прилепин паталогии
.pdfголовой кивает, вот, мол, и Шея, и Хасан, и Кизяков, и Астахов, и Егор - эти ребятки ходили за добычей. - Знатную
птицу поймали, - продолжает Сем?ныч. - От лица комсостава вам... - здесь Сем?ныч снова обрывает начатое, но мы и так понимаем, что нам 'от лица
комсостава' благодарность. - Вчера было недосуг, - говорит Сем?ныч, - а сегодня
надо помянуть пацана, десантничка. Смерть к нам заглянула. Мы должны помнить о ней.
Первую пьем за наше здоровье. Вторую - за тех, кто нас ждет. Третью - молча и не чокаясь.
'Давай браток... Пусть пухом...' После третьей глаза заблестели и
даже от души отлегло - все-таки
нехорошо, когда душа человеческая не помянута. Но особенно развеселиться нам Сем?ныч не дал.
-Так, ребятки, - сказал он, - томиться
яодин не хочу, скрывать от вас
ничего не желаю. Завтра мы выезжаем за город, будем брать селенье Пионерское. Или Комсомольское... Без
разницы, какое... Главное - вот что. В селе, согласно данным разведки, находится группа боевиков... Будет большой удачей, если каждый второй из нас
вернется раненым.
Так все и онемели. Ну, Сем?ныч, мать твою, видно, ты немало выпил...
- Всем привести себя в порядок, - продолжает Сем?ныч. - Больные есть?
Я смотрю на пацанов. Многие сидят, чуть прикрыв глаза, будто смотрят
внутрь себя, перебирая, как на базаре, органы: так, печенка... нет, печенка не болит; селезенка... и селезенка
работает; желчный пузырь... в порядке; сердечко... сердечко что-то пошаливает... да и в желудке неспокойно... Но в общем здоровья хоть отбавляй, будь оно неладно.
-Больных нет, - заключает Сем?ныч. - Командиры взводов могут по своему усмотрению изменить график заступления дневальных или заменить кого-то из дежурящих на крыше, на тот случай,
если больные все-таки обнаружатся. Вопросы есть?
-Мы что, одни будем штурмовать? - спрашивает Хасан.
-Нет, скорей всего, не одни. Точно ничего не знаю. Не докладываются генералы. Все детали на месте.
Пацаны еще вяло пожевали. Что делать теперь? Курить, конечно.
-Ни хера себе 'детали', - говорит Хасан. - Одно дело - мы одни побежим деревню брать, а другое...
-А другое дело - туда сначала ядерную бомбу кинут, - заканчивает его мысль Плохиш.
Хасан не отвечает. Все молчат.
-Ну, дела... - произносит кто-то. Бычкуем по очереди сигареты в
умывальнике, лениво бредем по ступеням в 'почивальню'.
'Ну что, сейчас начнешь думать, как тебе жить хочется? - ерничаю я сам над собой, пытаясь отогнать тоску. - Ну и что? - отвечаю сам себе: - Хочется. Очень хочется'.
'Все, что было до сегодняшнего дня, - все ерунда, - думаю я. - Ну, зачистки, подумаешь... А завтра когонибудь убьют наверняка. Мама родная,
может, меня завтра не станет? Чего я делать-то буду?'
Доели ужин, бодрясь, допили початое и спать пошли. Анвар Амалиев повертелся-повертелся на кровати,
поохал и, вижу, к доктору пошел; сейчас скажет, что ему таблетки нужны 'от
сердца'. Получил таблетки, пьет, зубами стучит о стакан.
Переворачиваюсь на бок, лбом к стене прижимаюсь, как же мне тошно. 'Завтра бой'. Где-то я слышал эти слова. Ничего в них особенного никогда не находил. А каким они смыслом наполнены неиссякаемым. Сколько сотен лет лежали так ребятишки на боку, слушая
тяжелое уханье собственного сердца, помня о том, что завтра бой, и в этих словах заключались все детские,
беспорядочные, смешные воспоминания, старые хвостатые мягкие игрушки с висящими на длинных нитях,
оторванными в забавах конечностями, майские утра, лай собаки, родительские руки,
блаженство дышать и думать... Даша... - и все это как бульдозером задавливало,
задавливает, вминает во тьму то, что завтра.
'Может быть, лежать и думать всю ночь? Жизнь будет длиннее - на сколько там? - на восемь часов, наверное, уже не на восемь, остается все меньше и меньше, вот сейчас уже несколько секунд прошло, а пока думал, что прошло несколько секунд, - еще несколько, и
пока говорил 'еще несколько' - еще...
Может, что-то надо сделать? Может, выйти сейчас из 'почивальни', будто
помочиться захотел, стукнуть дневального по плечу, дескать, сиди, браток, слушай рацию, схожу вот, помочусь...
На улицу выйти и направиться к воротам... На воротах у нас ночью поста нет. Выйти за ворота, делая вид, что не слышишь, как тебя с крыши кличут, и пойти, пойти, потом побежать через город, до самой Сунжи, до моста...
Прячась в подъездах, таясь, подрагивая всем телом, кому я нужен - один, без оружия, беззащитный дезертир. Через мост переберусь, там нет блокпоста, и ночью пойду, побегу, может быть, заплачу от стыда, это ничего, от этого не умирают... Так до самой границы и добегу... А в Дагестане сяду на электричку и буду ехать, пока меня контролеры не снимут с вагона. Тогда сяду на следующую электричку. А потом
еще на одну. И приеду в деревню деда Сергея, сниму там домишко какойнибудь, заведу собаку... Устроюсь сторожем в...
чего там осталось-то - колхоз или совхоз?.. ни того, ни другого, вроде, уже не осталось... устроюсь сторожить чего-нибудь... пугалом устроюсь на огород... буду в шляпе стоять и в старом пальто, руки расставив... в зубы мне вставят милицейский свисток, буду свистеть, когда вороны слетятся...
Приедет комиссия: 'Нет ли у вас тут дезертира Ташевского?' Надвину шляпу на глаза - никто не узнает... Да никто и не приедет... Так и буду всю жизнь стоять на огороде... Блаженство какое - дыши, думай, никто не мешает. Совсем не будет скучно. Кто вообще эту
глупость придумал - что бывает скучно? Ерунда какая. Ничего нет скучнее, чем
умирать. А жить так весело... Из сельсовета Даше позвоню, она приедет
в
деревню... Не узнает меня сначала. 'Что это за пугало?' А это герой чеченской войны Егор Ташевский. Да уж, герой... Разнюнился... Занюнился...
Вынюнился...' Что поделаешь с этим человеком, а?
Плохиш даже в это утро заорал, в четыре часа утра. Невроз, накопленный в невыспавшихся головушках бойцов, размышлявших и ворочавшихся до полуночи, мог вылиться в крайние формы, проще говоря, Плохиша могли забить ногами,
но он, прокричавшись, говорит:
- Не ссыте, пацаны. Я с вами пойду. Всю ночь думал, веришь, Сем?ныч?
Я разлепляю глаза и понимаю, что Плохиш врет про свою бессонницу, рожа его - розовая и выспавшаяся.
- Решился, - продолжает Плохиш. - Первым пойду. Шашка наголо и на коне. Конь! - Плохиш берет подушку и бьет ею по голове Андрюху Суханова. - Слышишь меня? Я на тебе поеду, - здесь Плохиш
обрывает себя. - Серьезно, Сем?ныч! Вон, сердечник жратву приготовит, - Плохиш кивает на Амалиева, и я вижу лежащего будто при смерти Амалиева с обмотанной полотенцем головой.
Я начинаю смеяться, и те, кто поднимают хмурые головы от подушек, тоже начинают смеяться, видя Амалиева.
Анвар, наконец поняв, в чем дело, снимает полотенце и засовывает его под матрас.
Вот Анвар-то уж точно не спал. 'Ну как, Егор, чувствуете себя? -
интересуюсь я мысленно. - Нормально, - несколько грубо отвечаю своему второму 'я', - не беспокойся...'