Srednevekovye goroda Belgii

от своих внутренних распрей ради успешного сопротивления своему государю. Партии вступили в соглашение между собой для раздела городской власти. Патриции допустили к ней старшин ткачей, сукновалов и мелких цехов, но со своей стороны дали трех из пяти «hooftmannen» и в числе их наиболее влиятельного из всех — Артевельде1. Впрочем, задачи членов нового правительства — независимо от того вышли ли они из народа, или из среды купцов — были ясно намечены. Большой промышленный город, вверивший им руководство своими делами, ожидал от них, что они положат конец промышленному кризису, от которого страдал город, что они вдохнут жизнь в его мастерские и добьются любой ценой от английского короля разрешения ввозить во Фландрию кормившую ее шерсть. Задача общественного спасения диктовала им программу, основанную на единении и солидарности. Дело шло уже не о борьбе за власть, вопрос стоял для бедняков о возможности жить, а для богачей о том, чтобы не разориться. Избранники, безразлично ремесленники или патриции, одинаково понимали свою миссию. 17 января 1338 г., через две недели после занятия своих должностей, они вступили в переговоры с графом Гельдернским, одним из уполномоченных Эдуарда IIP.

Кроме Артевельде два других hooftmannen Гельнот ван Лене и Биллем ван Варневейк, несомненно, принадлежали к патрициям. Зато от 1338 г. до 1349 г. тремя

«деканами» (dekenen) города были старшины от wevers, volders и от cleene neeringhen (ткачей, сукновалов и мелких цехов). В течение этого периода не было декана от poorters (патрициев). Однако сказанное мною выше доказывает, что нельзя вместе с Вандеркиндере (Le siecle des Artevelde, p. 165) считать этот факт доказательством чисто демократической организации города. Надо, кроме того, заметить, что от 1319 до 1337 гг., т. е. в период, когда в Генте было патрицианское правительство, вообще существовало лишь два декана — декан от volders и декан от cleene neeringhen, ибо ткачи были подчинены надзору belceders.

Таким образом нововведение 1338 г. заключалось лишь в создании должности третьего, декана для ткачей. Лишь в 1349 г. poorterie получила своего декана, занимавшего с этого времени попеременно место — то декана ткачей, то, чаще, декана сукновалов. В период между 1338 и 1349 гг. деканы, вероятно, добились расширения своих политических прерогатив; а с тех пор, после поражения ткачей в 1349 г., poorterie почувствовала потребность в том, чтобы тоже быть представленной деканом. См. V. Fns, Les origines de la reforme constitutionnelle de Gand de 1360—1369, в Annales du XX. Congres de la Federation archeologique, p. 434. Во всяком случае в

1325—1326 гг. у poorters был короткое время свой, упоминаемый в городских счетах

(Cartulaire de Gand. Comptes, ed. J. Vuylsteke, p. 588—589) декан под названием deken van den ghenen die van ghenen ambachten en zijn. Наличие этого декана poorters,

появляющегося в то время, когда патриции управляли городом, окончательно доказывает, что отсутствие патрицианского декана в 1338 г. нельзя объяснить мнимым ослаблением в это время роли патрициата. Верно только то, что последний отказался тогда от своего преобладания, которым он пользовался до тех пор и что, в частности, он вернул ткачам, самому буйному из цехов, политическое влияние,

которого они были лишены с 1319 г. Rekeningen der s'tad Gent, t. I, p. 177.

Нет надобности описывать, какой прием встретили их предложения. Король убедился, что его политика победила: доведенная до голода Фландрия обращалась к нему, и он, конечно, не решился дольше отказывать ей в шерсти, являвшейся источником ее существования. Появление опять в стране шерсти было встречено с ликованием. Гентцы объединили с этого времени вокруг себя всю Фландрию. Артевельде, руководившего переговорами, приветствовали, как спасителя страны. Народ, сообщает один хронист, смотрел на него, как на бога1.

Какое значение мог иметь посреди этого ликования интердикт, наложенный по требованию французского короля на Фландрию2? Только силой оружия можно было заставить города подчиниться Людовику Неверскому и вернуться к нужде, разорвав с Англией. Но война неизбежно повлекла бы за собой их союз с Эдуардом и, предоставив графство в распоряжение последнего, дала бы ему превосходный плацдарм против Франции. Филипп Валуа ясно увидел опасность и для борьбы с ней переменил свою тактику. Он заставил графа помириться со своими подданными (5 мая), чтобы иметь возможность следить за их интригами3. Со своей стороны он заявил о готовности приступить к переговорам с Гентом. Он знал, что город не желал ничего иного, кроме того, как остаться нейтральным в предстоящей великой борьбе между Францией и Англией, и что, если он не хотел снова ссориться с Эдуардом III, то с другой стороны, он совершенно и не помышлял о том, чтобы бороться за его дело. Его политика руководилась исключительно торговыми интересами, и он хотел — но зато твердо и решительно — такого modus vivendi, который навсегда устранил бы возможность повторения недавнего кризиса. Французский король вынужден был считаться с этой ситуацией, во избежание худшей. Он решил признать нейтралитет Фландрии, если английский король поступит таким же образом. В июне 1338 г. гентцы получили, как бы во исполнение своих самых пламенных надежд, одну за другой грамоты, в которых оба короля разрешили фландрцам свободную торговлю в своем государстве и в государстве своего противника и обязывались не проходить через графство со своими войсками4. Политика нейтралитета, которую крупная промышленность диктовала Фландрии, та политика, рупором которой был когда-то Гюи де Дампьер5, восторжествовала на сей раз вопреки князю и благодаря инициативе города.

«Dicebatur quod ipse esset Deus qui descenderat ad salvandum eos» («Говорили,

что это сам бог, который снизошел с неба для спасения их»). Chronographia regum Francorum, т. II, с. 54.

Cilles /e Muisit, Chronica. Corpus Chron. Flandr., t. II, p. 219. H. Lemaitre, Chroniques et Annales de Gilles le Muisit, p. 113 (Paris, 1905).

Kervyn de Lettenhove, t. XVIII, p. 62).

См. выше, стр. 315.

против того, будто он замышляет «разбогатеть за счет их добра», уверяя, что он желает лишь их «благополучия» и их дружбы1.

Но эта капитуляция и эти сердечные излияния пришли слишком поздно. В тот момент, когда был послан королевский указ, Эдуард уже 6 месяцев находился в Антверпене, не жалея никаких средств, чтобы побудить фландрцев стать на его сторону.

Поведение Филиппа Валуа, в котором они, несомненно, увидели доказательство слабости, должно было сделать их более сговорчивыми по отношению к обещаниям и домогательствам английского короля. Накануне предстоявшей великой войны стали вспоминать старые пророчества, предвещавшие окончательную победу Фландрии над Францией2; воспоминания о битве при Куртрэ разгорячали умы; в народе распространялись антифранцузские настроения; к этому присоединялись еще увещания издалека германского императора, заставлявшие «три города» думать, что приближается момент грандиозной борьбы всех народов немецкого языка против walsche tongue (французского языка)3. Таким образом, с течением времени авторитет Франции в глазах фламандцев все ослабевал, между тем как авторитет Англии все возрастал, и некогда столь желанный нейтралитет стал терять свою первоначальную привлекательность.

Наконец, не следует забывать, что Гент видел в союзе с Англией гарантию своего положения во Фландрии, где он занимал теперь первое место, которое в течение столь долгого времени было уделом Брюгге. Всякое усиление английского влияния в графстве, естественно, должно было сопровождаться соответствующим усилением влияния Гента, и все говорит за то, что мысль о формальном союзе с Эдуардом должна была возникнуть в уме Артевельде уже в начале 1339 г.

Однако он колебался еще до конца года, прежде чем решиться сделать шаг, всю серьезность которого он не мог не сознавать. Фламандцы не приняли никакого участия в безуспешной экспедиции . против Франции, предпринятой Эдуардом в октябре. Но именно неудача этой бесславной кампании толкнула их в английский лагерь. Английский король убедился теперь, что силы, которыми он располагал, были недостаточны, и он вернулся в Антверпен с твердым решением сделать все, чтобы добиться, наконец, от Фландрии безоговорочного присоединения к его политике. 13 ноября 1339 г. он сделал последнюю попытку склонить на свою сторону Людовика Неверского, предлагая ему в четвертый раз руку английской принцессы для его сына, обязавшись вернуть Фландрии ее старые границы4. Но Людовик продолжал не без известного высокомерия

Gilliodts Van Severen, Inventaire des archives de Bruges, t. I, p. 488.

Chron. Comit. Flandr. Corpus Chron. Flandr., t. I, p. 183.

з

Diegerick, Inventaire des archives d'Ypres, t. II, p. 107. Rymer, Foedera, t. II, 4 partie, p. 55.

приносить в жертву феодальной лояльности самые насущные интересы своей династии. Он не желал получить из рук англичанина города Аилль и Дуэ, на возвращение которых дому Дампьеров надеялся еще, умирая, Роберт Бетюнский. И, несомненно, опасаясь, как бы в случае своего дальнейшего пребывания в графстве, он не был вынужден гентцами подчиниться их воле, он под предлогом тяжелой болезни графини отправился в Париж1, предпочитая скорее потерять свое наследственное достояние, чем оказаться вовлеченным в события, ход которых он предвидел, предоставив Артевельде руководить политикой Фландрии.

Именно с этого момента по-настоящему выступает личная роль гентского «капитана». До сих пор он скорее позволял событиям руководить собой, чем руководил ими сам. Хотя переговоры о признании фландрского нейтралитета между Францией и Англией велись, несомненно, им, однако нейтралитет этот так повелительно диктовался необходимостью выйти из промышленного кризиса, и, кроме того, так непосредственно совпадал с вековой политикой графства, что невозможно видеть в этом плод какой-то личной инициативы. Но совсем иное дело союз с Эдуардом. При всем недоверии и неприязни Фландрии к Франции ничто не делало разрыва неизбежным. И в особенности, после восстановления торговых сношений, ничто не понуждало фламандцев солидаризироваться с Англией, жители которой к тому же были всегда им крайне антипатичны2. Кроме того, после окончательной отмены условий Атисского мира для них не было никакого смысла начинать новую войну со своим сюзереном. Правда, Лилль, Дуэ и Орши оставались за французской короной, но можно с уверенностью сказать, что отнюдь не желание вернуть их вдохновляло Артевельде, ибо он ничего не предпринял для этого. Есть только одно объяснение для его поведения: его следует рассматривать, как смелую попытку добиться для Гента, с помощью Англии, гегемонии во Фландрии, и обеспечить ему такое же положение среди других городов, какое занимала тогда Флоренция в Тоскане. Словом, внешняя политика Артевельде определялась соображениями городской политики, и знаменитый трибун нисколько не опередил своего времени: в нем приходится видеть прежде всего гентца. Его личный авторитет, а также могущество большого города, во главе которого он стоял, сделали возможным в течение некоторого времени осуществление плана, которому нельзя отказать ни в смелости, ни в героизме, но окончательный успех которого был невозможен.

Бегство графа ускорило ход событий. Артевельде немедленно распорядился назначить «Ruwaert», т. е. правителя на время отсутствия государя.

Chronographia regum Francorum, t. II, p. 89.

См., в связи с этим, характерное место у английского хрониста Уолсингема

(Walsingham), Historia anglicana, ed. Riley, t. I, p. 399 (London, 1863).

Вопреки тому, что произошло в 1327 г., эти полномочия не предоставлены были теперь члену графского дома. Гентцы передали их новому лицу, бывшему, впрочем, лишь послушным орудием в их руках, именно Симону ван Галену. Этот Симон происходил из одной из столь многочисленных в то время во Фландрии ломбардских банкирских семей, именно из рода Мирабелло. Удачными ростовщическими операциями он составил себе крупное состояние. Он был возведен в звание рыцаря и женился на побочной сестре графа1. Артевельде остановил на нем свой выбор, несомненно, в такой же мере из-за его богатства, как и из-за его преданности Англии. Ничто так красноречиво не свидетельствует о том, каким духом проникнута была городская политика, как это возвышение банкира до роли правителя страны.

Впрочем, еще более поучительно констатировать, что прологом к окончательному союзу Гента с Англией — был торговый договор 3 декабря 1339 г. Фландрия и Брабант, принимая во внимание, что «эти две страны полны людей, которые не могут существовать без торговли», вступили в тесный союз друг с другом, обещали помогать друг другу в случае нападения на них, гарантировать свободу торговых сношений, чеканить общую монету и создать третейский суд для мирного разрешения всех споров, которые могли бы возникнуть между договаривающимися сторонами2. Несколько недель спустя к этому договору примкнул граф Генегау и Голландии3.

Хотя имя Людовика Неверского фигурирует еще для проформы в этом договоре, но его без всяких сомнений можно считать делом рук Артевельде. Собираясь порвать с Францией, гентский «капитан» желал обеспечить себе помощь соседних владений, чтобы обезопасить себя таким образом от опасностей, которые могла повлечь за собой его политика. При этом он, бесспорно, действовал в полном согласии с английским королем. Эдуард мог с радостью наблюдать, как Артевельде объединял в один сплоченный союз его прежних лотарингских и его новых фландрских союзников.

Об этом человеке, оказавшем уже в качестве банкира, крупные услуги английскому королю, см. статью г. Пау «Mirabello», Biographie nationale, t. XIV, col. 869 и далее.

Гент, вероятно, тоже рассчитывал на его финансовую помощь. В 1336 г. он ссудил уже городу деньги. В 1341—1345 гг., он ссудил ему в один прием 11733 ливра

(Rekeningen, t. I, p. 148, t. II, p. 352). Chronique de Saint-Trond (ed. de Broman, t. II, p. 309), называет его «usurarius maximus» (крупнейший ростовщик), Жиль Ле-Мюизи

(Chronicon, loc. cit., p. 266; ed. Lemaitre, p. 172) говорит о нем, как о «homo potentissimus in auro et argento et in quo Flaminghi summopere confidebant» («крупнейшем богаче, которому очень доверяли фламандцы»).

2

Kewyn de Lettenhove, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 586. Rekeningen der stad Gent, t. I, p. 414, 417.

Однако значение и оригинальность этого договора 1339 г. не следует преувеличивать, как это часто делалось. Рост торговых связей еще раньше вызвал аналогичные соглашения между различными нидерландскими княжествами. Идея единой монетной системы и создания третейских судов была выдвинута тогда не впервые1. В связи с усилением экономической деятельности, мелкие бельгийские государства все теснее сближались ■между собой, и в длинной цепи их договоров соглашение 1339 г. является лишь одним из ее звеньев. Если он отличался от предыдущих договоров, то лишь крупной ролью, отводимой им большим городам.

Союз Фландрии с Брабантом и Генегау равносилен был объявлению войны Франции. Артевельде не скрывал этого. В конце 1339 г. он стал говорить о необходимости уничтожить Калэ, это «разбойничье гнездо тех, кто грабили и убивали купцов»2. Прикрываясь беспомощным ван Галеном, он стал отныне управлять графством, как настоящий диктатор. Он пренебрегал видимостью власти, предпочитая обладать реальностью ее. Он довольствовался своим званием «hooftman» прихода св. Иоанна, и его имя не фигурирует нигде в официальных документах того времени. В самом Генте он выделялся среди своих коллег из других приходов лишь большим размером получаемого им от города годового жалования и числом слуг (knapen), составлявших его личную охрану. Но все знали, что событиями руководит его воля. Встревоженный бальи Калэ поручил шпионам следить за всеми его самыми ничтожными поступками и доносить ему о всех его речах3.

Артевельде столько же обязан был этим исключительным авторитетом могуществу Гента, сколько и доверию к нему Эдуарда III. Фламандцам он казался поверенным и близким другом английского короля, одно слово которого могло погубить их возрождавшуюся промышленность, богатства которого казались неисчерпаемыми, о котором с восхищением рассказывали, будто рубины его короны своим блеском, подобно лампе, рассеивают ночной мрак4. Между обоими этими людьми установилось такое сердечное согласие, что в их единой линии поведения невозможно отделить долю инициативы каждого из них. Кто сможет сказать, Артевельде ли, вдохновляясь примером Вильгельма Де Декена5, побудил Эдуарда принять

См., например, договор 1304 г. между Фландрией и Брабантом (F. de Potter, Petit

cartulaire de Gand, p. 26 [Gand, 1885], договор 1328 г. между Фландрией, Генегау и Голландией (Van Mieris, Charteboek der graven van Holland, t. II, p. 465), договор 1337

г. между Брабантом и Фландрией (Brabantsche Yeesten, t. II, p. 441).

титул и герб французского короля, или же это раньше пришло в голову самому Эдуарду?

Это тяжкое оскорбление было нанесено Филиппу Валуа в Генте 26 января 1340 г. на том самом Пятницком рынке, на котором высится в настоящее время статуя Артевельде. Английский король торжественно принял, в качестве законного наследника Людовика Святого, присягу эшевенов «трех городов» и, держа руку на Библии, поклялся соблюдать их права и их независимость1. Судя по обещаниям, которыми он заплатил за окончательное присоединение фламандцев к его политике, можно видеть, как велики были колебания и неохота, которые ему пришлось для этого преодолеть. Действительно, традиционная лояльность народа была нарушена исключительно под давлением заманчивых обещаний. Чтобы получить титул французского короля, Эдуард согласился решительно на все. Он обязался вернуть графству валлонскую Фландрию и даже Артуа, чеканить монету, которая была бы в обращении в Англии, Франции, Брабанте и Фландрии, устроить в Брюгге складочное место для шерсти, держать военные суда для обеспечения свободы торговли, освободить от пошлин продажу в своем государстве «полосатых сукон», наконец, дать трем городам субсидию в 140000 фунтов стерлингов2. Чтобы окончательно привлечь на свою сторону своих новых подданных, он оставался в Генте в течение нескольких недель; отсюда датированы его манифесты к французам3. Гент, со своей стороны, предпринял ряд энергичных мер, чтобы побудить города валлонской Фландрии и Артуа признать его своим «законным королем и прирожденным сеньором»4. Он покинул графство лишь 19 февраля, с целью собрать в Англии войска и деньги, оставив королеву под защитой Артевельде и" своих верных гентцев. Между тем Филипп Валуа добился наложения нового интердикта на Фландрию, в то время как папа тщетно умолял «три города» и самого Эдуарда отказаться в их собственных интересах от только что заключенного ими договора3.

Несколько месяцев спустя Фландрия была свидетельницей первой из тех крупных военных катастроф, которые так часто обрушивались на Францию во время Столетней войны. 24 июня 1340 г. Эдуард, возвращаясь из Англии, уничтожил почти весь французский флот, стоявший на якоре в Звенском заливе. Из составлявших его 190 судов еле-еле спаслись 24. В течение нескольких дней фландрское побережье было

Н. Pirenne, Documents relatifs a l'histoire de Flandre pendant la premiere moitie du XIV siecle. Bull, de la Comm. royale d'Histoire, 5 serie, t. Vii (1897), p. 30 et suiv.

Keruyn de Lettenhove, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 603 et suiv.

усеяно трупами, прибивавшимися морским приливом1. Эта блестящая победа являлась хорошим предзнаменованием для будущего. Она внушила доверие союзникам Эдуарда, который при своей высадке в Слейсе был встречен восторженными кликами2. Она усилила у фландрцев антифранцузские настроения, разбуженные началом военных действий.

Менее успешны были, однако, операции на суше. В то время как одна англофламандская экспедиция, направлявшаяся под руководством Роберта Артуа против Сент Омера, потерпела неудачу, Эдуард, герцог Брабантский, граф Генегау, герцог Гельдернский, граф Юлихский и Артевельде объединили свои силы против Турнэ. В промежуток времени, с конца июля и до конца сентября, город был.тесно блокирован с обоих берегов Шельды. Во время этой осады влияние Артевельде достигло кульминационного пункта и он, по-видимому, поддался тогда искушению тщеславия. Опьяненный своей властью над пассивно повиновавшейся ему армией, он желал навязать свою , волю другим союзникам. Он хотел руководить всеми операциями из палатки, которую он занимал в центре своих войск и в которой один источник того времени изображает нам его опирающимся на свое копье, допрашивающим одного пленника и приказывающим предать его пытке тут же на месте, в своем присутствии*. Его поведение озлобило герцога Брабантского, который грозил бросить осаду и которого удержали только просьбы английского короля. Та же причина, несомненно, усилила также взаимную антипатию фламандцев и англичан. Наконец, брабантские патриции не могли не испытывать отвращения от соприкосновения с ремесленниками, составлявшими большую часть армии Артевельде. Впрочем, они не замедлили вернуться в свои города при известии о том, что ткачи и сукновалы воспользовались ИХ отсутствием для подготовки восстания4. Таким образом, между осаждавшими вскоре возникли недоразумения и взаимное недоверие. Тем временем сопротивление Турнэ не ослабевало. Пришлось пойти на переговоры. 25 сентября 1340 г. на основании Эсплешенского перемирия прекращены были на год военные действия между Францией и Англией. Фландрия

«Omnibus acclamantibus: Vivat rex Francorum et Anglie; benedictus qui venit in nomine Domini» («Все кричали: да здравствует король Франции и Англии;

благословен грядущий во имя господне»). Chronicon de Lanercost, стр.

334

(Эдинбург, 1889).

С. Des Marez, Un document inedit relatif a Jacques van Artevelde, Bullet, de la Comm. royale d'Histoire, 5 serie, t. VIII [1898], p. 305. — Артевельде мог распоряжаться по своему усмотрению гентской городской казной. В 1341 г. он заставил город заплатить возмещение за совершенное им в 1338 г. убийство Фулькского рыцаря Утен Розена (Rekeningen der stad Gent, т. II, с. 114, 143).

В том же году при вступлении в брак его дочери Брюгге и Ипр послали подарки и делегации (Vuylsteke, Bijzonderheden, с. 10).

Brabantsche Yeesten, т. I, с. 825.

при этом добилась только отмены приобретенного французскими королями на основании Меленского договора (1226 г.) права отлучать ее от церкви в случае ее восстания против них.

Неудача осады Турнэ нанесла очень тяжелый удар авторитету Арте-вельде. Возвращение Эдуарда в Англию, а вскоре затем сближение герцога Брабантского и графа Генегау с Францией, еще ухудшили его положение. Но оно было особенно скомпрометировано ходом событий в самой Фландрии. Гегемония Гента в стране должна была вызвать энергичное сопротивление. Брюгге с трудом мирился с ней. В 1339 г. маклеры, занявшие здесь благодаря непрерывному росту морской торговли первое место в рядах горожан, вызвали беспорядки, беспощадно подавленные Артевельде1. В Ипре в 1342 г. вспыхнул мятеж против эшевенов, поддерживавшихся гентцами2. Еще более тревожным было настроение небольших городов. Три больших города, полновластно вершившие после отъезда графа все государственные дела, приносили их в жертву своим интересам. После кровавых битв гентцы уничтожили суконную промышленность Термонда, а ипрцы — Поперинга. В своем ослеплении они дошли до того, что изгнали многих ремесленников в Англию3, дав тем самым возможность этой стране создать собственную суконную промышленность, которой предстояло впоследствии вытеснить фландрскую. Все мелкие местечки потеряли права самоуправления. Они стали вассалами и клиентами своих могущественных соседей, в особенности Гента, который посылал им «капитанов», присвоил себе право назначать им эшевенов и иногда даже размещал в них гарнизоны4. Неудивительно поэтому, что вскоре они стали горячо желать возвращения графа. В 1340 г. жители Оденарда восстали против гентцев под лозунгом «Heer ende wet!» (за князя и право)5.

Разумеется, большие города могли бы сломить это сопротивление, если бы они сами не страдали так сильно от внутренних раздоров. Предоставленная ремесленникам политическая власть, естественно, пошла на пользу самому крупному из цехов — цеху ткачей. Злоупотребления властью не замедлили

вызвать недовольство сукновалов, с которыми ткачи находились в вечной вражде. Во всех городах начались столкновения6.

Многочисленные примеры см. в Rekeningen der stad Gent, т. II, стр. 46, 48, 113, 114, 117, 122, 212, 216, 217, 298, 301, 302, 303, 306, 307, 335, 382, 384, 385, 386, 393, 418, 488 и 489.