Srednevekovye goroda Belgii

Эти мистически настроенные женщины, число которых с начала XIII века сильно возросло во всей валлонской области, стали объединяться. Так возникли бегинские общины. По-видимому, первая из них была основана в Льеже Ламбертом Косноязычным, имя которого осталось за сгруппировавшимися вокруг него «бегинками»1.

Общины бегинок тотчас распространились в городах, где они вскоре утратили свой аскетический характер и приспособились к потребностям городской жизни. Они по-своему способствовали здесь разрешению «женского вопроса».

Бегинки не давали вечных обетов. Они могли вернуться в свет и выходить замуж. Их образ жизни не был исключительно созерцательным; если их средства не позволяли им вести независимый образ жизни, то они прибегали к ручному труду. Многие бегинки занимались в XIII веке прядением шерсти, другие — обучали детей из бюргерских семей2.

Бегинские общины достигли в середине XIII века невиданного расцвета. Из валлонских частей страны, где они возникли первоначально, они вскоре распространились во фламандские области, проникнув здесь даже в самые небольшие города. Так, например, во Фландрии до 1275 г. бегинские общины существовали в Генте, Брюгге, Лилле, Ипре, Арден-бурге, Оденарде, Исендике, Остбурге, Дамме, Гистелле, Куртрэ, Дейнзе, Алосте, Термонде и т. д.3 Создание бегинских общин вызвало вскоре появление бегардов (beghini), которые были отмечены в Брюгге уже в 1252 г. Они жили согласно уставу св. Франциска или св. Доминика, и

можно найти еще у Цезаря Гейстербахского в «Dialogue Miraculorum» и в «Bonum universale de apibus» Томаса из Кантимпрэ. Любопытно отметить, что обычай перебирать четки возник, по-видимому, в XII веке, в религиозных конгрегациях Генегау.

Vita Odiliae (Fredericq, Corpes etc., t. II, p. 33), написанная при жизни Ламберта объясняет таким именно образом происхождение названия бегинок. Впрочем, эта этимология всеми принята, и, хотя я не могу признать ее бесспорной, тем не менее я не вижу теперь серьезных оснований отвергать ее, как я это делал раньше. Не подлежит, по-моему, сомнению, что происхождение бегинских общин не является столь исключительно делом Ламберта, как это принято думать. Мы видели, как распространен был мистицизм среди генегауских женщин. Томас из Кантимпрэ

(Bonum universale de apibus, т. II, с. 51), со своей стороны, сообщает, что бегинажи возникли в Нивелле. Поэтому возможно, что их название следует производить от имени св. Бегги, сестры св. Гертруды, патронессы этого города. Бегинские общины появились в XII веке, но слово «beghina» встречается лишь с XIII. Грамота, упоминающая об их существовании в Вильворде в 1065 г. (Miracus, Op. dipl., t. II, p. 948), представляет собой подделку, сделанную два века спустя.

О занятиях и социальной роли бегинок см. один документ от 1328 г. у P. Fredericq,

Corpus documentorum inquisitionis Neerlandicae, т. I, c. 176 (Гент, 1889).

Van Lokeren, Chartes et documents de Saint-Pierre, t. I, p. 375. Для Брабанта см. Wauters, Jean I, p. 378.

КНИГА ТРЕТЬЯ

БОРЬБА МЕЖДУ ФЛАНДРИЕЙ

И ФРАНЦИЕЙ

В летописях Нидерландов внимание историков и интерес читателей прежде всего привлекают к себе особенно XIV и XVI столетия. Действительно, оба они отличаются одинаковыми чертами — героизмом и страстной энергией. Но сходство не ограничивается только этим. Революция XVI века была национальным и религиозным движением. В противоположность ей революция XIV века происходила на социальной почве. Она была совершенно чужда национальной идее, и участники ее совершенно и не помышляли об изменении политического строя Нидер-, ландов и объединении их различных территорий в одну общую родину. Было бы глубоко ошибочным считать Якова Артевельде предтечей принца Оранского.

Однако есть все основания придавать особое значение XIV веку. Развернувшаяся тогда внутри страны ожесточенная социальная борьба повлекла за собой величайшие политические последствия. Она привела к полувековой войне между Фландрией и Францией, закончившейся окончательным крахом анексионистской политики, которую капетингская монархия преследовала со времени Филиппа-Августа. В связи с этим Фландрия имела в XIV веке решающее влияние на судьбу Нидерландов. Благодаря своему упорному сопротивлению Франции она избавила их от участи, которая, казалось, была им суждена в конце XIII века. Филипп Красивый был последним французским королем до Людовика XI, серьезно угрожавшим границам Бельгии: вместе с ним исчезла исключительная гегемония Франции над Бельгией, установившаяся после битвы при Бувинё.

Как это наблюдалось и раньше, политические события, развернувшиеся в XIV веке, были тесно связаны с общей историей Европы. Предоставленная своим собственным силам, Фландрия, разумеется, не сумела бы оказать сопротивления своему сюзерену. Но, как и во времена Феррана Португальского, она заключила союз с Англией, и подобно тому как битва при Бувине поставила ее в зависимость от Франции, так сражения при Слейсе, Креси и Азенкуре избавили ее надолго от опасности того ига, которое она сбросила с себя после сражения при Куртрэ.

Но Фландрии удалось сохранить свою независимость лишь ценой тяжелых утрат. При Филиппе-Августе она потеряла Артуа, при Филиппе Красивом — валлонскую Фландрию. Лилль и Дуэ вышли из того объединения больших городов, которое в течение столь долгого времени задавало тон культуре страны, и графство перестало быть двуязычной областью. С другой стороны, приобретение домом д'Авенов Голландии и Зеландии непосредственно связало с южными областями эти территории, которые до тех пор почти не имели сношений с ними. Таким образом, политическая жизнь Нидерландов приняла более отчетливо фламандский характер, а французское влияние в них соответственно уменьшилось.

Упадок шампанских ярмарок и политическое ослабление Франции, со своей стороны, тоже немало способствовали этому. Поэт Бундале уже не испытывал того восхищения перед этой страной, которое так явно вдохновляло ван Марланта. У него можно встретить совершенно недвусмысленное заявление о его принадлежности к фламандской национальности.

Но хотя влияние Франции и ослабело, тем не менее оно не было заменено влиянием какого-либо другого государства. Германия продолжала оставаться чуждой Нидерландам, а Англия, с которой они поддерживали столь тесные сношения, не оказывала на них никакого заметного влияния. Но именно в силу этого на нидерландской почве постепенно выработалась своеобразная культура, которой предстояло в XV веке засверкать таким несравненным блеском. В обстановке борьбы, столкнувшей между собой в пределах городов патрициев и ремесленников, а в рамках территорий — города и князей, родились те художники, которые обессмертили своими шедеврами бургундскую эпоху. В Нидерландах, как и в Италии, политическая жизнь, закалив характеры, разбудив мысль, породив индивидуализм, подготовила расцвет искусства. Век Артевельде сделал возможным век ван Эйка.

Накопленные таким образом купцами богатства, позволили им превратиться в земельных собственников. Деньги, заработанные торговлей, были помещены в земли или пошли на покупку рент с домов. В XIII веке почти вся городская земля принадлежала богатым «знатным родам», geslachten1, и многие бюргеры, отказавшись от торговли, жили комфортабельно на свои доходы, не перестававшие возрастать вместе с ростом городов и городского строительства2. Зти привилегированные лица, которых грамоты называют «viri hereditarii, hommes heritables, erwachtige lieden» (родовитые люди), получили в народе прозвище

«otiosi, huiseux, lediggangers» (бездельников). Многие из них, кроме того,

увеличили свои богатства либо взяв на откуп взимание налогов, доходы с княжеских поместий и городских «акцизов», либо принимая участие в банковских операциях какой-нибудь ломбардской кампании3.

Наряду с этой группой, которую можно считать группой «старых патрициев», существовала еще купеческая гильдия, приобретавшая все более аристократический характер. Удалив в конце концов из своей среды' ремесленников и начав допускать в качестве членов только торговцев шерстью и сукном, она заключала в себе наиболее энергичные и активные элементы высшего бюргерства. Впрочем, между viri hereditarii и купцами гильдии (comanen) всегда поддерживались тесные взаимоотношения. В каждой родовитой семье имелись представители обеих категорий. Первая непрерывно пополнялась за счет второй, а эта — в свою очередь, была открыта для сыновей «lediggangers», желавших заниматься торговлей. Многие граждане были одновременно купцами и родовитыми бюргерами (marcans et bourgeois heritables)4. Словом, хотя отдельные патриции и занимались различными делами, тем не менее в целом все они составляли особый класс, с ясными отличительными признаками. На них смотрели, как на бюргерство в собственном смысле слова (poorterij), хронисты называли их то majores, то ditiores, то boni homines (могущественными, богатыми или славными людьми).

из ничего и без достаточных оснований «профессиональными историками». Но зомбартовская теория образования капитала в Средние века была так скоро опровергнута и находится в таком полнейшем противоречии с фактами, что я вынужден оставить нетронутым все написанное мной.

В "Брюгге в XIII веке некоторые улицы стали носить имена патрициев. См. С.

Verscheldc, Memoires de la societe d'Emulation pour 1'etude de l'histoire de la Flandre, 1871, p. 357 et suiv. См. особенно у Эспинаса (С Espinas, Les finances de la commune de Douai, p. 125) перечень домов и рент, принадлежавших Якову ле-Блону, и на с. 132 — список земельных рент, взимавшихся Иеганом де Франшем в 1291 г., список, занимающий не менее 91 листа in roiio.

2G. Des Marez, Etude sur la propriete fonciere, etc., p. 48 и далее, з

Hocsem, Gesta episcoporum Leodiensium, p. 338. Espinas, Finances de Douai, p-. 51.

Относительно Арраса, см. выше с. 216.

Warnkoenig, Documents inedits relatifs a l'histoire des Trente-Neuf de Gand, Messager des sciences et des arts, t. I (1833).

Контраст между этим плутократическим классом и остальной частью городского населения резко бросался в глаза.

По своим обычаям, одежде, часто даже по языку, на котором они говорили1, патриции обособились от «простонародья», от «ремесленников» (communitas, t gemeen). Безвозвратно прошло то время, когда в первых городских поселениях купцы и ремесленники были слиты между собой под названием mercatores. Разница в богатстве положила между ними непроходимую грань и сделала невозможным какое бы то ни было общение. Во всех проявлениях социальной жизни патриции надменно афишировали свое превосходство. Они присваивали себе звания here, sire, damoiseau; их увенчанный зубцами каменные дома (steenen) высились со своими башенками над убогими соломенными крышами рабочих жилищ2; в городских войсках они составляли конницу; в доме гильдии, ghiselhuis, тщательно различали и обращались совершенно по-разному с ремесленником и буржуа, привыкшим пить вино за своим столом3.

Эта кастовая надменность, так открыто проявлявшаяся патрициатом, имела свои основания. Действительно, начиная с середины XII в. до конца XIII в., крупное бюргерство представляло поразительное зрелище. Своим умом, энергией

итрудолюбием, своими деловыми способностями, своей преданностью общественному делу, оно невольно напоминает, несмотря на разницу во времени

иобстановке, парламентскую аристократию, управлявшую Англией в VII и XVIII вв. Правда, ее дело оставалось анонимным, и лишь случайно до нас дошли имена некоторых «poorters» (горожан), причастных к тогдашней политической жизни: таким был, например, Симон Сафир из Гента, к которому неоднократно обращался английский король Иоанн, как к посреднику в Нидерландах. Но если роль отдельных лиц нам неизвестна, то о роли всего коллектива можно судить по ее результатам. Во время правления патрициата окончательно сформировались города, были возведены их стены, построены их рынки, приходские церкви, дозорные башни, вымощены городские улицы, упорядочены водопроводы, проведены каналы. При этом же строе в городах была введена та финансовая, военная и административная система, которую они с тех пор сохранили без

существенных изменений до конца Средних веков. Правление патрициев дало городам народные школы4, освободило

См. выше, стр. 268.

В конце XII века Гизельберт говорит о «homines in Gandavo potentes parentela et turribus fortes» («людях сильных в Генте своей родней и башнями»). Несколько позднее Вильгельм Бретонский упоминает о «turritas domos» (домах с башнями)

Лилля.

з

Warnkoenig-Cheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill, p. 284.

В 1116—1179 гг. монахи монастыря св. Петра в Генте жаловались, что светские власти претендуют на назначение школьных учителей. Van Lokeren, Chartes de SaintPierre, t. I, p. 153 (с неточной датой). Гентская, «Keure» от 1192 г. разрешала открывать школы всем. Warnkoenig-Cheldolf, Histoire de Flandre, t. Ill,

города от юрисдикции церковных судов, уничтожило феодальные повинности, тяготевшие еще на городских землях или городских жителях, и сделало, наконец, все выводы из вписанных в грамоты привилегий.

Патриции не только в качестве городских правителей придали городам тот блеск, которого они достигли в конце XIII в. Они, кроме того, щедро жертвовали свои состояния на городские дела. Так, камбрэский хронист восхвалял только что упомянутого нами Веримбольда за то, что он выкупил за свой счет обременительный налог, взимавшийся у одной из - городских застав1. Но горячий местный патриотизм, одушевлявший высший слой городского населения, проявился в особенности в строительстве городских больниц. С конца XII века создававшиеся ими благотворительные учреждения множились с поразительной быстротой2. И подобно тому, как хоры церкви св. Иоанна в Генте, Ипрские и Брюггские торговые ряды, канал от Гента до Дамма и трубы Зилебеке и Дикебусхе, питавшие ипрский водопровод, — еще и в настоящее время напоминают о величии и плодотворности патрицианского правления, точно так же благотворительные учреждения современной Бельгии обязаны в значительной мере своими богатствами пожертвованиям этих «erwachtige. lieden» (родовитых бюргеров) и этих «comanen» (членов гильдий), щедро жертвовавших для облегчения участи бедных часть барышей, которые они получали со всех концов Западной Европы от продажи фландрских сукон.

Но те же причины, которые породили могущество патрицианского строя, привели также и к его гибели. Имея все достоинства классового управления, он под старость приобрел все недостатки его. Привилегии патрициата и занимавшееся им повсюду исключительное положение первоначально признавались всеми. Было естественно, что самым богатым купцам досталась городская власть. В этих населенных пунктах, живших торговлей и промышленностью, олигархия богатства стала неизбежной с самого же начала, подобно тому как в свое время неизбежен был феодальный строй, соответствовавший потребностям эпохи, когда главной экономической силой была крупная земельная собственность. Но в то время как в XII веке княжеские бальи и чиновники постепенно заменили феодалов, положение которых не отвечало больше новому порядку вещей

р. 229. В Ипре в XIII в. «scole majores» (высшие школы) оставались в зависимости от капитула, но «parve scole in quibus discipuli poterunt erudiri usque

ad Catonem» («низшие школы, в которых ученики могли обучаться до Катона») могли свободно открываться всеми. Feys et Nelis, Cartulaire de la prevote de Saint-Martin a Ypres, t. I, p. 123 (Bruges, 1880).

Gestes des eveques de Cambrai, ed. Ch. de Smet, p. 132. Он назначил, кроме

того, доходы для содержания городских мостов. Ibid., с. 134. Ср. выше, стр. 226, прим. L.

Например, в Ипре госпитали были построены: в 1230 г. Маргаритой Вут, вдовой эшевена, в 1276 г. Христиной Бель, тоже вдовой эшевена, в 1277 и 1279 гг. зшевенами Ламбертом Бардонком и Петером Брудерламом.