Литература по Идеологии / Европейская перспектива Беларуси

Буферные формы: в Европу через отрицание Европы

Вышеградская группа), с одной стороны, и «постсоветские страны» – с другой.

3Darden K. A. Blackmail as a tool of state domination: Ukraine under Kuchma // East European Constitutional Review. Vol. 10. № 2–3 (Spring Summer 2001); http://www.law.nyu.edu/eecr/vol10num2_3/focus/darden.html.

4См.: Бурдье П. Дух государства: Генезис и структура бюрократического поля // Поэтика и политика. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии РАН. М.–СПб., 1999. С. 125– 166.

5Alam M. The Crisis of Empire in Mughal North India, Awadh and the Penjab. 1708–1748. Oxford-Delhi: Oxford University Press, 1986. Р. 17.

631 декабря 2001 истёк четырёхлетний срок полномочий первого главы КНГ ОБСЕ Ханса-Георга Вика, на место которого руководство ОБСЕ предложило бывшего посла Германии в Украине Эбергарда Хайкена. Официальный Минск не принял нового главу КНГ и потребовал пересмотреть мандат миссии. С 1 января 2002 обязанности главы КНГ исполнял Мишель Риволье. Виза у дипломата истекла 15 апреля. Белорусские власти её не продлили, а 1 июня фактически выдворили Эндрю Карпентера. Финальным аккордом в необъявленной войне против КНГ ОБСЕ стали засекреченные слушания, состоявшиеся 22 мая в Палате представителей, по ситуации, сложившейся вокруг миссии. Главным докладчиком выступал председатель КГБ Беларуси Леонид Ерин. 28 мая Центр информации и общественных связей КГБ Беларуси распространил пресс-релиз, в котором передавался смысл выступления Ерина в парламенте. КГБ в очередной раз обвинило КНГ ОБСЕ в Минске во вмешательстве во внутренние дела страны. Леонид Ерин заявил, что КНГ ОБСЕ с самого начала деятельности на территории Беларуси в 1997 находи-

лась под полным контролем США.

7Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 72.

8Ультиматум, адресованный ОБСЕ, вдохновлён идеей расщепления вопросов «подлинной» безопасности (предотвращение угроз незаконной миграции, терроризма и пр.) и «вторичной» гуманитарной проблематики. Смысл этого ультиматума, возможно, представляется несколько туманным для европейцев, которые не вполне понимают, каким образом можно отделить проблемы безопасности от проблем гуманитарного цикла или шире – проблем демократии, которая мыслится в качестве предусловия безопасного мира (или мира, более или менее безопасного).

9«Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация, Украина как государстваучредители Союза ССР … стремясь построить демократические правовые государства … подтверждая свою приверженность целям и принципам Устава Организации Объединённых Наций, Хельсинского заключительного акта и других документов Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, обязуясь соблюдать общепризнанные международные нормы о правах человека и народов, договорились о нижеследующем… » (Соглашение о

191

Анатолий Паньковский

создании Содружества независимых государств. Преамбула: http://cis.minsk. by/main.aspx?uid=176).

10См.: Погорельский А. Восточноевропейская мечта // Политический журнал.

2005. № 21(61); http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=67 &tek=3667&issue=106.

11Пакет документов к проекту Закона РБ «О ратификации Устава Организации Договора о коллективной безопасности»: http://www.mizinov.net/ articles/3232.

12Договор о создании Союзного государства: http://www.rg.ru/oficial/doc/sng/ dog.htm.

192

Алексей Пикулик

Другая Европа. Беларусь как уникальный случай двойной трансформации1

Светлой памяти Багиры, кошки из Пьяна дель Муньоне, которая умела бодаться

Данный текст является попыткой вписать особый случай Беларуси в контекст трансформаций стран Центральной и Восточной Европы. В чём именно заключается особенность белорусского пути и какие теоретические модели лежат в основе анализа ситуации в стране в контексте других случаев трансформации? Основной целью данной работы является создание теоретического фрейма, в рамках которого «особенность» белорусского пути станет максимально операционализированным конструктом.

Введение

Хитрый Путин не похож на хитрого Саакашвили. Злой Лукашенко не похож на доброго Клауса (не Санту, а Вацлава). Да и на Санта-Клауса он тоже, кстати, совсем не похож. «Оранжевый» Киев не похож на «розовый» Тбилиси, а вступивший в Евросоюз Бухарест не похож на не собирающийся никуда вступать Ашхабад. Монструозные библиотеки («shit, they landed!») не впишутся в 80 000 страниц «acquis communautaire»2, а Еврокомиссия никогда не откроет нормальный офис в Бобруйске или Путрышках.

Постсоветское пространство через пятнадцать лет после начала переходного периода всё ещё представляется гетерогенным. Знаменитая фраза Льва Толстого: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» – отлично характеризует разницу между

193

Алексей Пикулик

эволюциями постсоветских стран. Так, траектория развития государств Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) коренным образом отличается от траекторий развития постсоветских республик. Оттолкнувшись от одной и той же структуры (СССР), обладая при этом различными степенями интегрированности в советскую систему, все эти страны начали свой путь из автократического государственного социализма в консолидированную либеральную демократию по политической оси и из плановой экономики в рыночную – по оси экономической. (Естественно, начало трансформации не является ситуацией tabula rasa.) Практически все страны ЦВЕ через пятнадцать лет политических и экономических реформ пришли к общему знаменателю, став членами Европейского Союза. В этих странах политическая демократизация была успешно совмещена с экономической либерализацией. Здесь большую роль сыграли внешние факторы: левередж международных финансовых институтов и интеграционная политика Евросоюза, усиленные внутренними общественными желаниями «возврата в Европу». Кроме того, эти страны и в советские времена отличались определённой либерализацией рынков, там существовали относительно автономные от государства общества. Таким образом, большинство стран ЦВЕ очутились в «пункте назначения», который можно охарактеризовать как консолидированная либеральная демократия, совмещённая с общественно регулируемой рыночной экономикой. И незначительные временные отклонения, как, например, Словакия мечьяровских времен, были исключениями из правил. «Конец истории» всё же наступил на значительной территории бывшего социалистического блока.

Пути (pathways) развития «проблемной» группы постсоветских республик привели к иным результатам, судя по тем ингредиентам, которые смешаны в коктейлях новых «гибридных режимов».3 Согласно рейтингам демократизации, составляемым организацией Freedom House, в 2006 г. из 12 постсоветских республик (не считая Балтийских стран) пять являлись консолидированными авторитарными режимами (Беларусь, Казахстан, Туркменистан, Киргизия, Узбекистан), пять – частично консолидированными авторитарными режимами (Россия, Азербайджан, Таджикистан, Армения) и три – так называемыми «гибридными режимами» (Молдова, Грузия и Украина). В том, что касается рейтинга «экономических свобод», согласно Heritage Foundation, три страны имеют частично свободные экономики (Армения, Грузия, Казахстан), семь – «несвободные экономики» (Киргизия, Молдова, Таджикистан, Азербайджан, Россия, Украина, Узбекистан) и две – «репрессированные экономики» (Беларусь, Туркменистан). Авторитаризм в этих странах зачастую сосуществует с плюрализмом, либеральные рыночные экономики подчас содержат элементы плановых механизмов.

194

Другая Европа. Беларусь как уникальный случай двойной трансформации

И в этой пёстрой компании непохожих семей Беларусь занимает уникальное место.

«Уникальность Беларуси» стала притчей во языцех в узких и широких исследовательских кругах нашей страны. Беларусь обозначают то «последней диктатурой в Европе», то «султанистским режимом», то «авторитаризмом», «персоналистской автократией», «странным соседом Евросоюза». Данные определения соревнуются за звание лучшей метафоры, но, увы, лишь поверхностно затрагивают саму суть белорусской проблемы. Авторитаризм и диктатура per se не являются новыми феноменами или чем-то, что было изобретено в лесах и на болотах могилёвщины. Скорее это старый паттерн4 институционального развития некоторых политических систем. Более того, история знает многочисленные неудачные демократизации – как в странах Латинской Америки, так и в постсоветских республиках (страны Центральной Азии, Украина, Россия). Авторитарные тенденции периодически проявлялись и в удачных случаях трансформации (Словакия – самый яркий тому пример, в меньшей степени – Ру- мыния и Болгария), однако временные отклонения практически никогда не приводили к изменению уровня либерализации экономик.5 Так, усиление авторитарных тенденций в России и построение госкапитализма практически не отразились на общем уровне либерализации экономики России. Фасадная редемократизация политического режима с сохранением либеральной рыночной экономики характеризует опыт Украины времён Ющенко. Либерализация рыночной экономики при сохранении старой автократической системы – это то, что объединяет пути Казахстана, Киргизии и Узбекистана. Наконец последний пример – демократизация системы с уже существующей либеральной рыночной экономикой – является историческим примером институциональной динамики некоторых стран Латинской Америки. Однако ни в одной стране мира изначальное построение капитализма не имело обратной динамики. Иными словами, только в Беларуси процесс коэволюции политической демократизации и экономической либерализации сменился процессом кодекомпозиции в обеих плоскостях: произошёл откат к авторитаризму одновременно с делиберализацией экономики.

Политологические работы о Беларуси зачастую регрессируют к плотному описанию и нарративным экзерсисам. Вполне очевидно, что для символического преодоления границ «необитаемого острова» и нанесения этого острова на географическую карту требуется, как минимум, следовать единым стандартам геодезии и картографии. Более того, позиционирование Беларуси в общих системах координат необходимо для осуществления компаративного анализа, а для этого, в свою очередь, требуется сделать шаг на лестнице абстракций.

195

Алексей Пикулик

В значительной части независимых исследовательских работ о Беларуси (в части политологии, по крайней мере) феноменальность пути Беларуси раскрывается через отсылку к двум сценариям. Первый: объяснение белорусского случая через уникальный набор структур, которые практически полностью предопределили как скатывание страны в авторитаризм, так и невозможность создания институтов современного капитализма. Подобного рода анализ рискует стать редукцией к структурному детерминизму и фатальной предопределённости, в нём не предусмотрена роль агентов (политиков). Кроме того, здесь есть опасность «упустить» из виду каузальный механизм, то есть тот набор факторов

ипеременных, которые «переводят» причины (зачастую отдалённые во времени и в пространстве) в следствие, то есть в конкретную институциональную динамику. Акторы в данной парадигме лишь действуют рационально в рамках экзогенных по отношению к ним структур. Тем не менее, определённые формы демократии и капитализма зачастую возникали и в тех странах, в которых для этого практически отсутствовали какие-либо значимые предпосылки.

Обратный – второй – сценарий (ориентированный на роль агентов) также проблематичен по своей сути, так как гиперрационализирует политиков и наделяет их безграничной трансформационной способностью, которой они зачастую попросту не обладают в связи с ограничениями, наложенными внешними структурами. Так, Лукашенко принято изображать лесником из анекдота про Чапаева, который «пришёл и всех прогнал». Естественно, восприятие его как deus ex machinа скорее подходило бы для создания конспирологической теории, чем для научного объяснения.

Думаю, что более правильной логикой исследования Беларуси является совмещение двух данных подходов, предполагающее аналитическое преодоление как роли предопределённости, обращением к которой грешит первый подход, так и роли случайности (contingency), которая неизменно встроена во второй подход. Я же исхожу из того, что структуры как ограничивают выбор агентов, так и наделяют их новыми возможностями выбора. Не структуры строят демократии и рыночные экономики, а агенты. Весь вопрос в таком случае заключается в соотношении агентов и структур и в том, насколько структуры делают определённые выборы более вероятными и предсказуемыми. То есть здесь мы говорим уже о «структурированной неопределённости». Зачастую первые шаги

ивыборы, случайные по сути, приводят к последствиям, изменяющим данные детерминистские структуры и их воздействие. В следующем раунде новые структуры наделяют властью новых игроков, которые, тем не менее, могут совершать случайные действия. Наконец, определённые выборы и изменения приводят к действию path-dependency (зависимость от колеи), и на следующих этапах рекативные цепочки приносят игрокам повышающуюся прибыль.

196

Другая Европа. Беларусь как уникальный случай двойной трансформации

Итак, данная статья является скромной попыткой вписать путь развития Беларуси (рассмотренный в динамике) в контекст теорий трансформации и частично проиллюстрировать эту динамику на фоне двух других стран – России и Украины. Менее скромной является попытка создать фрейм с учётом как качественных определений – типологий, так и количественных измерений – индек- сов, которые могут быть в дальнейшем использованы для ряда компаративных исследований, оперирующих большим количеством переменных. В завершающей части я также рассмотрю европейскую перспективу Беларуси через призму институционального status-quo, сложившегося в Беларуси, и ещё раз продемонстрирую определённые сложности потенциальной двойной трансформации Беларуси.

1.Совместимы ли демократия

икапитализм при трансформации?

Поскольку основной проблемой этой статьи является именно коэволюция политических и экономических институтов в рамках белорусского случая, начну с самой возможности совмещения капитализма и демократии в рамках трансформационного процесса. Данная проблема, увы, мало рассматривалась

втранзитологической или экономической литературе. «Транзитологи» (Шмиттер6, Оффе7, О’Доннелл8), уделяя значительное внимание политическому аспекту трансформации государств и режимов, недооценивали экономическую детерминанту изменения политической системы. Специалисты в области экономической трансформации (кроме теоретиков так называемого «поствашингтонского консенсуса») останавливались на разгосударствлении экономик и базовых рекомендациях «вашингтонского консенсуса», игнорируя институциональную детерминанту и вынося за скобки трансформации в политическом поле.

Дебаты о совместимости капитализма и демократии изначально появились

влитературе, посвящённой Латинской Америке. Теоретики первого лагеря, или «теории предпосылок» (pre-conditions), заявляли, что оба процесса являются совместимыми только благодаря глобальным социальным и экономическим изменениям. Совместимость здесь означает совмещение «правильных» паттернов интересов, норм, поведения, институтов, которые требуются для того, чтобы демократизация и создание капитализма могли сосуществовать. В альтернативной версии «оптимистического аргумента» (согласно О’Доннеллу и Шмиттеру9) совместимость скорее детерминирована интеракциями и координационными процессами (через конфликт и консенсус) между широкими политическими силами, заинтересованными либо в сохранении прежнего режима, либо в его изменении. Кроме того, в отсутствие высоко стратифицированного рыночного

197

Алексей Пикулик

(капиталистического) общества с большим количеством потенциальных трансформационных бенефициаров демократизация и либерализация будут несовместимы.

Согласно Ласло Брусту (Bruszt), «совмещать капитализм и демократию – не то же самое, что совмещать демократию с капитализмом» 10. Скорее всего, речь здесь идёт о последовательности преобразований и подразумевается вот что:

расширять демократические права при работающей рыночной экономике (Латинская Америка) не то же самое, что расширять экономические права сразу после перехода к демократии (Восточная Европа). Практически все страны Центральной и Восточной Европы и постсоветского пространства начали с быстрых демократических реформ и в первые же месяцы оказались в полиархической системе, иначе говоря – в системе институционализированной демократии. В подобной последовательности содержался определённый риск. По мнению Старка и Бруста, этот риск формулируется следующим образом (Stark, Bruszt11): каким образом можно продолжать реформы, когда «проигравшие» от начальной экономической реформы народные массы имеют возможность блокировать ход реформ, используя вновь обретённые демократические права? Иначе говоря, перераспределение ресурсов после начала реформ приводит к накоплению оных в руках небольшой группы «ранних бенефициаров», в то время как критическое большинство оказывается проигравшим. Именно данное недовольное большинство может обладать мобилизационной способностью, необходимой для блокирования или, в крайнем варианте, реверса реформ. Таким образом, одновременная политическая демократизация и экономическая либерализация могут быть двумя антагонистическими процессами. Различные теоретики и практики предлагали преодолевать данный возможный тупик за счёт создания компенсационных пакетов для проигравших, регулирования скорости проведения реформ (градуализм или шоковая терапия) и включения проигравших в политический процесс.

Другая опасность одновременного построения демократии и капитализма заключалась не в обнищавших народных массах, а, наоборот, в ранних победителях, которые могут, используя кредитный рычаг по отношению к слабому государству и неэффективной бюрократии, максимально искажать ход реформ и приводить их к так называемому нижнему уравнению. Рациональность такой стратегии для бенефициаров заключается в широких арбитражных возможностях и рентоориентированном поведении, которые как раз возникали из частичной реформы (например, либерализация без макроэкономической стабилизации и «выгодная» гиперинфляция).

В политэкономической литературе, посвящённой постсоветской трансформации, также встречаются два варианта ответа на вопрос о совместимости

198

Другая Европа. Беларусь как уникальный случай двойной трансформации

капитализма и демократии. Пессимистичный вариант: вследствие отсталости и искажённости экономических и социальных структур и отсутствия стратифицированного капиталистического общества новые демократии вынуждены выбирать между продолжением демократизации и капиталистической трансформацией. Оптимистичная версия (здесь я опираюсь на работу Бруста12) состоит в том, что в случае создания адекватного правового поля и принятия необходимых институциональных мер предпосылки для совместимости капитализма и демократии будут воссозданы. Это достигается через создание стратифицированного общества с «правильным распределением преференций» и контролем над «бенефициарами от реформ», а также компенсацией потерь потенциальным проигравшим с включением их в политический процесс. Для этого, естественно, требуется сильное правовое государство с «правильным конституционным дизайном», которое позволит сосуществовать различным центрам по репрезентации общественного интереса в рамках демократической политики. Кроме того, подобное государство должно быть способно создавать прозрачные общественные правила игры в экономике, что позволит бюрократии как сохранять автономию от различных рыночных групп, так и удерживаться от хищничества по отношению к экономическому полю, прежде всего по отношению к частному сектору.

2.Демократия и демократизация

Вданном фрагменте статьи речь пойдёт о политическом аспекте трансформации. Начнём с того, что такие широкие определения, как «демократия» или «авторитаризм», не способны в полной мере отразить разницу между «гибридными» постсоветскими режимами. Для этого требуются более точные инструменты, ведь речь идёт о степени присутствия тех или иных атрибутов и институтов демократии и автократии в гибридной системе.

Вполитологической литературе встречается огромное количество попыток создать классификации подобных «гибридов». Так, Коллиер и Левитски (Collier and Levitsky, 1997) проанализировали 150 научных статей, посвящённых современным гибридным режимам, и нашли 550 вариантов определений. Большинство определений подходят для рассмотрения постсоветских режимов через призму «демократии минус», то есть для представления их как незавершённой, неконсолидированной демократической системы. Другие теоретики, как, например, Люкан Уэй (Way13) и Лэрри Даймонд (Diamond14), в теории «соревновательных авторитаризмов» исходят из того, что постсоветские режимы являются скорее особой формой неполного авторитаризма, нежели «демократиями минус». В рамках данной теоретизации различия между «соревновательными

199

Алексей Пикулик

авторитаризмами» заключаются в сферах, внутри которых оппозиция имеет возможность бросать вызов авторитарной власти: масс-медиа, суды, выборы и законодательство. Иначе говоря, соревновательные авторитаризмы отличаются друг от друга степенью свободы слова, независимостью судебных и законодательных властей и степенью свободы выборов. Несмотря на очевидные преимущества именно такой теоретизации (к слову, она лишена «демократической предвзятости»), в данной статье я буду следовать парадигме «транзитологии» (прежде всего в связи с наличием соответствующих индексов и данных).

Концепт демократии совершил длительную карьеру в социальных науках, периодически приобретая новые смыслы, зачастую противоречащие друг другу. Я начну с минималистской концепции Йозефа Шумпетера; продолжу теорией полиархии Роберта Даля и завершу теоретизацию концепцией Гильермо О’Доннелла.

В изначальной дефиниции, предложенной Шумпетером, «демократический метод является институциональным построением, дающим возможность политическим акторам принимать политические решения, борясь за голоса избирателей»15. Таким образом, демократия в данном так называемом «минималистском подходе» редуцируется к избирательному процессу, режим является демократическим либо недемократическим в зависимости от следования институционализированной практике проведения честных и открытых выборов. Данное определение стало своеобразным фундаментом в теории демократии, и дальнейшая теоретизация в значительной степени развивалась вокруг критики Шумпетера. Минималистский подход подчёркивает лишь способ легитимации власти волеизъявлением избирателей, однако упускает из виду проблему исключения некоторых групп из участия в выборах, равно как и не учитывает возможность появления Центральной избирательной комиссии с особой логикой подсчёта голосов. Кроме того, ритуал выборов как механизм легитимации власти присутствует во многих режимах и системах, в том числе и авторитарных (так, широко известна любовь многих диктаторов к проведению референдумов – от Наполеона до Чаушеску и Лукашенко). Таким образом, для демократии только лишь наличие шумпетеровского «демократического метода» недостаточно.

Поднимаясь по «лестнице абстракции» на один шаг, мы приходим к необходимости расширенного определения демократии, которое можно найти в концепции «полиархии», созданной Робертом Далем. Полиархия является определённого рода компромиссным вариантом либеральной демократии, так как последняя, по мнению Даля, не существует в реальном мире. К критериям полиархии относятся следующие: свобода создавать организации и вступать в них; свобода слова; право голосовать; право избираться; право политических лидеров соревноваться за голоса избирателей; существование альтернатив-

200