МЕРТОН Социальная структура и аномия

всякого пристрастия к сладкому винограду; она только говорит, что вот эти гроздья несладкие. Мятеж, в свою очередь, заключает в себе подлинную переоценку всех ценностей, когда прямое или косвенное переживание фрустрации приводит к полному обличению того, что прежде высоко ценилось: взбунтовавшаяся лиса просто отказывается от всеобщего пристрастия к сладкому винограду. В случае ressentiment’а человек осуждает то, чего втайне желает; в случае мятежа он осуждает само желание. Однако несмотря на различие этих двух явлений, организованный мятеж может находить опору в огромном резервуаре обиды и недовольства, когда до предела обостряются институциональные деформации.

Когда институциональная система расценивается как препятствие для удовлетворения узаконенных целевых устремлений, расчищается площадка для мятежа как приспособительной реакции. Чтобы эта реакция переросла в организованное политическое действие, приверженность должна быть не только отделена от существующей социальной структуры, но и перенесена на новые группы, одержимые новым мифом42. Миф выполняет двойную функцию: он обнаруживает источник широкомасштабных фрустраций в социальной структуре и изображает альтернативную структуру, которая, предположительно, не будет приносить разочарование достойным. Это хартия действия. В этом контексте становятся еще более ясными функции контрмифа консерваторов, кратко описанные ранее в этой главе: каков бы ни был источник массового разочарования, его не следует искать в базисной структуре общества. Консервативный миф может, таким образом, уверять, что эти разочарования заключены в самой природе вещей и присущи любой социальной системе: “Периодические всплески безработицы и спады деловой активности нельзя отменить законодательным актом; ведь и человек сегодня может быть здоров, а завтра болен”43. Или, если уж не применяется доктрина неизбежности, то пускается в ход доктрина постепенного улучшения: “Еще немного, и все у нас будет в полном порядке”. Или идет в ход доктрина, отводящая враждебные чувства от социальной структуры и переводящая их на индивида, который стал “неудачником”, потому что “каждый человек в этой стране реально получает то, что ему причитается”.

И миф мятежа, и миф консерватизма стремятся “монополизировать воображение”, пытаясь так определить ситуацию, чтобы либо подтолкнуть недовольных к пятому типу приспособления, либо, наоборот, отвадить от него. Из всех мятежников объектом наибольшей ненависти становится прежде всего ренегат, который, достигнув успеха, отвергает господствующие ценности. Ведь он не только ставит под сомнение ценности, как это делает они-группа, но и становится знаком того, что единство группы разрушено44. Тем не менее, как уже не раз отмечалось, обычно именно члены восходящего класса (а не наиболее угнетенных слоев) организуют обиженных и мятежных в революционную группу.

ПРЕДРАСПОЛОЖЕНИЕ К АНОМИИ

Рассмотренная нами социальная структура предрасполагает к аномии и девиантному поведению. Давление такого социального порядка внушает индивиду: превзойди своих конкурентов! Пока чувства, поддерживающие эту состязательную систему, распределены по всему спектру деятельностей и не ограничиваются одним только конечным достижением “успеха”, выбор средств будет в значительной степени оставаться под институциональным контролем. Но когда культурный акцент переносится

42 См.: George S. Pettee, The Process of Revolution (New York, 1938), р. 8-24, в особенности его трактовку “монополии воображения”.

43 R. S. and H. M. Lynd, Middletown in Transition (New York, 1937), р. 408; в книге можно ознакомиться с рядом культурных стереотипов, используемых в консервативном мифе.

44 См. тонкие наблюдения Георга Зиммеля: Georg Simmel, Soziologie (Leipzig, 1908), S. 276-277.

с удовлетворений, вытекающих из самого процесса конкуренции, на едва ли не исключительное внимание к его результатам, возникает напряжение, ведущее к крушению регулирующей структуры. С ослаблением институциональных механизмов контроля возникает ситуация, очень близкая к той, которую философы-утилитаристы ошибочно считали типичной для общества: ситуация, когда калькуляция личной выгоды и страх наказания становятся единственными регулирующими факторами.

Предрасположение к аномии распределено в обществе неравномерно. В ходе нашего анализа мы уже предположили, что некоторые социальные страты наиболее уязвимы для давлений, подталкивающих к девиантному поведению, и выявили ряд механизмов, ответственных за возникновение этих давлений. Ради упрощения задачи мы взяли в качестве главной культурной цели денежный успех, хотя на складе общих ценностей можно, конечно, найти и альтернативные цели. Миры интеллектуальных и художественных достижений предоставляют, например, иные образцы карьеры, не связанные с крупными денежными вознаграждениями. В той мере, в какой культурная структура наделяет престижем эти альтернативы, а социальная структура дает к ним доступ, система несколько стабилизируется. У потенциальных девиантов остается возможность подчиниться ей в рамках этих запасных наборов ценностей.

Однако главные предрасположения к аномии сохраняется, и именно на них предложенная здесь аналитическая схема обращает особое внимание.

РОЛЬ СЕМЬИ

В заключение следует собрать воедино разбросанные выше идеи, касающиеся той роли, которую играет в этих формировании этих образцов девиантного поведения семья.

Семья, безусловно, является главным ремнем передачи культурных стандартов грядущему поколению. Но чего до самого последнего времени не замечали, так это того, что семья передает детям главным образом ту часть культуры, которая доступна социальной страте или группам, в которых оказались родители. Следовательно, она является механизмом воспитания ребенка в рамках культурных целей и нравов, характерных для этого узкого круга групп. Однако социализация не ограничивается непосредственным обучением и воспитанием. Этот процесс, по крайней мере отчасти, протекает непреднамеренно. Помимо непосредственных наставлений, вознаграждений и наказаний, на ребенка оказывают воздействие социальные прототипы, которые он видит в повседневном поведении и случайных разговорах родителей. Нередко дети замечают и усваивают культурные единообразия даже тогда, когда те остаются неявными и не сведенными к правилам.

Языковые образцы дают наиболее впечатляющее — и прямо-таки бросающееся в глаза в психологических наблюдениях — свидетельство того, что дети в процессе социализации улавливают единообразия, которые не были явно сформулированы для них старшими или сверстниками и в которых они сами не отдают себе отчет. Наиболее показательны устойчивые языковые ошибки у детей. Так, ребенок будет самопроизвольно употреблять такие слова, как “mouses” или “moneys”, даже если он никогда их раньше не слышал и никто не учил его “правилу образования множественного числа”. Или будет создавать такие слова, как “falled”, “runned”, “singed”, “hitted”, хотя в возрасте трех лет никто не учил его “правилам” спряжения глаголов. Или будет говорить, что отобранный им лакомый кусочек “лучшéе” [gooder], чем другой, или — следуя далее по логике — описывать его как “лучшайший” [goodest] из всех. Он явно уловил скрытые парадигмы выражения множественности, спряжения глаголов и образования степеней сравнения

прилагательных. Об этом свидетельствует сама природа его ошибок и неправильного применения парадигмы45.

Из этого можно сделать предварительный вывод, что он не только впитывает явную культурную ориентацию своих родителей, выражающуюся в бесконечном потоке приказаний, объяснений и поучений, но и деятельно вовлекается в поиск и усвоение неявных парадигм культурного оценивания, категоризации людей и вещей и иерархизации достойных уважения целей. По всей видимости, важные исследования процессов социализации, проводимые глубинной психологией, нужно дополнить прямым наблюдением диффузии культуры внутри семьи. Вполне может оказаться, что ребенок сохраняет неявную парадигму культурных ценностей, выявленную им в повседневном поведении его родителей, даже в том случае, когда она входит в конфликт с их явными советами и наставлениями.

Проекция родительских амбиций на ребенка тоже имеет самое прямое отношение к предмету нашего обсуждения. Как хорошо известно, многие родители, столкнувшись с личной “неудачей” или недостаточным “успехом”, могут утаивать свой изначальный целевой акцент и откладывать дальнейшие попытки добраться до цели, рассчитывая достичь ее косвенным образом с помощью своих детей. “Влияние может осуществляться через мать или отца. Часто они надеются, что ребенок достигнет тех высот, которых не смогли достичь они”46. В недавнем исследовании социальной организации жилых микрорайонов мы обнаружили, что значительная часть представителей низших профессиональных уровней (и среди негров, и среди белых) надеются на то, что их дети сделают профессиональную карьеру47. В случае, если это открытие подтвердится дальнейшими исследованиями, оно будет иметь важное значение для рассматриваемой здесь проблемы. Ведь если компенсаторная проекция родительских устремлений на детей вещь широко распространенная, то именно эти родители, наименее способные обеспечить своим детям свободный доступ к возможностям, именно эти “неудачники” и “разочарованные”, будут оказывать на своих детей колоссальное давление, зовущее к высоким достижениям. И этот синдром высоких устремлений и ограниченных реальных возможностей, как мы увидели, является тем самым образцом (pattern), который открывает дорогу девиантному поведению. Это ясно говорит о необходимости исследований, посвященных формированию профессиональных целей в разных социальных стратах, без которых мы не сможем понять (в рамках нашей аналитической схемы) непреднамеренную роль семейного воспитания в производстве девиантного поведения.

45W. Stern, Psychology of Early Childhood (New York, 1924), р. 166; в книге отмечается факт таких ошибок (например, употребления “drinked” вместо “drank”), но не делается никаких выводов относительно выявления скрытых парадигм.

46H. A. Murray et al., Explorations in Personality, р. 307.

47Данные взяты из исследования социальной организации плановых сообществ: R. K. Merton,

Patricia S. West, M. Jahoda, Patterns of Social Life.