Литература по Идеологии / Европейская перспектива Беларуси

Войны XX-го века и XX-й век как война

ницу, на которой всё меняется. Так, например, согласно описаниям известного современного психолога8, с точки зрения переживаний фронтового артиллериста топографический характер ландшафта меняется настолько, что неожиданно становится конечным, и руины оказываются уже совсем не такими, какими они были раньше, то есть деревнями и т. п., в данный момент они выступают прикрытиями и ориентирами. Таким образом, преобразуется и «ландшафт» основополагающих жизненных значений, он приходит к концу, за пределами которого не может располагаться что-то ещё, что-то более обнадеживающее или более высокое.

Почему же этот величайший опыт, единственно способный вывести человечество из состояния войны и привести к действительному миру, в истории XX в. так и не стал значимым, вопреки тому что люди прошли через этот опыт дважды в течение четырёх лет, что он действительно их затронул и кардинально изменил? Почему не раскрылся его спасительный потенциал? Почему он не сыграл и почему не продолжает играть в нашей жизни ту ни с чем не сравнимую роль, которую имела и имеет борьба за мир в великой войне, каковой является ХХ столетие?

Ответить на эти вопросы нелегко. Не помогает и тот факт, что человечество настолько пропитано и околдовано опытом войны, что только из этого опыта становится возможным понять своеобразие истории нашей эпохи. Вторая мировая война устранила различие между фронтом и тылом. Война в воздухе способна достигнуть в равной мере любого. А ситуация с наличием атомной угрозы привела к тому, что последний спровоцированный военный конфликт, если за ним будет стоять сильная и интеллектуальная имперская воля, станет в буквальном смысле слова последним. В течение некоторого времени говорили о «комплексе Хиросимы» как крайнем обобщении военного опыта, опыта фронта, конца света, наступающего с сенсационной интенсивностью. Здесь даже самые трезвые свидетели этого события не смогли удержаться от эсхатологического восприятия. А историческое воздействие? До ощутимого воздействия, которое стоило бы истолковать как принципиальный поворот и преобразование, которое (по словам Тейяра) ни с чем иным не идёт в сравнение, дело пока не дошло. Сила продолжает пленять нас, вести нас своими путями, завораживать и обольщать, как и превращать нас в юродивых. Там, где, как думается, мы овладели ею и надеемся с её помощью обезопасить себя, на самом деле мы находимся в состоянии демобилизации и неспособности выиграть войну, которая коварным образом изменила форму, но не прекратилась. Жизнь, конечно же, была бы рада возродиться, но именно она, именно сама жизнь и порождает войну и не может выпутаться из неё своими собственными средствами. Где же завершение таких перспектив? Война как средство Силы, служащее её высвобождению, не может

271

Ян Паточка

закончиться сама собой. Напрасно искать укрытие в своём мирке, поскольку больше не существует закрытых мирков; Сила и техно-наука открывают воздействиям весь мир, так что в нём каждое действие повсюду находит свой отклик. Перспектива мира, жизни и дня не имеет конца, это позиция бесконечного конфликта, который рождается всегда в новых формах, оставаясь при этом тем же самым.

Гигантское предприятие экономического обновления, небывалые социальные завоевания, которые нам даже не снились и которые получили размах в Европе, отпавшей от мировой истории, показывают, что эта часть света решилась на демобилизацию, потому что ей не оставалось ничего иного. Одновременно углубляется пропасть между beati possidentesd и теми, кто на нашей богатой ресурсами планете умирает с голоду, – следовательно, углубляется состояние войны. Бессилие, неспособность победить в войне, набросок которой сделан с позиции мира, у бывших мировых господ совершенно очевидны. Перенести центр тяжести в сферу экономической власти является кратковременным, одномоментным и обманчивым шагом, поскольку он связан с демобилизацией там, где мобилизуются армии трудящихся, исследователей и инженеров: все они, в конце концов, послушны ударам бича. Это стало особенно ясно в ходе энергетического кризиса недавнего времени.

В новых условиях атомного вооружения и постоянной угрозы полного уничтожения война может в любой момент превратиться из горячей в холодную или тлеющую. Эта тлеющая война никак не менее сурова, а зачастую даже более сурова, чем горячая война, в которой фронты проходят через целые континенты. Ранее уже было сказано, как война включает в себя «мир» в виде демобилизации. С другой стороны, постоянная мобилизация – это только fatum, тяжело переносимый для мира, которому невыносимо смотреть в лицо и из которого сложно выводить следствия, несмотря на то что они вполне ясны. Тот, кто ещё желает, кто сохраняет свою волю несокрушимой и не подвергает ее коррозии, лишается истины и публичности, непосредственно принуждается к состоянию войны, к состоянию внешней и внутренней диктатуры, тайной дипломатии, насквозь лживой и циничной пропаганды. Наши оппоненты могут указать на то, что крайние средства мобилизации, которые проявились в форме процессов систематического террора или постепенного уничтожения целых социальных групп и слоёв посредством принудительного труда и концентрационных лагерей, уже отошли в прошлое. Вопрос, однако, состоит в том, означает ли это действительную демобилизацию, или же, напротив, войну, которая продолжает вестись «мирными» средствами. Война показывает здесь своё «мирное» лицо, лицо циничной деморализации, призывая к воле жить и иметь. Человечество

d«Счастливо обладающие» (лат.).

272

Войны XX-го века и XX-й век как война

становится главной жертвой некогда развязанной войны, то есть войны мира и дня. Мир, день рассматривают смерть как средство крайней человеческой несвободы, как путы, на которые люди закрывают глаза, но которые присутствуют здесь в форме vis a tergoe, в виде террора, толкающего людей в огонь, – поскольку человек именно благодаря смерти и страху привязан к жизни и чаще всего подвержен манипулированию.

Именно поэтому, однако, существует определённая перспектива того, как исходя из порождённой миром войны обнаружить поле действительного мира. Первая предпосылка – это фронтовой опыт Тейяра-де-Шардена, суть которого в не менее острой, хотя и менее мистической форме сформулировал, например, Юнгер: как позитивное значение фронта, когда фронт понимается отнюдь не как порабощение жизни, а как неслыханное освобождение именно от её рабства. Современная форма войны – это тот половинчатый мир, когда оба противника мобилизуются, рассчитывая при этом на демобилизацию друг друга. Эта война также имеет свой фронт и свои средства, с помощью которых она сжигает и уничтожает, а также лишает людей перспектив и обращается с ними как с материалом, предназначенным для высвобождающейся Силы. Этот фронт противостоит «деморализующим», терроризующим и обольщающим мотивам дня. Он служит разоблачению их характера, выступает протестом, за который платят кровью. Эта кровь не течёт, но гниёт в тюрьмах, в изгнании, в уничтоженных жизненных планах и возможностях, – и она опять потечёт, как только Сила посчитает это выгодным. Необходимо понять, что именно здесь находится место, где разыгрывается собственная драма свободы; свобода не наступит «когда-нибудь потом», когда будет окончена борьба, но именно в этой борьбе её место – punctum saliensf, высшая точка, с которой можно обозревать поле боя. Необходимо понять, что те, кто подвергнут воздействию Силы, свободнее, чем те, кто сидит в тылу и с беспокойством выжидает, когда до него дойдёт очередь.

Каким образом «фронтовой опыт» может приобрести ту форму, которая сделала бы его историческим фактором? Почему он им не становится? Потому что в той форме, в которой его так ярко изобразили Тейяр-де-Шарден и Юн- гер, – это опыт каждого отдельного человека в наивысшей точке [его жизни], в отношении которой не остаётся ничего иного, как сойти вниз, в повседневность, где человека снова с неизбежностью одолевает война в форме планирования Силой мира. Средством, с помощью которого можно преодолеть это состояние, служит солидарность потрясённых. Солидарность тех, кто сумел понять, о чём идёт речь в [ситуации] жизни и смерти и, в результате, в истории. Потому что история – это и есть конфликт между элементарной, нагой жизнью, скован-

273

Ян Паточка

ной страхом, и жизнью в апогее, которая не планирует каждый свой будущий день, но ясно видит, что каждый день, его жизнь и «мир» конечны. Только тот, кто существует, чтобы понять это, кто способен к повороту, к metanoiag, и является духовным человеком. Духовный человек – это тот, кто всегда способен понимать, а его понимание – это не констатирование фактов и не «объективное знание», хотя он должен иметь в своём распоряжении и объективное знание, относя его к сфере тех дел и предметов, которыми он занимается и над которыми имеет преимущество знающего.

Солидарность потрясённых, т. е. людей, переживших потрясение в своей вере в «день», в «жизнь» и в «мир», приобретает особое значение именно в эпоху высвобождения Силы. Высвобожденная Сила – это то, без чего не могут существовать «день» и «мир», а также человеческая жизнь, произведённая в мире экспоненциального роста. Солидарность потрясённых – это солидарность тех, кто понимает. Однако понимание в современных условиях должно касаться не только этой основополагающей плоскости, плоскости рабства и свободы по отношению к жизни, оно также должно быть пониманием значения науки и техники, той Силы, которую мы высвобождаем. В руках тех, кто обладает такого рода пониманием, потенциально находятся все силы, опираясь на которые современный человек только и может выжить. Солидарность потрясённых в состоянии сказать «нет» всем тем мобилизационным мероприятиям, которые делают состояние войны непрерывным. Она не будет выдвигать позитивную программу, но будет действовать, как daimonion Сократа, через предостережения

изапреты. Она может и должна создать духовный авторитет и стать духовной властью, которая приведёт воюющий мир к его действительным ограничениям

итем самым сделает невозможными определённые действия и операции. Солидарность потрясённых существует в атмосфере преследования и опас-

ности: это её фронт, тихий и избегающий рекламы и сенсаций, который находится даже там, где аппарат насилия господствующей Силы стремится подчинить себе солидарность. Она не боится непопулярности, и даже требует её, и взывает тихо, без слов. Человечество не вступит на почву мира, отдав себя на откуп заботам повседневности и поддавшись её обещаниям. Тот, кто предаёт эту солидарность, должен осознать, что он потворствует войне и является её паразитом в тылу, питающимся кровью других. Особенно активно осознание этого поддерживают жертвы фронта потрясённых. Смысл, который возвышается над апогеем человеческой жизни и над сопротивлением Силе и который

gМетанойя (греч. μετάνοια, букв. «после ума») – термин, обозначающий сожаление о чём-то свершившемся, раскаяние (особенно в психологии и психотерапии); в религиозной (особенно раннехристианской) традиции зачастую несёт смысловое значение покаяния.

274

Войны XX-го века и XX-й век как война

необходимо достигнуть, преодолев Силу, заключается в способствовании тому, чтобы каждый, кто понимает, почувствовал внутреннее неудобство своей конформистской позиции. Тем самым достигается то, что техническая компонента духа, «техническая интеллигенция» в лице прежде всего исследователей и практиков, первооткрывателей и инженеров начинает чувствовать дуновение этой солидарности и действовать в согласии с ней. Необходимо потрясти повседневность тех, кто привержен фактам и находится во власти рутины. Необходимо показать, что их место по сю сторону фронта, а отнюдь не на стороне бравурных, самодовольных лозунгов «дня», которые в действительности призывают к войне, будь то во имя народа, государства, бесклассового общества, мирового единства, и которые, как и любые другие произнесённые или будущие призывы, уже дискредитированы и легко могут быть дискредитированы в будущем благодаря фактической решительности и беспощадности Силы.

В самом начале истории Гераклит Эфесский сформулировал идею войны как такого божественного закона, который лежит в основании всего человеческого. Он не имел в виду «войну» в значении экспансии «жизни», но понимал её как доминирование Ночи, как волю к свободе риска в aristeiah, в том удержании на границе человеческих возможностей, которое выбирают самые лучшие люди, отдающие предпочтение не бренным вещам и эфемерному продолжению удобной жизни, а вечной славе в памяти смертных.9 Эта война (полемос) является матерью всех законов полиса, как и всего сущего в целом: одних она объявляет рабами, других – свободными.10 Но и свободная человеческая жизнь имеет ещё одну вершину над собой. Война способна обнаружить, что некоторые среди свободных способны стать богами, достигнуть области божественного, то есть того, что образует последнее единство и последнюю тайну бытия. Это те, кто понимает, что polemos – это не нечто одностороннее, что polemos не разделяет, а связывает,11 так что противники только кажутся изолированными, в действительности же они связаны друг с другом в совместно переживаемом потрясении повседневности. Они понимают, что таким образом достигли того, что длится во всём и всегда, поскольку образует источник всего сущего и, следовательно, образует божественное. То же самое ощущение и ту же возможность видения описывает Тейяр, когда на фронте переживает сверхчеловеческое божественное. Юнгер же однажды заметил, что идущие в атаку друг на друга становятся двумя частями одной единственной силы, сливаются в единое тело, и добавил: «В одно тело – это сравнение определённого вида. Тот, кто понимает это, тот принимает и себя, и врага, тот живёт одновременно и в частях, и в целом. Тот может помыслить божество, у которого между пальцев скользят эти пестрые нити, – божество с улыбкой на устах».12

h«Доблесть» (греч.).

275

Ян Паточка

Случайность ли это, что два самых глубоких теоретика фронтовых переживаний, которые во всех остальных вопросах принципиально отличаются друг от друга, приходят к сравнениям, которые становятся новой версией Гераклитова видения бытия как polemos? Или тут открывается нечто, принадлежащее неопровержимому смыслу истории западного человечества, который сегодня становится смыслом человеческой истории вообще?

Перевод с чешского Павла Прилуцкого

Выполнен по: Patočka J. Kacířské eseje o filozofii dějin // Patočka J. Péče o duši, Sebrané spisy. Sv. III str. 13–144, OIKOYMENH, Praha, 2002. S. 127–141.

Примечания

1 Diels H., Kranz W. Die Fragmente der Vorsokratiker. Berlin, 1951: Heraklit, B 1.

2Jünger E. Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt (1932). In: Sämtliche Werke, 2. Abt.: Essays II, Bd. 8: Der Arbeiter. Stuttgart, 1981.

3См.: Sieburg F. Gott in Frankreich? Frankfurt/M., 1929; erweiterter Neudruck, 1954.

4Teillhard de Chardin P. Écrits du temps de la guerre. Paris, 1965. S. 210.

6См.: Jünger E. Die totale Mobilmachung (1930). In: Sämtliche Werke, 2. Abt.: Essays I, Bd. 7: Betrachtungen zur Zeit. Stuttgart, 1980.

7См.: Barbusse H. Le Feu. Journal d’une escouade. Paris, 1916; sowie Ders., Charté. Paris, 1919.

8Lewin K. Kriegslandschaft. In: Zeitschrift für angewandte Psychologie, XII (1917). S. 440–447.

9Diels H., Kranz W. Op. cit.: Heraklit, B 29.

10Ibid: Heraklit, B 53.

11Ibid: Heraklit, B 80.

12Jünger E. Der Kampf als inneres Erlebnis, Sämtliche Werke. 2. Abt.: Essays I, Bd. 7: Betrachtungen zur Zeit. Stuttgart, 1980.

276

Ольга Шпарага – кандидат философских наук, редактор Интернет-журнала «Новая Эўропа» (http://n-europe.eu), доцент факультета философии и политических наук Европейского гуманитарного университета (г. Вильнюс, Литва). Автор перевода на русский язык книги М. Мерло-Понти «Видимое и невидимое» (Минск, 2006). Область интересов: феноменология тела и Другого, междисциплинарные исследования публичной сферы, отношения эстетики и политики, современные трансформации идеи Европы.

Владимир Фурс – доктор философских наук, профессор факультета философии и политических наук ЕГУ, автор трёх научных монографий (Социальная философия в непопулярном изложении. Вильнюс, 2006; Контуры современной критической теории. Минск, 2002; Философия незавершённого модерна Ю. Хабермаса. Минск, 2000). Сфера научных интересов: современная социальная теория, социальная и политическая философия.

Григорий Миненков – кандидат философских наук, профессор, декан факультета философии и политических наук ЕГУ, директор Центра дистанционного обучения ЕГУ, автор пяти научных монографий и учебных пособий, более 100 статей. Область научных интересов: социальная философия и теория, в частности многообразные измерения идентичности, теория и практика высшего образования.

278

Об авторах

Альмира Усманова – кандидат философских наук, профессор факультета социальных наук ЕГУ. Автор одной научной монографии, соавтор и составитель ряда коллективных монографий и учебных пособий. Область научных интересов: исследования современной визуальной культуры, гендерные исследования, семиотика. В настоящее время работает над монографией, посвящённой проблемам визуальной истории (на материале советского кинематографа).

Пётра Рудкоўскі – магістар багаслоўя (Папская Акадэмія Навук у Кракаве), магістрант філязофіі (Ягелёнскі ўнівэрсытэт), публіцыст ARCHE. Абсяг навуковых зацікаўленьняў: сацыяльная філязофія, мэтадалёгія навук, псыхааналіз, філязофія рэлігіі, біблістыка.

Андрей Горных – кандидат философских наук, доцент факультета социальных наук ЕГУ. Автор научной монографии Формализм: от структуры к тексту и за его пределы. Минск, 2001. Сфера научных интересов: критическая теория и современный психоанализ.

Анатолий Паньковский – выпускник философской аспирантуры ЕГУ (2003). Независимый политолог, соредактор сайта «Наше мнение» (www.nmnby.org).

Алексей Пикулик – Master of Research in Political Science (EUI, Florence), Master of Arts in Sociology and Social Anthropology (CEU, Budapest), докторант факультета политических и социальных наук Института Европейского Университета (European University Institute) (Флоренция). Круг академических интересов: институциональная теория, экономическая социология, трансформация постсоветского пространства, компаративный капитализм.

279