прилепин паталогии

капли. 'А как тут могло бы капнуть? - подумал я, - они же не раздевались тут донага! Значит, она стояла, приспустив джинсики и трусики до колен. И если капнуло - сразу после - из нее, то упало в трусики, в джинсики... Упало, пока она натягивала свои одежки, чутьчуть вертя попкой, а он в это время

застегивал ширинку, все-таки мазнув членом, отекшим спермой, по черным брюкам - он всегда ходит в брюках'. Стыдливо оглянувшись, нет ли кого рядом, я подошел к тому углу, где, как мне

казалось, все и должно было происходить.

Прижался щекой к стене, посмотрел вбок, на коридор, где тогда прошел декан.

Коридор видно хорошо. Узнал ее декан? Не узнал? Какая разница...

Я посидел немного на подоконнике. Потом посмотрел в окно. Потом пошел

на первый этаж, в туалет. Выворачивая из-за угла к туалету, я увидел преподавателя философии. Стараясь не топать, я побежал к туалету. Ни о чем не думая, просто побежал. Когда я вошел, он еще мочился, я услышал. Он заканчивал мочиться и, наверное, тряс членом, сбрасывая последние капли. Дверь в его кабинку была не закрыта на защелку, чуть-чуть отходила от косяка. Он не посчитал нужным закрыться. По ботинкам я увидел, что он разворачивается.

'Нужно скорей!' - я сделал шаг и рванул его дверку на себя.

Я даже не знаю, какое у него было выражение лица, кажется, он что-то сказал, вроде: 'Вы что, не видите, что занято?' Я смотрел на его член, который он еще не успел упрятать. Я увидел - член был небольшой, пухлый,

прислушивающиеся к переговорам Плохиша, смеются. Я довольно лежу на спине, распластавшись, как до смерти

замученная ребятней и высохшая на солнце белопузая жаба. Очень хорошо помню

этих жаб, над которыми интернатские дружки изгалялись. Что с ними только ни делали, с безотказными меланхоличными лягвушками.

Движение туч предельно увлекательно. Увлекательней разве что кидать камушки в воду, прислушиваясь к

булькающему звуку.

- Чего на базу не идешь? - спрашивает меня Плохиш, он меня сменил. - Там ваша команда уже кильку пожирает.

Блаженно жмурюсь, не отвечая. Облака лишены мышц, но все равно не

кажутся вялыми. Мнится, будто они сладкие и невыносимо мягкие. Делая легкое усилие, их можно рвать руками, как

ватное нутро вспоротого, источающего мутно-затхлые запахи дивана... Ожидая отца, я часами смотрел в окно на облака. И у меня те же чувства были, что и сейчас. Что же, я с тех пор больше ни разу не смотрел так в небо? Сколько лет прошло? Пятнадцать? Двадцать? Времени не было, что ли?.. За столько-то лет!..

- База! Где наше кофе? - не унимается Плохиш. Кажется, я слышу, как смеются пацаны в 'почивальне'. И

даже представляю, как хмурится Анвар, мучаясь оттого, что не в силах придумать достойный ответ Плохишу.

'Не уймется, пока Сем?ныч не обматерит, - думаю о Плохише. - Нет,

напрасно мне Плохиш напомнил о кильке...'

Чувствую ноющий, предвкушающий утоление голод.

-Ну, ты идешь, нет? - еще раз спрашивает меня Плохиш.

'Что-то тут не так, - думаю. - Чего он пристал?..'

-Ну, как хочешь... - говорит Плохиш

идостает бутылку водки.

'Как я сразу не догадался!' - Будешь? - предлагает Плохиш.

На голодный желудок не очень хочется, но отказаться нет сил.

'Сейчас быстренько выпью, а потом побегу закушу', - решаю.

-У меня только одна кружка, - говорит Плохиш.

-А я из горла.

Я могу пить из горла.

Плохиш наливает себе, горлышко бутылки позвякивает о кружку. Раздается

резкий запах водки. Морщусь неприязненно: все-таки я голоден.

-Ну, давай, - Плохиш протягивает мне бутылку. Чокаемся. Зажмурившись, делаю глоток, второй, четвертый...

-Эй-эй! Эй, дружище! - останавливает меня Плохиш, - присосался...

-Спасибо, - говорю отсутствующим голосом, глубоко вдыхая носом запах мякоти собственной ладони.

Со всех концов крыши к Плохишу сползаются бойцы.

Чувствуя легкую тошноту, бреду к лазу. Дышу полной грудью, чтобы не тошнило.

В 'почивальне' забираю у жующего Скворца початую банку кильки ('Сан?к, открой себе еще одну!') и жадно начинаю есть, слизывая прекрасный, необыкновенно ароматный томатный сок с губ. Тошнота отпускает.

Саня хмыкает и ножом ловко вскрывает еще одну банку.

Быстренько покончив с килькой, чувствую, что не прочь выпить еще. У меня три баночки пива припасены, сейчас я их уничтожу.

-Сан?к, пойдем пивка выпьем? - говорю я.

-Угощаешь?

-Ага.

Проходим по школьному дворику, ставшему уютным и знакомым каждым своим закоулком. Толкаем игриво

поскрипывающие качели - кто-то из парней, наверное, руковитый Вася Лебедев,

низкий турник приспособил под качели.

Только не качается никто, разве что Плохиш, выдуряясь, влезет порой на качели.

Садимся на лавочку за кухонькой. Откупориваю две банки, одну даю меланхоличному Саньке. Подмывает меня поговорить с ним о женщинах. Алкоголь, что ли, действует.

-Саня, давай поговорим о женщинах,

-говорю я.

Саня молчит, смотрит поверх ограды, куда-то домой, в сторону Святого Спаса. Я отхлебываю пива, он отхлебывает пива. Я закуриваю, а он не курит.

'Как бы вопрос сформулировать? - думаю я. - Спросить: 'Тебя ждет кто-нибудь?' - это как-то пошло. А о чем еще можно спросить?'

- Меня никто не ждет, - говорит Саня. Я задумчиво выпускаю дым через

ноздри, глядя на солнце в рассеивающемся

перед моим лицом никотиновом облачке. Своим молчанием я пытаюсь дать понять Сане, что очень внимательно его

слушаю. Боковым зрением смотрю на него. Саня усмехается, косясь на меня:

-Что уставился на меня, как дурак на белый день?

-Да ну тебя на хер... - огрызаюсь я, улыбаясь.

-Я был женат около тридцати минут,

-говорит Саня. - Мою жену звали...

Без разницы, как ее звали. Мы расписались и по традиции поехали к Вечному огню. Поднимаясь по ступеням возле

постамента, я наступил ей на свадебное платье, оставив симпатичный черный след. Она развернулась и при всех - при гостях и при солдатиках, стоящих у Вечного огня, - дала мне пощечину. Взяв