12.4. Средние классы

Необходимым условием демократии и стабильности повсеместно признается наличие в обществе среднего класса (или средних клас­сов), которому есть что терять и который невосприимчив к призы­вам радикалов. Между тем многие утверждают, что в России сред­него класса нет. Как подсчитал О. Шкаратан, у нас семьи, которые можно было бы отнести к среднему классу, составляют всего 2,1% населения (Шкаратан 2004:34-35). Отсюда вывод: «В современной России среднего класса как несущей опорной конструкции обще­ства нет и быть не может» (Там же). Если прибавить к этому оценку уровня бедности в России,сделанную тем же автором (80-85%), ста­новится ясно, что демократии у нас тоже быть не может. Я твердо знаю, что мой друг О. Шкаратан — настоящий сторонник демокра­тии. Просто он, как и многие российские интеллигенты, придержи­вается третьей позиции из тех, что были упомянуты в начале этой главы. Он ищет подтверждения своему мнению о том, что непра­вильное проведение реформ надолго погубило демократическую перспективу России.

Посмотрим, насколько российская действительность соот­ветствует подобным заключениям. Начнем с попытки уточнить, что имеется в виду под понятием «класс». В свое время К. Маркс предло­жил концепцию классового общества, разделяя классы по признаку основного источника доходов и средств существования. Буржуазия существует за счет капитала; наемные работники — за счет продажи своего труда, единственного товара, которым они располагают; зе­млевладельцы, остатки сословия феодалов — за счет ренты от зе­мельной собственности; мелкая буржуазия и крестьянство — за счет продажи продуктов собственного труда с привлечением в ограни­ченных размерах наемной рабочей силы. Простая и ясная схема!

Потом эта ясность показала свою теневую сторону. Мне ка­жется, что идея среднего класса, а также теории более сложной со­циальной стратификации появилась как реакция на марксистскую схему, чтобы подчеркнуть, что не все так просто. Общество измени­лось, классовые перегородки в нем утрачивают значение, и классо­вая борьба теряет смысл. Да, пролетариату нечего было терять, кроме своих цепей. Но сейчас большинство в обществе составляет средний класс, которому есть что терять, и он является опорой со­циальной стабильности.

В таком понимании средний класс (или средние классы) ока­зывается весьма расплывчатым понятием. Его чаще всего и опреде­ляют, перечисляя различные категории граждан, выделяемых по разным признакам: уровень и источники доходов, характер потре­бления, профессии, уровень образования, тип социального поведе­ния и другое.

Три подхода к определению

Поскольку нам нужны количественные оценки, я могу представить три подхода к определению среднего класса. Первая — по уровню доходов. Условимся, например, что домохозяйства с доходами менее 4,3 доллара в день образуют слой бедных (бедные по высшему кри­терию Всемирного банка, включая «почти бедных»). В 2000 году это составило 46,5% населения. Богатые — не более 3-3,5% населения. Тогда 50% населения между этими группами — средние слои. На­звать их средними классами я не решаюсь. Но все же, по российским меркам, это большинство населения. Конечно, это определение ма­лосодержательно, для того чтобы видеть в нем опору демократии.

Второй подход. Условимся, что мы рассматриваем группу стран с устойчивой демократией, например группу стран — членов Организации экономического сотрудничества и развития. Возьмем их усредненное распределение населения по доходным группам. В середине распределения выделяем часть, представляющую боль­шинство населения, и смотрим, какими показателями характеризу­ется их образ жизни. В США, например, представители этих слоев составят 70-80% населения, в Западной Европе — 50-60%. Потом попробуем оценить, какая доля населения России имеет сравнимые характеристики образа жизни и потребления. Мне кажется, что ав­торы опубликованных в 2001 году в журнале «Эксперт» материалов по изучению среднего класса в нашей стране использовали пример­но такую методологию. Их оценка — около 7%.

Третий подход состоит в том, что средние классы определя­ются набором признаков и их численность оценивается как сово­купность домохозяйств, обладающих этими признаками. Такой подход принят, в частности, коллективом авторов книги «Средние классы в России» под редакцией Т. Малевой (Средние классы 2003). Они выделяют три группы признаков: 1) материальные ресурсные признаки — доходы, расходы, потребление, накопленные сбереже­ния, имущество; 2) нематериальные ресурсные признаки — уро­вень образования, профессионально-квалификационная позиция, должностная позиция; 3) признаки социального самочувствия (самоидентификация) — самооценки успешности экономическо­го поведения, успеха, комфортности нынешней жизни (Там же, 31). Численность и доля средних слоев определяется как пересечение (логическое произведение, конъюнкция) множеств с соответствую­щими признаками. Следует предположить, что в пересечении дол­жен браться какой-то один признак из каждой группы.

Ядро, полуядра и совокупный средний класс

Авторы выделяют ядро средних классов — пересечение трех приз­наков и полуядра — парные комбинации признаков. Совокупность домохозяйств, обладающих по крайней мере двумя из трех призна­ков, образует обобщенный средний класс. В обследованной выбор­ке в ядро вошли 6,9% домохозяйств (12,9% — в городах). Обобщен­ный средний класс — 20% домохозяйств, в том числе в городах — 30%. Еще вводится совокупный средний класс — множество домо­хозяйств хотя бы с одним признаком среднего класса — 52,2% (в го­родах— 62,3%) (Тамже,214-217). Вот некоторые интересные выво­ды этого исследования, связанные с его методологией:

• около трети семей, субъективно относящих себя к сред­ним классам, не имеют соответствующего материального достатка: самооценка выше объективных оснований;

• не более трети семей, умеющих зарабатывать, достаточно образованны;

• только треть образованных научились зарабатывать. Примерно в рамках той же методологии действует О. Шкаратан и М. Авилова. Они берут пересечение множеств, выделенных уже по пяти признакам (материальное положение, образование, профес­сиональный статус, качество жизни, самоидентификация) и один­надцати показателям (Шкаратан 2004:35). В итоге доля средних клас­сов составляет у них 2,1%, при том что каждому из отдельно взятых показателей соответствует от 17,4 до 76,7% выборочной совокупно­сти. Можно было бы добавить еще пару признаков и вообще обну­лить долю среднего класса. Но я бы сказал, что выводы М. Авиловой и О. Шкаратана свидетельствуют о внутренних противоречиях мето­дологии Т. Малевой. Возникает подозрение, что, манипулируя набо­ром признаков, можно получать разные результаты.

Тем не менее мы, не входя в профессиональные тонкости, будем исходить из того, что в России примерно 7% домохозяйств от­вечают западным стандартам среднего класса (в городах — 12-13%), а 20% — российским представлениям о нем (в городах — около 30%). Примерно такова же доля населения (25-30%), готово­го поддерживать демократию. Совокупный средний класс — при­мерно те же 50%, которые мы сразу определили по одному призна­ку— материальному положению.

В работе Т. Малевой средний класс разделяется на три слоя: высший средний класс — 19,1% (3,8% всего населения); средний слой — 70,2%; низшие слои — 10,8% (2,2%) (Средние классы 2003: 226). Можем ли мы идти к демократизации с таким ресурсом? Труд­но сказать однозначно. Тем более что, даже если средний класс был бы много больше, все равно, учитывая наш менталитет и всю сово­купность российских условий, гарантии социальной стабильности не было бы. Мой вывод таков: если не идти к демократии, то расти будет не средний класс, а только бедность, да и менталитет тоже не улучшится.

Коэффициент ненависти

Евгений Гонтмахер, руководитель Центра социальной политики Института экономики РАН: “Чтобы сократить разрыв между бедными и богатыми, нам понадобится 15 – 20 лет”

Рисунок Алексея Меринова

“Жизнь с каждым днем становится лучше, веселее” — как заклинание каждый день повторяют политики и телеканалы. Но почему тогда опросы общественного мнения упорно фиксируют повышенный интерес граждан к социальным проблемам, а преемник Путина и другие кандидаты в президенты на этом интересе строят свои предвыборные кампании?

О том, как выглядит социальная ситуация в России, и о том, какие задачи придется решать новой власти, мы поговорили с руководителем Центра социальной политики Института экономики РАН Евгением ГОНТМАХЕРОМ.

СПРАВКА "МК"

Степень социального расслоения общества характеризует т.н. децильный коэффициент: отношение совокупного дохода 10% самых богатых граждан к совокупному доходу 10% самых бедных граждан.

Если соотношение больше 10 — считается, что это создает условия для социального напряжения и беспорядков.

В Европе нормальным считается 6:1—8:1, в США — 10:1—12:1.

— Цифры и вправду говорят о социальной нестабильности или это пустые страшилки?

— Децильный коэффициент говорит о том, что в стране не все ладно. По официальным данным, в России он сейчас 15,3:1, что, по меркам стран “восьмерки”, куда мы входим, очень много. А в Москве, по экспертным данным, вообще не менее 50:1. К тому же от 30% до 40% доходов у нас до сих пор в тени, и основная часть этих теневых доходов идет в верхние децили...

— Значит, реально расслоение больше?

— По расчетам Института социально-экономических проблем народонаселения РАН, порядка 30:1. И это совсем не похоже на Европу. Это Бразилия, Колумбия, где есть очень узкий круг очень богатых людей, а основная масса людей бедная. И, даже по официальным данным, расслоение продолжает расти. Не так быстро, как в 90-е годы, но все-таки...

— “Не все ладно” — и что? Люди выйдут на улицы?

— “Оранжевые революции”, организованное сопротивление — ерунда, не будет в России этого. Если бы люди вышли на улицы, мы могли бы сказать, что россияне, как французы или немцы, осознают свои интересы и готовы за них бороться. Но у нас, несмотря на все успехи, происходит быстрое одичание, или, говоря по-научному, маргинализация населения. Россияне загибаются поодиночке, озлоблены, но пребывают в апатии, ненавидят государство и не верят ему.

Но если какой-то лидер в критический момент выйдет и скажет им: ребята, вот эти богатые, олигархи — ату их! — будут грабить и убивать, то есть вести себя как типичная маргинализованная толпа.

— Но у “низов” есть надежда выкарабкаться?

— У слова “стабильность” есть синоним “застой”. Это когда как будто кровь застывает в венах и начинают отмирать ноги, руки... У нас — застой в нижних ярусах общества. Лифты снизу вверх не работают или работают очень плохо. И дело не только в том, что кто-то мало получает, а кто-то много. Здравоохранение фактически разделилось на платное — для тех, у кого есть деньги, ведомственное — если повезло и ты где-нибудь в “Газпроме” работаешь, а для остальных — т.н. бесплатное, качество которого обсуждать не будем. В образовании то же самое. Этот разрыв в возможностях усугубляет застой.

— И сколько у нас “наверху”?

— С учетом доходов текущих и накопленных — 1—1,5% россиян можно считать богатыми по мировым меркам. Есть еще процентов 20 обеспеченных — тех, кто по стране на члена семьи имеет порядка тысячи долларов в месяц. Это преимущественно работники экспортно ориентированных отраслей, имеющие доступ к соцпакетам, хорошо дополняющим денежные доходы: частные пенсионные фонды, собственные поликлиники и больницы, дома отдыха, путевки со скидками... Сюда же попадает и финансовая обслуга этих отраслей — банковская, страховая сфера.

— Да в Москве машинисту метро платят больше 1000 долларов!

— Я сказал “по стране”. Конечно, в Москве критерии в разы выше, но сути дела это не меняет... Теперь посмотрим вниз. По официальным данным, ниже прожиточного минимума у нас живет порядка 15%. Бедным от нефтяного дождя тоже перепали крохи, и за последние 7—8 лет они стали жить немножко лучше. Но лишь “немножко”: для тех, у кого на питание идет больше половины доходов, а остальное на оплату жилья и транспорта, инфляция раза в два больше той, что называет Росстат. “Внизу” по-прежнему большинство пенсионеров.

— Почему черта бедности — прожиточный минимум?

— Его ввели в начале 1992 года (я был одним из авторов этой идеи). Дело в том, что в 1991 году Михаил Горбачев подписал указ о введении советской черты бедности, которая называлась “минимальный потребительский бюджет” (МПБ). Тогда в РСФСР ниже этой черты жило около 25% населения. Но как только в 1992 году произошла либерализация цен, число бедных по советским меркам выросло сразу до 75%. С таким показателем власти было невозможно работать. Появилась идея из этой огромной массы бедных выделить самых-самых бедных, фактически нищих, и на них направить социальную помощь. Так появился прожиточный минимум, который был почти в два раза ниже МПБ позднесоветского времени. Все считали, что это временная мера...

Теперь смотрите: в прошлом году по уровню ВВП мы достигли уровня 1991 года, по некоторым другим параметрам — тоже, а по зарплате — нет... Но почему бедность мы по-прежнему считаем на уровне нищеты, по прожиточному минимуму, если экономическая мощь выросла? Да потому что, если вернуться к МПБ, бедными придется признать около 30% населения! Примерно столько россиян ограничивает себя в элементарных продуктах питания и буквально считает каждый рубль... Причем почти половина из них работает! Врачи, учителя (далеко не везде им щедро доплачивают губернаторы), и в сельском хозяйстве иногда получают копейки, и на предприятиях малорентабельных — средняя зарплата в текстильной промышленности, например, чуть выше 5 тысяч рублей...

— А как же предвыборные подарки власти?

— Для большинства людей, зависящих от государства, лишних денег не бывает. И 300 рублей, прибавленных с 1 декабря к базовой части пенсии, и обещанные 14% повышения зарплаты бюджетникам с 1 февраля — это неплохо. Но проблема малообеспеченности этим не решается. Нужны не разовые подачки, а системные изменения, которые увеличат пенсии с нынешних 25 до хотя бы 40% от зарплаты, а оплату труда бюджетников выведут на средний по стране уровень заработков.

— А кто у нас в середине?

— 50% населения — среднеобеспеченные люди, которые не отказываются от колбасы и сыра даже при выросших ценах, пользуются основными благами современной цивилизации. Но львиная их доля живет от зарплаты до зарплаты и активно пользуется потребительскими кредитами (по официальным данным, счета в банках есть лишь у 20% россиян, кое-что лежит под матрацами, но погоды это не делает). У них есть кое-какая недвижимость, но второе жилье — недостижимая мечта. В мире многие так живут, особенно молодые. Но у нас так живут и слишком многие совсем не молодые...

 Повышение цен на продукты питания, рост тарифов на услуги ЖКХ, на транспорт (они же не льготники!) в конечном счете ударяют по этим 50%. И потихоньку они начинают отставать от 20% обеспеченных, вместо того чтобы пополнять их ряды. Главная проблема страны, которую надо будет решать новому президенту, — поднять бедных работающих и не спихнуть вниз большинство среднеобеспеченных.

— Что же делать?

— Впрямую ставить задачу “давайте сделаем 10 к одному” глупо, надо разбираться, почему у нас 15 к 1. Социальная политика ведь не может формироваться сама по себе, а у нас до сих пор нет стратегии развития экономики на среднесрочную перспективу. Мы так и не знаем, чего хотим и как этого будем добиваться. Вот многие среднеобеспеченные работают на неконкурентоспособных предприятиях, с которыми непонятно, что делать: перепрофилировать? закрывать? а людей куда? Эта системная проблема властью всерьез не обсуждается.

— Может быть, вернуть прогрессивный налог?

— Когда у нас вводили плоскую шкалу, у меня были большие сомнения. Если исходить из абстрактного понимания социальной справедливости, то для того, кто зарабатывает 1 млн долларов, и того, кто зарабатывает 1 тыс. рублей, 13% имеют разное социальное значение: богатый не заметит, что у него вычли 130 тысяч долларов, а для бедного потеря и 130 рублей может быть катастрофой. Но пока, к сожалению, трогать плоскую шкалу нельзя хотя бы потому, что частое изменение налоговых ставок уводит часть доходов в тень.

Да и проблема не в налогах. По отношению к социалке власть по-прежнему шарахается между двумя крайностями. Одна из них — ничего не давать, сидеть на деньгах до лучших времен. А вторая — делать подарки всем и вся. Но есть же середина! Вот в Израиле в сельском хозяйстве не льют в пустыне на деревья воду ведрами, потому что 90% ее тут же испаряется, а прокладывают трубочки к каждому дереву, и из них медленно, по капле, поступает вода...

— Значит, сейчас мы льем воду в пустыне?

— Да. Правая рука начинает лить из ведра, левая ее бьет — все, хватит. Вместо того чтобы протянуть шланги к корням и по капельке, куда надо, постоянно...

— Какие “шланги” вы имеете в виду?

— Это то, что называется “социальные технологии”. Вот у нас пенсии низкие. Взять из Стабфонда и отдать пенсионерам деньги глупо — они порадуются года три, деньги кончатся, и будет такое разочарование, что будущему президенту дай бог ноги унести. А почему не сделать пенсионеров выгодополучателями корпораций, которые контролируются государством? “Газпром”, “Транснефть”, “Аэрофлот”... Дивиденды от них поступают в бюджет и растворяются там. Давайте каждому пенсионеру откроем счетик, и выйдет примерно 1,5 тыс. рублей в месяц на человека. Есть доходность — капают деньги, нет — не капают...

Еще у нас есть Стабфонд, который размещается в ценные бумаги за рубежом. И есть проценты, которые мы получаем от этих ценных бумаг, — так давайте, не трогая основное тело фонда, застрахуем стариков на эти проценты по программе дополнительного медицинского страхования хотя бы на год-два, обследуем их, проведем элементарные процедуры!

— Но почему все это не обсуждается?

— Потому что центр принятия решений в последние годы у нас сместился в одну голову. Это голова профессионального разведчика, и ее учили, что для принятия решений прежде всего нужна адекватная и объективная информация. Но у меня глубокое ощущение, что на протяжении нескольких лет объективной информации, по крайней мере социальной, в нее не поступает. Михаил Зурабов приходил и рапортовал, что завтра с утра все будут завалены лекарствами, продолжительность жизни растет, рожать стали, а он был единственный источник информации по социалке...

— Как же единственный? А губернаторы, Патрушев?

— У Патрушева задача другая. Он следит, есть ли какие-то протестные и экстремистские проявления... Телевизор Путин смотрит: я знаю, ему делают подборку новостей. Но что он видит? В России идет ударная уборка урожая, надои молока растут, цены на нефть — тоже, а вот во Франции волнения, в Германии бастуют... У меня ощущение, что по социальным вопросам представление у Владимира Владимировича такое: он обеспечил благосостояние народу — конечно, мы еще не Германия, но люди стали жить лучше, у всех есть кусок хлеба, есть перспективы на будущее...

— То есть он сам в это верит?

— Думаю, что да. И получается, как на картине “Слепой ведет слепых”. Чем это кончается, все знают...

Еще раз говорю: нельзя отрицать, что за 2001—2007 годы социальная ситуация по многим пунктам стала получше. Но кардинального перелома не произошло. Более того — многие системные проблемы усугубились. Мы опять находимся в точке выбора, и вся надежда — на ответственное руководство страны...

— Сколько лет понадобилось развитым странам для того, чтобы подняться от того уровня социального расслоения, который мы сейчас имеем, до нынешних показателей? И сколько лет может понадобиться нам?

— В США все было примерно так же в 20-е годы, когда страна нажилась на Первой мировой войне, как мы на нефтедолларах, и там эти огромные доходы тоже размазались по разным слоям населения очень неравномерно: с одной стороны, появились нувориши, а с другой — массовая нищета, еще похлеще нашей. А если взять Францию и Великобританию, то там примерно такой же уровень социального расслоения, как у нас, был в 30-е годы. Тяжелейшая Вторая мировая война, конечно, затемнила ситуацию, но после нее, в 50—60-е годы, эти страны осуществили переход от экономики индустриальной, когда нужно много простого и дешевого труда, к экономике инновационной, когда труд становится более дорогим, но и более эффективным. Чтобы достичь нынешних величин децильного коэффициента, им понадобилось 15—20 лет. Думаю, что и нам понадобится столько же. Но цель достижима лишь в том случае, если российская экономика будет интенсивно развиваться именно как социально ориентированная.

СПРАВКА "МК"

Официальные данные за 2007 год еще не опубликованы, но промежуточные, на середину года, свидетельствуют о дальнейшем росте имущественного расслоения.

Как менялся децильный коэффициент в России?

1991 год      4,5:1 1992 год      8,0:1 1994 год      15,1:1 2000 год      13,9:1 2002 год      14:1 2004 год     14,8:1 2005 год      14,9:1 2006 год      15,3:1

По данным Росстата, в 1-й половине 2005 года прожиточный минимум в среднем по стране составлял 3053 рубля в месяц на человека.

В 1-й половине 2006 года — 3443 рубля в месяц на человека.

В 1-й половине 2007 года — 3809 рублей в месяц на человека.