения во Фландрии и в соседних областях. В 1225 г. беспорядки, которыми было отмечено появление лже-Балдуина, носили явно демократический характер4. Беднота («vilains» и «menues gens») с восторгом приветствовала появление мнимого императора. Она ожидала от него конца своих бедствий и приветствовала его, как социального реформатора.

Povre gent, telier et foulon Estoient si privet coulon; Et li mellour et li plus gros En orent partot mauvais los. Et dissoient la povre gent Qu'il en orent or et argent.

Et empereour l'apieloient.

(«Бедные люди, ткачи и валяльщики, стали его доверенными слугами, а богачей и «лучших» людей постигла всюду злая участь. И бедные люди говорили, что благодаря ему они получили золото и серебро... и называли его императором».)

характера. Нет никаких серьезных оснований отвергать свидетельство Гоксема о восстании бедноты, вождем которой он был. Правда, это восстание совпало с общей борьбой горожан против епископа. Но пример Динана, единственного города Льежской области, относительно которого мы хорошо осведомлены для этой эпохи, показывает, что ремесленники действовали на собственный страх и риск. Действительно, в 1255 г. епископ после победы запретил ковачам меди, которые не были вовсе «аристократическим цехом», иметь «cloche, ne saiel, ne communge, ne aloianches, ne oienches, sens le moiour et les eschevins de Dynant» (колокол, общину,

союзы, суды без ведома мэра и эшевенов Динана). Кроме того, если верно, что горожане были присуждены епископом к уплате штрафа, то не менее верно, что они не вели общей борьбы с ковачами, ибо в приговоре от 1255 г. заявлялось, что отныне должен быть положен конец происходившим между первыми и вторыми конфликтам.

Балдуине см. Petit-Dutaillis, Histoire de Louis VIII, p. 257 (Paris, 1894), который не

Так, простодушная лояльность народа сочеталась у него со смутными стремлениями к идеалу справедливости и с корыстными вожделениями, обеспечив таким образом успех обманщику, который в течение некоторого времени имел на своей стороне весь городской плебс. Графиня Иоанна, напуганная неожиданным взрывом восстания, бежала и скрылась в Турнэ, откуда стала умолять французского короля о помощи. В Валансьене разразилась настоящая революция. Патрицианские присяжные были смущены, ремесленники провозгласили коммуну, захватили не успевших бежать богачей1, и для усмирения города пришлось прибегнуть к осаде его. Вчитываясь в прозаическое изложение Филиппа Мускэ, нетрудно убедиться, что лже-Балдуин играл в течение некоторого времени ту же роль, какую играл три века спустя Иоанн Лейденский, и валансьенские мятежники напоминают искренностью своих иллюзий, упорством своих надежд и жестокостью своего поведения мюнстерских анабаптистов.

События 1225 г. произвели слишком глубокое впечатление на сознание народа, чтобы следы их могли изгладиться совершенно. С этого времени Фландрия продолжала оставаться ареной социального движения, серьезность которого все усиливалась по мере приближения к XIV веку. Прежде всего оно проявилось в городах валлонской Фландрии. В Дуэ в 1245 г. оно было отмечено народными восстаниями, которые назывались «takehans»2, и в которых нетрудно распознать все признаки стачек. Отсюда движение не замедлило переброситься на север графства. В 1274 г. гентские ткачи и валяльщики, доведенные до отчаяния своим положением, организовывали заговоры против эше-венов или бежали в Брабант3.

О размерах опасности можно судить по средствам, употребленным для борьбы с нею. Ткачам и валяльщикам было запрещено носить оружие, или даже просто показываться на улицах со своими инструментами, собираться в числе более семи, объединяться для каких-нибудь иных

Les rices ont pns et raiens

La ville ont li millor widie.

(Они взяли в плен богачей и потребовали от них выкупа... Лучшие люди покинули город.)

муниципальные постановления часто объявляли о наказаниях рабочим, которые откажутся пойти на работу. О другой гентской стачке 12291 г. см. /. Vuylsteke,

Uitleggingem tot de stads en baljuwsrekeningen в Cartulaire de la ville de Gand, p. 27, n. 2, который, впрочем, плохо понял характер событий. з

Espinas et Pirenne, Recueil etc., t. II, p. 379 и далее.

целей, кроме интересов цеха. На них посыпались самые суровые наказания: изгнание, смертная казнь1. Между городами были заключены соглашения на предмет выдачи ремесленников, которые, организовав заговор в одном из городов, укрылись бы затем в другом2. Ганза семнадцати городов — это образовавшееся в начале XIII века могучее объединение мануфактурных центров3 — не имела, по-видимому, никаких других целей, кроме общей защиты от мятежных или подозрительных ремесленников. Эти мероприятия только усилили социальную вражду и ненависть.

Между тем патрицианский режим, по мере того как он старел, все ухудшался и оказывался все менее способным к сопротивлению. Первоначально плутократический, он теперь превратился в какую-то эгоистическую и своекорыстную олигархию. Купеческие гильдии и эшевенства все более становились монополией нескольких привилегированных семейств. Патрициат закрыл доступ в свою среду для новых людей. Он обнаруживал тот дух замкнутого протекционизма, который можно было наблюдать впоследствии у цехов в период их упадка в конце Средних веков. В Брюгге патриции протестовали против привилегий, предоставленных графом иностранным купцам, а своими придирками вызвали временно в 1280 г. эмиграцию в Арденбург «oosterlngen» (немцев и испанцев)4. В Генте положение было еще хуже. Члены коллегии XXXIX сумели превратить "звание эшевена в какой-то наследственный феод, так что среди эшевенов можно было найти стариков, больных и прокаженных, абсолютно не способных выполнять свои обязанности3. Со всех сторон раздавались жалобы на пристрастие и грубость городских советов6. Патрициат раскололся7. Многие из «знатных людей» и купцов разделяли с простым народом чувство отвращения к клике, захватившей

этому надо прибавить постановления Сент-Омера, опубликованные Жири (dry,

Histoire de Saint-Omer, p. 340 et suiv.); Wauters, Jean 1, p. 284; Warnkoenig* Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 252.

См. примеры, относящиеся к 1242 г. — Wauters, Jean 1, p. 284 к 1249 г. — Wauters, Libertes communales, p. 717 к 1252 и 1274 гг. Espinas et Pirenne,

4Hanseresesse 1256-1430, Bd. I, s. 8, u. f, (Leipzig, 1870); Hansisches Urkundenbuch, Bd. I, s. 286.

См. жалобы, с которыми в 1280 г. обратились к графу фландрскому граждане Брюгге (die rneentucht). Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 253.

В XIII в. среди патрициата нередко происходили частные вбйны. Для Лувена см. Vander Linden, Histoire de Louvain, p. 69. В Генте враждующие клики носили различную одежду. Annates Candenses, ed. Funck Brentano, p. 13.

власть и пользовавшейся ею лишь в своекорыстных интересах. Как это постоянно бывает с одряхлевшим и разложившимся строем, эшевены, перед лицом надвигавшейся на них грозы, обнаружили невероятное ослепление. В Генте члены совета XXXIX оставляли безнаказанными такие факты, как похищение их племянниками дочерей крупных бюргеров, а их лакеями — дочерей «мелких людей». В Ипре, в Дуэ новые постановления еще ухудшили и без того тяжелое положение рабочих суконной промышленности. В Брюгге акциз был сильно увеличен, и повсюду он давал повод к самым вопиющим злоупотреблениям, так как эшевены перекладывали его с себя на бедняков1. Городские финансы повсеместно были в самом хаотическом состоянии. Для погашения дефицита у ломбардских банкиров занимали деньги под большие проценты. С другой стороны — нежелание эшевенов отчитываться в делах давало повод к обвинениям их в хищениях. Их упрекали в растрате городских средств на празднества; возмущались тем, что многие из них брали на откуп взимание налогов.

Революция была неизбежна. В 1280 г. она разразилась почти во всех городах Фландрии либо в результате определенного сговора, либо под влиянием заразительного примера, и в течение нескольких дней она распространилась в Брюгге, Ипре, Дуэ и Турнэ2. На этот раз это были уже не изолированные и не несвязанные между собой попытки, а твердое решение покончить с патрицианским режимом. Ремесленники, угнетаемые невыносимыми правилами, купцы и суконщики, исключенные из гильдии, плательщики налогов, озлобленные непрерывным ростом их, объединились против общего врага. Фландрские города стали тогда впервые свидетелями тех уличных боев, которые сделались столь частым явлением в XIV веке. Грубые народные инстинкты, распаленные накопившейся издавна ненавистью, прорвались с неслыханной яростью. В Ипре бунтовщики обратились за помощью к ремесленникам соседних деревень, впустили их в город и раздали им оружие. В течение целого дня шла резня и грабежи. Не были пощажены даже церкви, богато украшенные благочестивыми патрициями3.

Espinas, Finances de Douai, p. 50, 51 n.

До сих пор не обращали достаточного внимания на всеобщий характер движения.

Для Брюгге и Ипра см. Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 251 et t. V, p. 381; для Дуэ — Espinas, Finances de Douai, p. 41, 42. Волнения почти немедленно начались в Турнэ, где Жилль ле Мюизи упоминает в 1281 г.

о заговоре ткачей против «rectores civitatis» (правителей города). Corpus Chron. Flandr., t. II, p. 170. Ш. Ланглуа указывает, что в то же время происходили

волнения в Провансе и Руане (Histoire de France, publiee par. E. Lavisse, t. Ill,

p. 77, Paris, 1907); эти волнения можно объяснить примером Фландрии, з См. очень интересный приговор Гюи де Дампьера в связи с этим восстанием,

известным под названием «Kokerulle» у Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. V, p. 381 и далее.

События 1280 г. неизбежно вызвали энергичное вмешательство графа в городскую политику. Гюи де Дампьер с радостью ухватился за повод вмешаться в распри между партиями. В том, какова будет его позиция, не могло быть никаких сомнений. Уже с давних пор он с трудом выносил этих надменных «господ», которые желали соперничать с его властью, запрещали его бальи вмешиваться в их распоряжения, или контролировать их действия, и мешали выполнению его приказаний. Неоднократно, но безуспешно, он пытался ограничить их независимость и заставить их почувствовать свою власть. В 1275 г. он вместе со своей матерью Маргаритой ликвидировал по просьбе «простонародья» власть совета XXXIX в Генте1. В 1279 г. он хотел заставить эшевенов давать ему отчет2. Он пытался подчинить города юрисдикции stillen waerheden (franches verites) своих бальи. Но его попытки потерпели неудачу. Члены совета XXXIX не замедлили вернуться снова к власти, городские советы упорно отказывались от всякого контроля, а с княжескими чиновниками никто по-прежнему не считался. Вопреки «Keure» эшевенам удалось навязать графу бальи, которые выбирались из местных патрициев и были лиши орудиями в их руках.

Нет сомнений, что в этих столкновениях между графом и патрициями сочувствие народа было на стороне первого. Всякая попытка ограничить ненавистную власть могла рассчитывать на поддержку «простонародья». Ремесленники не сознавали еще, что интересы князя не тождественных их собственными интересами, и что если он стремится сломить патрициат, то не для освобождения их, а для ограничения городской автономии в свою пользу. Поэтому в 1280 г. они обратились к графу и смиренно изложили ему свои просьбы: установление контроля над городскими властями, уничтожение наследственного эшевенства, представительство ремесленников в городском совете, восстановление прерогатив бальи и соблюдение правил, связанных с их назначением3. Кроме этих требований имелись еще и другие, как например, отмена привилегий гильдий и разрешение каждому ввозить шерсть, не становясь для этого членом Лондонской ганзы. Эта программа слишком отвечала желаниям графа, чтобы он мог отвергнуть ее. Обращаясь к Гюи, ремесленники фактически и самым недвусмысленным образом признавали его власть над городами* Граф поспешил воспользоваться обстоятельствами. Разумеется, он не мог оставить безнаказанными «ужасные деяния», обагрившие кровью улицы

Warnkoenig, Flandrische Staats-und Rechtsgeschichte, Bd. II, Teil I, s. 68. В 1268 г.

французский король восстановил прежних эшевенов. Ср. Vuylsteke, Uitleggingen, etc., p. 74 и далее.

2

Для этого он получил королевский ордонанс, текст которого показывает, какое сопротивление оказывали ему городские власти, Warnkoenig-Сheldolf, op. cit, t. 1, p. 394.

Warnkoenig-Gheldolf, Histoire de Flandre, t. IV, p. 253. Ср. цитированный на с. 254,

прим. 2 документ.

городов. Что касается Ипра, то признавая, что ответственность за бунт падает на эшевенов, которые «по их собственным словам» отлично осведомлены были об опасности бунта, он заявил, однако, что мятежники «не должны были никоим образом приступить к действиям против эшевенов, но должны были просить нас улучшить положение и ожидать этого улучшения от нас, так как нам принадлежит это право». Поэтому он считал, что по причине поднятия восстания, они, в силу его верховной власти, должны быть лишены в его пользу всего своего движимого и недвижимого имущества. Однако, не желая использовать до конца свое право и разорить свой город, он согласен на взыскание лишь четверти имуществ.

Противоречие между этими фразами о «верховной власти» и чуть ли не об оскорблении величества и партикуляристской политикой городов бросается в глаза. Однако в конечном итоге приговоры Гюи были благоприятны для народного дела. Большинство требований оппозиции было принято, и в первое время она вынуждена была закрыть глаза на прерогативы, которые приписывал себе граф в ущерб городским привилегиям. Действительно, Гюи поспешил отвоевать утраченные им за последние годы позиции. Уже в 1280 г. он отказался вернуть Брюгге его грамоты, сгоревшие во время пожара городской башни. В Генте он установил тщательный надзор за советом XXXIX и завладел печатями города и ключами от его казны. Он усилил влияние своих бальи и заставил признать пункт об «особых случаях»1. Словом, он вдохновлялся, очевидно, принципами Филиппа Красивого2, и его целью, без всякого сомнения, было торжество централизованного и монархического строя наподобие того, который французский король создавал в это время в своем государстве.

Но сопротивление не заставило себя ждать. Если ремесленники, пытавшиеся главным образом сломить господство патрициата, по-видимому, мало озабочены были посягательствами графа, то нельзя того же сказать о тех бюргерах, которые объединились с народом для свержения городских олигархий. Они вовсе не желали, чтобы падение последних пошло на пользу князю. Они боролись лишь с пристрастной и закрытой для них системой городского управления; они тоже желали принимать участие в делах управления, от которых их устранили. Что касается городской автономии, то они твердо решили защищать ее, и дальнейшее развитие событий должно было вызвать у них горькое разочарование. Поэтому

«Особые случаи», т. е. дела, изъятые из ведения эшевенов, и подсудные суду графа, вполне похожи на «королевские случаи» во Франции. См. в «Cartulaire de Namur», ed. Borgnet, t. I, p. 106. [1293 г.] очень поучительный документ по поводу случаев, подсудных графу.

В 1280 г. начинается серия коммунальных счетов в больших городах Фландрии. Это совпадение не может быть случайным; оно является, несомненно, результатом какогонибудь графского распоряжения.

они вскоре сблизились с прежними городскими властями. Недовольство бюргерства росло по мере того, как все яснее раскрывались планы графа. Словом, вчерашние враги объединились теперь для защиты муниципальной независимости, противопоставив монархическому идеалу князя явно республиканский идеал. Признаки этого поворота обнаружились очень скоро. В 1283 г. Гюи оказался вынужденным мягче отнестись к прежним ипрским эшевенам и простить им их поведение в 1280 г.1 В Генте, при устроенном по его распоряжению (в 1297 г.) расследовании ведения дел советом XXXIX, многие опрошенные свидетели заявили, что они согласны принять институт годичного эшевенства лишь при том условии, чтобы это нововведение не усилило графской власти2. В 1295 г. Брюгге выступил против графа с длинным списком жалоб3.

Для успешной борьбы с политикой князя патрициату необходим был союзник. Выбор этого союзника диктовался сам собой: это был французский король.

Союз патрициата фландрских городов с Филлипом Красивым имел столь важные последствия для истории Бельгии, что на нем необходимо остановиться несколько подробнее. Большинство бельгийских историков, писавших под влиянием современных предубеждений, создало совершенно неправильную концепцию этого союза. С легкой руки Кервина де Летенгове сторонников короля почти неизменно считали виновниками французских захватов. Для них не жалели слов презрения и ненависти, и кличка «Leliaerts» (приверженцы лилии) стала в Бельгии, да и теперь еще является в ней синонимом государственного изменника и предателя родины.

Между тем следовало бы принять во внимание, что патриотизм, или, если угодно, — национальное чувство, развилось во Фландрии лишь позднее, под влиянием войны с чужеземцами. Для фламандского народа борьба с Францией была тем, чем были войны с Англией для французского народа. Зарождение фламандского национального сознания можно датировать с битвы при Куртрэ; тщетно стали бы • мы искать следов этого чувства в общественной жизни предыдущих эпох. Далее, обвинять патрицианскую партию в том, будто она желала присоединения страны к Франции, значит — либо ничего не понимать в средневековой политике городов, либо выражаться двусмысленно. Патриции призвали французского короля на помощь против графа не для того, чтобы пожертвовать своей независимостью, а наоборот, чтобы сохранить ее. Им, республиканцам и партикуляристам, совершенно чужда была мысль о том, чтобы дать Франции поглотить себя, подчиниться управлению бальи Филиппа Кра-