прилепин паталогии

которые капитан Кашкин торопливо извлек из внутреннего кармана 'комка',

в

порядке.

- У нас есть способ останавливать таких вот... гонщиков... - говорит офицер, отдавая документы и глядя мимо Кашкина на Васю. Вася смотрит

в

лобовуху, чувствует взгляд, но головы не поворачивает и спокойно улыбается. Я знаю, что его добродушный вид обманчив. Скажи офицер что лишнее - Васе будет в радость выйти и заехать ему как

следует. Хотя офицер, конечно, прав. Солнышко блаженно распекает, я

даже прикладываю руки к потеплевшей лобовухе и незаметно для себя улыбаюсь.

Вася, набравший было скорость, на подъезде к аэропорту начинает

притормаживать и, увидев что-то, произносит нараспев:

- Е...ный в рот!

Сквозь растопыренные на теплой и грязноватой лобовухе пальцы я вижу людей, лежащих на асфальте... И мне не хочется отнимать рук.

Вася резко бьет по тормозу, глушит недовольно буркающую машину и выходит первым, даже не закрыв дверь. От толчка во время торможения

я

ударяюсь лбом о горбушку левой руки, распластанной на стекле и, не отнимая головы, продолжаю сквозь пальцы и мутно-белесое стекло смотреть. Боже ты мой...

На заасфальтированной площадке возле аэропорта суетятся военные, врачи.

По краю площадки ровно в ряд уложено несколько десятков тел. Солдатики...

Посмертное построение. Парад по горизонтали. Лицом к небесам. Команда 'Смирно!' понята буквально. Только вот

руки у мертвых по швам не опущены...

Как же набраться сил выйти...

Может, закурить сначала? При мысли

о

сигаретах меня начинает тошнить. Отталкиваюсь руками от стекла. Нащупываю теплой рукой ледяную ручку двери, гну вниз.

Первый же лежащий с краю труп тянет ко мне корявые пальцы, я иду на эти пальцы, видя только их. Ногтей нет или

пальцы обгорели так? Нет, не обгорели - руки розовые на солнце. Колечко 'неделька' на безымянном. Два ногтя

стойком стоят, не оторвавшиеся, вмерзшие в мясцо подноготное. Куда ты, парень, хотел закопаться? За чью глотку хватался?..

Рукав драный колышется на ветру, на шее ссохшаяся корка вокруг грязной дыры. Ухо, грязью забитое, скулы, намертво запечатавшие сизые губы, истончившиеся от смерти, глаза открытые засыпаны пылью, волосы дыбом. Голова зависла над землей - как раз под

затылком парня кончается асфальт, начинается травка, но на травку голова не ложится, вмерзла в плечи.

Никак не вижу мертвого целиком, ухо вижу его, забитое грязью, пальцы с вздыбившимися ногтями, драный рукав, волосы дыбом, ширинку расстегнутую, одного сапога нет, белые пальцы ноги с

катышками грязи между. Глаза боятся

объять его целиком, скользят суетно. Родной ты мой, как же тебя домой повезут... Где рука-то твоя вторая...

Делаю осторожный шаг вбок, на травку, с трудом ступаю на мягкую землю и, проверив ногой ее подозрительную

мягкость, переношу вторую ногу на траву, обхожу убитого. Забываю найти,

высмотреть его левую руку, смотрю на следующий труп.

Рот раскрыт и лошадиные жадные зубы оскалены животно, будто мертвый просит кусочек сахару, готов взять его губами. Глаза его словно покрыты слоем жира, подобного тому, что остается на невымытой и оставленной на ночь сковороде. Руки мертвеца вцеплены в

пах, где лоскутья гимнастерки и штанов

вздыбились и затвердели ссохшейся кровью.

Третий поднял, как на уроке, согнутую в локте руку с дырой в ладони,

в

которую можно вставить палец. Лоб, как салфетка в грязно-алых потеках, сморщен, смят, наверное, от ужаса; рот квадратно, как у готовящегося заплакать ребенка, открыт, и во рту пеньком стоит язык с откушенным кончиком. Наверное, этот откушенный кончик уже утащили в свой муравейник придорожные муравьи, а парень вот лежит здесь, и куда его убили, я никак не найду.

Четвертого убили, кажется, в лоб. Лицо разворочено, словно кто-то с маху пытался разрубить его топором. Обе руки его уперты локтями в землю,

и

ладони, окруженные частоколом растопыренных пальцев, подставлены небу. В ладонях хранятся полные горсти не

разлитой, сохлой крови.

Ипятого угробили в лоб.

Ишестого, с неровно отрезанными ушами, с изразцами ушных раковин, делающих мертвую, лишенную ушей голову беззащитной и странной.

'Да нет, Егорушка, не в лоб они убиты... В лоб их добивали'.

Скрюченный юный мальчик лежит на боку, поджав острые колени к животу. И хилый беззащитный зад его гол, штанов на мертвом нет. Кто-то, не выдержав, накидывает на худые белые бедра мертвого ветошь.

Обгоревшее лицо еще одного мертвеца смотрит спокойно. Так, наверное,

смотрит в мир дерево. И нагота мертвого спокойна, не терзает никого, не требует одежды. И не догоревшие

сапоги на черном теле смотрятся вполне уместно. И железная бляха ремня,

впечатанная в расплавившийся живот...

-Уголовное дело надо заводить! - орет полковник, проходя мимо мертвого строя. - Ах, мрази! Дембелей отправили безоружной колонной, на восемьдесят человек четыре снаряженных автомата

-они же патроны уже сдали! Без прикрытия! Их же подставили! Их же в упор убивали пять часов! Ах, мать моя женщина!

Полковник пьян. Его уводят какие-то офицеры.

Появляется еще один полковник, трезвый.

-Какого хера вы их тут разложили?! - орет он. - Телевидения

дожидаетесь?! Немедленно всех убрать!

-Восемьдесят шесть, - говорит Вася Лебедев. Он шел мне навстречу с другой стороны.

Я разворачиваюсь и иду к машине. В мой затылок будто вцепились пальцы мертвого солдатика, лежащего с краю.

-Пахнет... - беспомощно говорит Скворец, так и не отошедший от 'козелка'.

Влезаем с Васей в машину, одновременно хлопнув дверьми.

-Вась, может, развернешь машину? - просит Скворец.

-Они колонной шли... В тот же день, когда мы с Владика возвращались, только с восточной стороны города, - говорит мне Вася, будто не слыша Скворца. - Дембеля... Их уже разоружили. Дали бэтээры в прикрытие...

Снаряженные автоматы были только у офицеров... Слышал, что 'полкан' говорит?

Подставили, говорит. Стуканул кто-то...

-Вась, разверни машину, - еще раз просит Скворец.

-А ты глазыньки закрой.

-Не закрываются, - отвечает Саня.

VII

Первый день мы ходили на рыночек минимум по трое: пока один покупал что-нибудь, двое глазели по сторонам, чтоб никакая вражина врасплох не застала. И во второй тоже. Закупились сразу пивом и воблой, шашлыку отведали, хоть и дорогой, зелени южной.

На третий день, конечно, расслабились, стали себя посвободнее вести. На