Srednevekovye goroda Belgii

ненавистных уплат-. Разве могли ткачи и валяльщики, которых возмущало социальное неравенство, не поддержать массового восстания против дворян? При первых же симптомах брожения, обнаружившегося в Вольном Округе и в Фюрнском кастелянстве вскоре после похода на Слейс, Брюгге, по-видимому, стал поддерживать восставших. Инициатор и вскоре главный вождь восстания, Николай Заннекин, фигурировал в списке его «внешних горожан»

(haghepoortes)1.

То, что нам известно об этом Заннекине, достаточно убедительно показывает, насколько восстание крестьян Западной Фландрии отличалось от двух других великих крестьянских восстаний XIV века — от французской Жакерии 1357 г. и от английского восстания 1318 г. В отличие от вождей Жакерии и от Уота Тайлера, по имени которого назвали восстание 1381 г., Заннекин вовсе не был бедняком. У него были значительные земельные владения в деревне Лампернис, а большинство ставших под его начало людей принадлежало к классу мелких собственников, столь многочисленных в приморских кастелянствах. Не бедность заставила его сторонников взяться за оружие. Кроме того, их восстание радикально отличалось своей длительностью и своей организованностью от тех внезапных и грозных вспышек, которые разразились впоследствии во Франции и в Англии, но которые были столь же бурными, сколь и кратковременными. Оно представляется нам, как попытка революции, сделанная крепкими, полными веры в себя, воли и настойчивости крестьянами, вдохновленными эгалитарными идеями и решившимися навсегда избавиться от ненавистного дворянства. Целью, которую преследовало это восстание, было установление крестьянской демократии и такого аграрного строя, при котором вся земля принадлежала бы тем, кто ее обрабатывает, и эта цель выступила с тем большей отчетливостью, чем больше ширилось и становилось сильнее восстание.

Причиной восстания следует считать поведение «keuriers» и «prointeurs» (pointers)2 из среды дворянства, которые, вернувшись после мира с Францией в кастелянства, использовали свое положение, чтобы вознаградить себя за убытки, понесенные во время эмиграции. Их обвиняли в том, что они произвольно облагали налогами людей, присваивали себе противозаконно штрафы за неявку на судебные заседания, производили пожалования и заключали займы, не отдавая никакого отчета в своей

С этой точки зрения фландрское восстание 1323—1328 гг. представляет известное сходство с восстанием крестьян Кеннемерланда в 1267 г. [Beka, Chronicon de episcopis Utrajectinis, ed. Buchelius, p. 92 (Utrecht, 1643)]. Действительно, здесь тоже вожаки движения проповедывали истребление дворян и раздел их имущества egenis seu pauperibus («нуждающимся бедным»). Относительнр этого восстания, содействовавшего со своей стороны восстанию утрехтских цехов в 1267 г. см. 5.

Miiller, De Elect. Jan van Nassau, в издании «Je maintiendrai», p. 33 и далее. Leyde, 1905). Во всяком случае Кеннемерландское движение носило национальный (фрисландский) характер, которого лишено было фландрское восстание. Так назывались судьи и заведующие финансами приморских кастелянств.

деятельности. Зимой 1323 г. вспыхнули беспорядки сперва в Вольном Округе Брюгге, ,а вскоре затем на территориях Фюрна и Берга. Они были подавлены, на без особой жестокости. Дело в том, что жалобы повстанцев оказались обоснованными, и после обследования, произведенного дядей графа, Робертом Кассельским, и гентским, брюггским и ипрским эшевенствами, они получили полное удовлетворение. По решению третейского суда (28 апреля 1324 г.) была провозглашена всеобщая амнистия, смещены некоторые «keuriers», а расходы, произведенные без согласия народа, были возложены на чиновников.

Таким образом, народ одержал победу, но он не удовольствовался этим первым успехом. Он видел в нем залог более полной победы. Он считал, что наступил момент для того, чтобы окончательно свергнуть существующий строй. Когда наступило время жатвы, крестьяне стали отказываться от уплаты десятин и требовать, чтобы хлеб, принадлежащий монастырям, был роздан бедным1.

Это поведение было достаточно показательным для настроения умов. Оно свидетельствовало о том, насколько определились и укрепились во время последних беспорядков социальные тенденции, которые с начала века владели умами народных масс. Дело шло уже вовсе не о том, чтобы искоренить некоторые злоупотребления. Нападали уже не просто на политические привилегии. Народ считал теперь своим естественным врагом всякого, кто жил на земельную ренту и на кого он работал. Мелкие собственники, мелкие свободные фермеры морского побережья, простые сельскохозяйственные рабочие — тесно сплотились между собой против дворянства, против крупных аббатств, против всех богачей, к какому бы классу они ни принадлежали2. В конце 1324 г. между обоими лагерями разразилась война.

Это была война на истребление. Крестьяне и рыцари соперничали друг с другом в жестокости. Народные отряды, под руководством своих «hooftmannen» изгоняли графских бальи, грабили и поджигали замки дворян, и убивали с неслыханно-утонченной жестокостью тех из них, которые на свое несчастье попадали в их руки. Граф, со своей стороны, приказал Роберту Кассельскому усмирить мятежников «либо поджегши их дома, либо убив и утопив их, либо затопив их имущества и земли, либо всяким иным способом, который вы и ваши люди найдете нужным»3.

В «Kerelslied», единственной дошедшей до нас песне того времени, можно найти отзвук этой беспощадной борьбы. Бурлящая ненавистью,

Van Lokeren, Chartes de l'abbaye de Saint-Pierre de Gand, t. II, p. 31. «Dicebant enim alicui diviti: Tu pous diligis dominos quam communitates-de quibus vivis; et nulla alia causa in eo reperta, talem exponebant morti». («Они говорили каждому богачу: ты больше любишь господ, чем простой народ, трудом которого ты живешь. И не найдя на нем никакой другой вины, предавали его смерти».) Chron. comit. Flandr.,' t. I, p. 202. Limburg-Stirum, Codex diplomaticus Flandriae, t. II, p. 369 (Bruges, 1889).

она рисует длиннобородого, грязного, нажравшегося простокваши и сыра «Kerel» (крестьянин), который в своем надменном самодовольстве мечтает подвыпивши о том, что весь мир принадлежит ему и желает подчинить себе рыцарство. С каждой строфой усиливаются насмешки, оскорбления, проклятия, заканчиваясь под конец диким военным кличем: «Мы заставим выть "Kerels" (крестьян), пустив наших лошадей по их полям; мы их потащим на виселицы и повесим; нет им спасения от нас; они должны вернуться под ярмо»1. Единственным комментарием к подобной поэзии были слова одного монаха, современника этих событий: «Ужасы восстания были таковы, что люди возненавидели жизнь»2.

В восстании приморских кастелянств поражает не только его неистовобурный характер, но и его продолжительность. Последнее обстоятельство было бы непонятным, если бы мы не знали, что Брюгге, относившийся сочувственно к движению с самого начала, взял на себя в 1324 г. руководство им. Городская демократия пришла на помощь деревенской демократии. Ткачи и сукновалы, хозяева этого большого города, объединили свои усилия с усилиями крестьян и пополнили их ряды. Монахи, священники высказывались за народ. Была организована пропаганда, в которой к евангельскому идеалу смутно примешивались неопределенные коммунистические тенденции и жгучая классовая ненависть. На кладбищах Западной Фландрии появились демагоги, которые возвещали толпе наступление новой эры и покоряли себе умы пылом своего убеждения и энтузиазма3. Маленькие городки в окрестностях Брюгге вскоре последовали его примеру. В Ипре восставшие цехи призвали, в свою очередь, отряды, находившиеся под руководством Заннекина (1325 г.), страх перед которыми тотчас же обратил в бегство эшевенов и богачей. Как и после битвы при Куртрэ, ткачи и сукновалы захватили власть. На деньги городской общины тотчас же были разрушены стены и ворота, запиравшие центр города, населенного патрициями, и вокруг рабочих предместий была снова возведена стена, которая была впервые построена в 1302 г. и которую патриции поспешили снести. Городская артиллерия была немедленно отправлена на помощь революционной армии4. Казалось, что по-

«Kerelslied» можно найти у Kervyn de Lettenhove, Histoire de Flandre, t. II, p. 538, а также у Liliencron, Historische Volksliederen, Bd. I, s. 31. «Duravitque pestis ista postea per biennium et in tantum ubique desaevit, quod taederet homines vitae suae». Chron. Comit. Flandr., t. I, p. 202. N. de Pauw, L'enquete de Bruges apres la bataille de Cassel. Bullet, de la Commission royale d'Histoire, 5 serie, t. IX [1899], p. 665 и далее. Относительно участия некоторой части духовенства в восстании см. Н. Stein, Les consequences de la bataille de Cassel pour la ville de Bruges et la mort de Guillaume de Deken son ancien bourgmestre. Ibid., p. 658.

H. Pirenne, Documents relatifs a l'histoire de Flandre pendant la premiere moitie du XIV siecle. Bullet, de la Comm. royale, d'Hist., 5 serie, t. VII [1897], p. 479.

следняя должна быть непобедимой, раз из трех городов Фландрии два уже открыто поддерживали ее.

Но Гент не поддался общей заразе. Господствовавшие в нем «poorters», которые были тем более враждебны народному делу, что его успех обеспечил бы преобладание Брюгге, стали на сторону противников его. Они превратили свой город в убежище и плацдарм для дворян Западной Фландрии и патрициев из Брюгге и Ипра. Подражая инсургентам, они вручили власть hooftmannen (капитанам), подавили мятеж ткачей и разместили гарнизоны в крепостях своего кастелянства, а также в Ваасской области, где происходили волнения.

Но борьба достигла еще большего ожесточения, когда Людовик Не-верский, захваченный в Куртрэ, забрызганный кровью своих советников, убитых на его глазах, и сам находясь под угрозой смерти, попал в руки брюггцев. Под давлением народа он уступил власть своему дяде, Роберту Кассельскому, который не переставал его преследовать с момента его вступления на престол и который, несомненно, надеялся, пользуясь смутой, завладеть графством. Тем временем гентцы дали титул «Ruwaert» двоюродному деду графа Иоанну Намюрскому. Таким образом, династия раскололась и снабжала вождями обе непримиримо враждебные партии, оспаривавшие друг у друга права на Фландрию.

Французский король не мог больше оставаться безучастным к ходу событий. С начала восстания не только прекратилась выплата контрибуций, наложенных Атисским договором, на народная партия, находившаяся теперь под руководством Брюгге, заняла явно враждебную по отношению к Франции позицию. Она запретила обращение во Фландрии французских денег, она захватила замок Эльшен в епископстве Турнэ и разместила там войска, наконец, она вступила в подозрительные переговоры с Англией. Кроме того, разве не приходилось опасаться, что поведение этих рабочих и крестьян, которые захватили в плен своему государя, узурпировали его права и поставили на место его чиновников своих капитанов, не подаст рано или поздно опасный пример французскому крестьянству? 4 ноября 1325 г. король приказал наложить интердикт на мятежников, обвиняя их в оскорблении величества и требуя от них покорности. В то же время он обратился с угрожающими письмами к Роберту Кассельскому, конфисковал его поместье в Перше, прекратил торговые сношения между Францией и Фландрией, взял на себя защиту гентцев и сосредоточил войска в Сент-Омере.

Политика французского короля поколебала уверенность мятежников. Роберт Кассельский, поняв тщетность своих интриг, немедленно оставил народную партию и, добиваясь прощения, стал особенно усердно сражаться с ней. Интердикт тревожил совесть людей, а прекращение торговли было пагубно для всех. Среди мятежников начался раскол. Более умеренные из них потребовали и добились освобождения Людовика Неверского. Французский король, у которого в этот момент оказались серьезные

не внушал им той энергии, какую придавал противной партии революционный дух. Правда, кое-где оказывалось частичное сопротивление. Яков Пейт был убит, но его гибель нисколько не изменила положения. Брюггские ткачи, продолжавшие поддерживать восстание, приказали начать судебное следствие по поводу его убийц.

Граф бежал в Париж, чтобы умолять о помощи своего сюзерена, предоставив гентцам заботу об оказании сопротивления мятежникам. Неожиданная смерть короля Карла Красивого (1 февраля 1328 г.) задержала на несколько месяцев французское вмешательство, ставшее отныне неизбежным. Надо было покончить с этими мятежниками, которые, «подобно скотам, лишенным чувств и разума»1, угрожали ниспровергнуть весь существующий строй. Их пример встречал уже подражание. Разве не восстали также уже и льежцы и разве их епископ вместе с Людовиком Неверским не умолял нового короля, убеждая его в том, как велика опасность? И, наконец, разве сам папа не требовал настойчиво выступления? Дело шло уже не просто о том, чтобы заставить фландрцев соблюдать договоры. Настало время спасать традиционный социальный строй. Кроме того, восстание, становясь все смелее, вступило в новую фазу и угрожало уже непосредственно французской короне. Во Фландрии знали, что вступление на престол Филиппа Валуа вызвало протесты со стороны Англии. И бургомистр Брюгге, Вильгельм де Декен, смело ступив на тот путь, на который позднее должен был вслед за ним стать Яков ван Артевельде, предлагал Эдуарду III признать его французским королем, если он окажет поддержку народной партии2.

«Velud bellue carentes sensu et judicio», — так выражался в своих письмах французский король в 1325 г., уполномочивая Реймского архиепископа и его епископов-суффраганов наложить на Фландрию интердикт. Limburg-Stirum, Cod. dipl. Flandr., t. II, p. 377.

«Quo tempore Brugenses suos nuntios, XII vipelitcet reputatos, Anglorum regi pro suffragio derexerunt, qui ipsum similiter ad occupationem Franciae informabant, dicentes quod si eis hac vice velit fiduciatiler assistere, ipsi volunt sibi procul dubio coronam Franciae procurare». («В это время брюггцы отправили с общего согласия английскому королю своих вестников, числом 12, которые должны были побудить его также к оккупации Франции, говоря, что если он в этот раз пожелает им добросовестно помогать, они смогут без сомнения доставить ему корону Франции».) Wilhelmus Procurator, Chronicon p. 219 (Амстердам, 1904). — Документы, опубликованные Штейном (см. выше, стр. 457, прим. 4) и Пау (ibid.) показывают, что автором того плана, к которому впоследствии пришел Яков ван Артевельде, был бургомистр Брюгге, Вильгельм де Декен. После битвы при Касселе он был обвинен французским королем в том, что он отправился в Англию договориться с английским королем, чтобы он стал их государем во Фландрии и в то же время французским королем (Stein, p. 656). Его сторонники во Фландрии не скрывали своей цели, заключавшейся в том, чтобы «отнять государство у князя Фландрии и французского короля» (De Pauw, p. 699). Более подробно см. Н. Pirenne, La premiere tentative pour reconnaitre Edouard III d'Angleterre comme roi de France, «Ann. de la Soc. d'hist. et d'archeologie de Gand», 1902.

Капитаны и все те, кто выполняли какие-нибудь должности у мятежников, были обезглавлены' или t колесованы. Вильгельма Де Декена отправили в Париж и там четвертовали1. Роберт Кассельский и мелкие местные сеньоры Западной Фландрии поспешили конфисковать имущества виновных. В городах вернувшиеся к власти патриции-эмигранты проявили крайнюю жестокость. Вплоть до 1330—1331 г. общинные счета Ипра упоминают о множестве «даров», сделанных брюггским, гентским, лилльским и мехельским бальи за то, что они приказывали казнить осужденных.

Хотя официальная расправа была менее варварской, чем эти акты насилия и жестокости, но она также носила тот же беспощадный характер, который свойственен наказаниям за преступления по оскорблению вели-, чества. Все грамоты, все привилегии мятежних городов и кастелянств, были отняты у них и переданы графу. Брюгге и Ипр были присуждены к тому, чтобы разрушить свои стены, засыпать свои рвы, изгнать несколько сот наиболее скомпрометированных горожан и платить пожизненную ренту графу. В продолжение многих месяцев непрерывно продолжались заседания следователей, занятых розысками виновных и установлением вознаграждения жертвам восстания. Наконец имущества тех, кто сражался против короля при Касселе, были конфискованы.

С помощью террора уже в октябре повсюду был восстановлен порядок. 19 октября папа, хотя и неохотно, согласился на снятие интердикта, наложенного на Фландрию. Все те, кто пользовались достаточным кредитом или имели достаточно денег, чтобы добиться прощения, поторопились обратиться с заявлениями, в которых они отдавались на милость графа. Отчаянная попытка Сегера Янсона поднять в июле 1329 г. Вольный Округ Брюгге была последней судорогой восстания.

Так окончилась грандиозной катастрофой наиболее всеобщая попытка установить демократическое правление в Нидерландах. Ее крах повлек за собой неудачу льежского восстания, явившегося откликом на фландрские события2.

Характерным для только что описанных событий является поддержка, оказанная друг другу городскими и деревенскими массами. В дальнейшем нам уже не придется встретить чего-либо подобного. Отныне политическая авансцена будет занята только большими городами, сельские же местности перестанут принимать участие в политической жизни. Следует, впрочем, заметить, что дворянство, против которого поднялись с таким ожесточением крестьянские массы, само вышло слишком ослабленным из борьбы, чтобы впредь пытаться подчинить их своей власти. Под влиянием все возраставшей власти городов над кастелянствами и все усиливавшегося проти-

Guillaume de Nangis, Chronique [продолженная], Geraud, t. II, p. 103 (Paris, 1843).

См. выше, стр. 375. На берегах Шельды, как и на берегах Мааса, народный идеал оказался одинаково неосуществимым.