Савельева-Полетаев.1997.История и.время

664 Глава 6

так же прилежно, как их бабки трудились над своими вышивка­ ми...•. Но он не одобрялтакуюпозицию,утверждая,что у историков нет больше ни времени, ни права посвящать свои силы подобным задачам. И продолжал: .Заниматьсяисториейнужно. В той мере, в какой она - и толысо она - помогает нам жить в теперешнем

мире, потерявшем последние остатки устойчивости. (Февр 1991

[1946], с. 45-46).

Таковы главные обстоятельства, благодаря которым прошлое, реконструированноеисториками, неразрывносвязано с настоящим и во многом определяетсяим. В то же время связь с минувшим только внешненапоминаетту, что объединяетнас с настоящим.•На самом же деле отношенияс прошлымпризрачныи смутны, следовательно,в них

ничто не является подлинным: ни любовь, ни ненависть, ни удоволь­ ствие, ни скорбь» Юртега-и-Тиссет1991 [1930], с. 299).

1. От настоящего к nрошлому

«Историчеокое прошлое - это прошлое само по себе, неподвиж­

ное и завершенное прошлое, мертвое прошлое, - писал Р. Коллинг­

вуд. - Но понимать его таким образом - значит забыть о том, что история - опыт. Прошлое, оторванное от опыта настоящего и пото­ му оторванное от всех свидетельств (ибо свидетельство всегда дано в

непосредственном настоящем), оказывается непознаваемым» (Кол­

лингвуд 1980 [1946], с. 106, 107).

При условии, что история будет затем восстановленав реаль­

ном своем движении, историкам иногда выгоднее начать ее читать, как говорил Мейтлэнд, «наоборот». Ибо для всякого исследования естественно «идти от более известного к более темному», при этом дорога назад - это вовсе не равномерное продвижение от более из­ вестного к менее известному. Не обо всем, что произошло раньше, историк знает меньше, Как писал М. Блок, «мы несравненно хуже осведомлены о Х в. н. Э., чем об эпохе Цезаря или Августа. (Влок

1986 [1949], с. 28).

Движениев прошлоеот какой-тоточки, котораястановитсядля

историка условным настоящим, имеет смысл только при каузаль­ ном подходе, когда последнеепо времени событиеили ситуациярас­ сматриваетсякак следствие, а в каком-топредшествующемсобытии ищут причину. Затем историк таким же образом отступает еще на один шаг, и так до тех пор, пока не дойдет до началаинтересующего

его процесса. «Я держал за хвост всего два года, и оба толкали меня назад, в более ранние времена. По моим наблюдениямэта регрессия во времени типична, - так объяснял Д. Фербэнк метод своего иссле­ дования по истории Китая. - ... Правило, кажется, таково: если вы хотите изучать середину века, начинайте с конца, и проблематика поведет вас назад. Никогда не пытайтесь начать сначала. Истори­ ческое исследование развивается назад, а не вперед» (Fairbank 1969, р. уЩ. В результате специалисты, пишущие историю Нового времени, обнаруживают, что они медиевисты, а медиевисты вынуждены стано­

виться античниками.

Подобным образом - от следствия к причине (а иногда и в обратном направлении) и снова к более отдаленной причине - Тойн­ би описывает развитие западного общества в пространстве и во вре­ мени. Восстанавливая ретроспективно цепь событий, он углубляется в историю вплоть до 11 в. до н. э., когда «Рим протянул свою власт­ ную руку на Запад», потому что его толкала туда «смертельная схватка с Карфагеном е . Тем самым Рим предопределил для себя следую­ щую «смертельную схватку» - с варварами Запада, которую он про­ играл. В какой-то момент Тойнби останавливает процесс ретроспек­ ции. И не только потому, что «углубляться дальше в пропасть времен бесполезно: истоки теряются во мгле». Достигнув этого пласта про­ шлого, отмечает он, историк «принужден будет мыслить греко-рим­ скими понятиями, а не понятиями западного общества. В то же вре­ мя элементы греко-римской истории, которые привлекли его внимание, не представляют особого интереса для историка, изучаю­ щего грекоримскую эллинистическую цивилизацию'] ого же перио­

да» (Тойнбы 1991 [1934-1961J, с. 37).

Тенденция недооцениватьразличия между прошлым и настоя­ щим, экстраполироватьсовременныеспособы мышления в прошлое и изучать в прошлом лишь то, что важно для современности, более

всего характерна для презентистского направления в историогра­ фии. В презентистском истолковании реальным признается только настоящее. Прошлое сводится к настоящему, между ними нет раз­ личий, тем самым прошлое и настоящее совпадают. Единственный источник познания прошлого - опять-таки субъективное сознание историка, т. е. современность. Таким образом, все существенное для человечества является современным (в чем-то это напоминает исто­ рическое сознание досевременной эпохи). События прошлого актуа­ лизируются лишь потому, что для каких-то групп людей в настоя-

щем они сохраняют свое значение, причем совсем не обязательно то, которое приписывалосьим в прошлом (их значимость в прош­ лом в большинствеслучаев бесспорна, ибо о них сохранилисьупо-

Мы уже говорили о том, как в процессе становления националь­ ного самосознания и формирования государств-наций были актуали­

зированы многие темы средневековой и даже древней истории. В перио­ ды войн резко повышается интерес к военной истории и биографиям

великих полководцев прошлого. Точно так же походы Цезаря для со­ временного общества с развитым политическим сознанием, или жизнь протестантской семьи для общества, озабоченного перспективами евро­ пейской нуклеарной семьи, или пределы самостоятельности средневе­ ковой женщины для сторонников женской эмансипации - существо­

вали, потому что они важны, а Значит интересны кому-то сегодня.

Б. Кроче писал, что история уже совершившаяся, которую на­ зывают «не-современной» или «прошлойе историей, если это дей­ ствительно история, т. е. если она имеет какое-то значение, «тоже

современна и нисколько не отличается от той, что происходит на наших глазах». Как и в случае с современной историей, условием ее значимости является то, что она «находит отзвук В душе историка, или, используя выражение профессиональных историков, то, что до­

кументы лежат перед историком и они доступны пониманию» (Сгосе

1959 [1916], р. 227). Постмодернизм выдвинул идею прошлонастоящего как примирения с историей и заменил «перманентную войну с прош­ лым своеобразным психоанализом культуры и истории, трансформи­ ровавшим крочеанский принцип "все современно" в девиз "все совре­ менно, исторично и относительно"» (Манькоеская 1995, с. 107).

Презентизм более других историографическихнаправлений

склонен к модернизациипрошлого. Это явление характерно и для

мэйнстрима, и для контристории. Но все-таки чаще обвинения в

презентизме предъявляются представителям радикальной истори­ ографии.Значениенастоящегоособенноакцентируютисторики-марк­ систы. Рассуждаяна эту тему, И. Ковальченкопрямо признавал,что

«во временном ряду: прошлое-настоящее-будущее- централь­ ным звеном является настоящее». Именно «потребности и интере­ сы настоящего определяют круг тех явлений и процессов прошлого, изучение которых... актуальнодля решения задач настоящего» (Ко­ вальченко1987, с. 96-97). Не случайнов советскоевремя в диссер­

валось обосновать актиальность темы и нужна была немалая ин­ теллектуальнаяизворотливость,чтобы доказать, например, актуаль­ ность исследования по истории Херсонеса.

Если исключить намеренные фальсификации истории, харак­ терные для жестко идеологизированнойисториографии, то следует назвать еще некоторые неизбежные искажения, вносимые презен­ тизмом. Самое банальное из них - уже упоминавшийся анахро­ низм. Презентизм не только переносит прошлое в настоящее, но и перемещает настоящее в прошлое. Однако, как писал Э. Томпсон, пред­

полагать, что «настоящее», перемещаясь в «прошлое», тем самым

меняет свой онтологический статус, значит не понимать ни прошлое, ни настоящее. «Ощутимая реальность нашего собственного, уже про­ ходящего, настоящего ни в коей мере не может быть изменена, пото­ му что она сразу же становится прошлым. Последующее, задавая нам вопросы об этом настоящем, будет получать лишь свидетель­ ства о наших мыслях и поступках» (Пютркоп

Далее следует назвать поиски в прошлом прежде всего тех сле­ дов, которые как цепь причинно-следственных связей прямо ведут к настоящему. Бродель называл это «умной И опасной игрой» И писал, что именно с помощью «этой игры в связи Бенедетто Кроче мог ут­ верждать, что в любом событии в зародыше воплощается вся история,

весь человек; что мы можем восстанавливать их при условии присое­

динения к этому фрагменту истории того, что первоначально в нем не содержалось, и будем знать таким образом, какие другие события со­ вместимы или несовместимы с ним» (Бродель 1977 [1958], с. 119).

Сам Бродель, рассматривающийнастоящее как развитие про­ шлого, особеннов теоретическихтрудах, тоже был озабочентем, что­ бы дать презентистскоеоправдание истории. «Но чего не отдал бы наблюдательнастоящегоза возможностьуглубитьсяв прошлое (или, скорее, уйти вперед - в будущее) и увидеть современную жизнь упрощенной, лишенной масок, вместо той непонятной, перегружен­ ной мелочами картины, которая является вблизи? Клод Лени-Стросс утверждает, что один час беседы с современником Платона сказал бы ему о монолитности (или же, наоборот, разобщенности) древне­ греческой цивилизации больше, чем любое современное исследова­ ние. И я с ним вполне согласен. Но он прав только потому, что в течение многих лет слушал голоса многих греков, спасенных от заб­ вения. Историк подготовил ему путешествие. Час в сегодняшней

или раздробленности современного греческого общества» (Броделъ

1977 [1958], с. 131).

Конечно, респектабельныеисторикистремятсяпо мере возмож­ ности сохранить беспристрастность и по крайней мере пытаются дистанцироватьсяот сиюминутньiхобстоятельств. Но практически

все прианают, что попытки достоверно реконструироватьпрошлое, глядя из сегодняшнегодня, напрасны. «Естественно,все мы судим о прошлом с позицийнастоящегои в определеннойстепени примени­ тельно к нашему времени, - писал э. Хобсбоум. - Но те, кто испо­ ведует исключительно такой подход, никогда не смогут понять ни самого прошлого, ни его воздействия на настоящее» (Хобсбаум. 1991

[1990], с.

э. Каррпредлагаетназыватьобъективнымтакого историка, кото­ рый применяет «правильные» стандарты значимости к прошедшему. Эти стандартысвязаныне с моральнымиценностями,не с поглощенно­ стью текущиммоментом, а с «чувствомнаправленностиистории». «Ис­ торик, изучающийпрошлое,можетприблизитьсяк объективности,только если он приближается к пониманию прошлого» (Е. Сагг 1962, р. 123). Примерно в том же духе высказывался э. Томпсон: «Только мы, живущие теперь, можем придать "смысл" прошлому. Конечно, вос­ станавливая его, мы должны держать свои ценности в узде. Но как только мы его восстановили, мы свободны предлагать свое сужде­ ние» (Тhompson 1978, р. 234-235). Не дело историка, как считаютмно­ гие авторы, вершитьнад своими предками суд. Историкуне приста­ ла роль судьи, и он тем более не вправе вставать в позу прокурора". Наиболее уместным эти авторы считают сравнение историка со следо­ вателем, задачакоторого- в сборе доказательств того, что и как проис­ ходило, и их использовании для реконструкции прошлого. Впрочем, и в данном случае неизбежны субъективные искажения, а поэтому и пре­ тензии оценочных суждений на истинность неоправданны.

Для историка существует реальное настоящее и условное на­ стоящее. Последнее размещается в прошлом, которое он изучает, и от него время тоже направлено в еще более далекое прошлое и будущее, которое уже стало прошлым. В романо-германских языках, кстати,

существуют эти временные формы (plusquamperfectum, past perfect, future in the past и т. д.).

Как заметил ю. Лотман, в такой проекции отношение прошло­ го и будущего не симметрично. «Прошедшее дается в двух его про-

7 Против «истории прокурсров И судей» см.: Nipperdey 1987, S.216.

явлениях: внутренне - непосредственная память текста, воплощен­ ная в его внутренней структуре... и внешне -- как соотношение с

внетекстовой памятью. Мысленно поместив себя в то, "настоящее время", которое реализовано в тексте... зритель как бы обращает свой взор в прошлое,котороесходитсякак конус, упирающийсявер­

шиной в настоящее время. Обращаясь в будущее, аудитория потру­

жается в пучок возможностей, еще не совершивших своего потен­ циальноговыбора» (Лотман1992, с. 27). Неопределенностьбудущего имеет, однако, свои, пусть и размытые,границы. Из него исключается то, что в пределах данной ситуации заведомо войти в него не может.

Размышляя над этой же проблемой, Блок IJисал: «Оценить вероятность какого-либо события - значит установить, сколько у

него есть шансов произойти. Приняв это положение, имеем ли мы право говорить о возможности какого-либо факта в прошлом? В абсо­ лютном смысле - очевидно не имеем. Гадать можно только о буду­

щем. Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному...

Однако, если вдуматься, применениепонятия вероятностив истори­ ческом исследованиине имеет в себе ничего противоречивого.Исто­ рик, спрашивающийсебя о вероятностиминувшегособытия, по су­

ществу лишь пытаетсясмелым броском мысли перенестисьво время, предшествовавшееэтому событию, чтобы оценить его шансы, каки­ ми они представлялисьнаканунеего осуществления.Так что вероят­ ность - все равно в будущем. Но поскольку линия настоящего тут мысленно отодвинута назад, мы получим будущее в прошедшем, со­ стоящее из части того, что для нас теперь является прошлым» (Блок

1986 [1949], с. 68).

Взаимоотношенияпрошлого и настоящего в восприятии наб- людателя определяютсятакже неодинаковостьювремени. В данном случае имеется ввиду, что в одном и том же времени и даже в одном и том же историческом пространстве разные аспекты исто­ рического бытия отличаются разной степенью приближенности к настоящему. Одни особенности менталитетов и действий какого-то отрезка прошлого изменились мало, они остаются близкими и по­ нятными наблюдающемуих историку, другие изменилисьрадикаль­ но, и их реконструкциятребует воображения и того, что называют

сейчас вчувствованием.

Так, Бродельпредварялсвое знаменитоеисследованиеоб эконо-

мике и капитализмеразъяснениямио том, что «книга уводит нас на другую планету, в другой человеческиймир. Конечно, мы могли бы

отправиться к Вольтеру в Ферне (это воображаемое путешествие ничего не будет нам стоить) и долго с ним беседовать, не испытав великого изумления. В плане идей люди ХУIII в. - наши современ­ ники; их дух, их страсти все еще остаются достаточно близки к на­ шим, для того чтобы нам не ощутить себя в другом мире. Но если бы хозяин Ферне оставил нас у себя на несколько дней, нас сильней­ шим образом поразили бы все детали повседневной жизни... Меж­ ду ним и нами возникла бы чудовищная пропасть, в вечернем осве­ щениидома, в отоплении,средствахтранспорта,пище, заболеваниях, способахлечения...• (Вродель 1986-1992 [1979], т. 1, с. 38).

Существуетеще один аспектсоотношениявремен. Располагаясь

в прошлом как в настоящем, историк рассуждает о последующем как о будущем (но при этом знает, «как это было на самом деле»),

историк видит причинно-следственные связи в последующем как в

будущем. Подчеркивая разнообразие исторических интерпретаций будущего в прошлом, Трельч писал: Установлениеначала всег­ да будет восходить к важным в их созерцаемостицезурам, но оцен­ ка значения такой цезуры будет зависеть от того, как мыслятся ос­ новные черты дальнейшего продвижения... Протестант, который исходит из утверждения в будущем умеренно ортодоксальной тео­ логии, увидит решающийфактор, определившийбудущее, в Реформа­ ции. Гуманист и сторонникклассицизмаувидит это в Возрождении,а исследователь политической истории и государственного права - в возникновении национальных, вводящих новое бюрократическое уп­ равление государств, знаменующих конец Средневековья и зарожде­ ние системы крупных держав. Социолог и историк духовной культу­ ры увидит решающий фактор в критическом индивидуализме и культе науки, заступающей место основанной на авторитете рели­ гии. Здесь в самом деле все зависит от понимания грядущих собы­ тий...• (Трельч 1994 [1922], с. 605).

Взаимодействиепрошлогои настоящегоможно рассмотретьи в таком ракурсе: историк в определенном смысле противостоит совре­

меннику того настоящего, которое для историка является прошлым.

Ведь современниковнельзя рассматриватькак вполне компетентных свидетелейсвоего времени. Они не знали, какая история разыгрывает­ ся в их время и какими окажутся ее последствия для потомков.

В первых строках «Второй мировой войны» У. Черчилля можно прочесть: «По окончании мировой войны 1914 года почти все были глубоко убеждены и надеялись, что на всем свете воцарится мир...

Фраза "война за прекращение войн" была у всех на устах, и при­ нимались меры к тому, чтобы претворитьэту формулу в действитель­ носты (Черчилль 1991 [1948-1954], кн, 1, т. 1, с. 19). Аналогичнато­ нальность непосредственнойреакции Д. Ллойд-Джорджана Компьенское перемирие 11 ноября 1918 г.: «Н надеюсь, что сейчас, в этот судьбонос­ ный утреннийчас закончилисьвсе войны» (цит. по: Kissinger 1992, р. 234). Так думали два наиболее выдающихся политика Англии первой половины нашего столетия. Судьба, однако, распорядилась совсем

по-иному.

Или несколько более близкий по времени пример - приход Гитлера к власти 30 января 1933 г., когда огромное большинство немецкогонарода, как, впрочем, и большинствозарубежныхполити­ ческих и общественных деятелей, отнюдь не восприняло свершив­ шееся в тот день как событие с чрезвычайнодалеко идущими траги­ ческими последствиями. Для них это было скорее всего более или менее неприятное, но всего лишь временное явление. При этом они пользовались целым набором усыпляющих аргументов, как напри­ мер: Гитлера «заткнут в угол. так, что «он не успеет даже писк­ нуть»; будучи совершеннымпрофаномв экономике,он быстро «отхо­ эяйничаетэ; став канцлером, он утратит свой пыл в международных делах, в чем, кстати, энергично убеждал своих соотечественников и обес­ покоенных зарубежных политиков сам фюрер; с ним никогда не сми­ рятся немецкие рабочие и т. д." Все оказалось совсем не так, но пони­ мание значения 30 января пришло с большим опозданием.

Конечно, современникобладает определеннымипреимуществами перед исследователемпрошлого.Взять хотя бы уже упомянутоеобстоя­

тельство: перед историкомстоит задача изученияотсутствующегопред­ мета. Естественно, что даже самый проницательныйи пытливый уче­ ный не в состоянии сколько-нибудь полно вжиться в атмосферу

изучаемогоим прошлого, постичь его дух и, впитав всю гамму пережи­ ваний людей тех лет, до конца разобраться в мотивах принятых ими решений и предпринятых действий. Уже говорилось о негативном влияниина сужденияисторикао прошломтаких факторов,как субъек­

тивизм и груз идеологизированныхустановок времени.

Нельзя, однако, не признать, что преимуществаисториковперед современниками прошлого значительно перевешивают эти трудно-

8 Историк Голо Манн в начале февраля 1933 г. с полной уверенностью утверждал, что «Папен выдворит этого мелкого лавочникас высоким голо­

сом» (Маnn 1991 [1986), S. 484).

сти. Главное превосходство исследователя над очевидцем -- в воз­ можностивидеть прошлое и настоящеево взаимосвязи,а еще точнее -

рассматривать исторические явления вкупе со всеми последствиями,

ккоторым они привели.

Значительным преимуществом историка является также его профессионализм. Подобно искусствоведу, который видит в картине намного больше рядового ценителя живописи, историк находит в прош­ лом многое из того, что уже тогда было налицо, но не замечалось совре­ менниками. Историк объективно «умнее» современника. Он обогащен знаниями своего времени и опытом своей профессии. В его силах прокрутить заново всю ленту исследуемых им событий. Он увидит, что было в начале (о чем, в меру своих возможностей, знали совре­ менники) и что стало в конце (что осталось современникам неизве­ стным). Он может проследить, как то, что вначале казалось незначи­ тельным, приобрело впоследствии большое значение. И наоборот, как то, к чему вначале было приковано всеобщее внимание, оказалось в

итоге никчемным.

Для определения весомости события исследователь может срав­ нить то, что было задумано, с тем, что из этого получилось, установить, чем был обусловлен выбор, как на нем сказалась недостаточная ин­ формированность и неверное представление о ситуации, при каких об­ стоятельствах развитие событий застопорилось либо свернуло с наме­

ченного пути, где проявилось неумение, или нежелание, или страх скорректировать первоначальные намерения и представления. Преиму­

щества исследователя в освоении прошлого очевидны, и не распоря­

диться ими было бы непозволительно. Именно знание последствий.

недоступное современникам событий, над которыми размышляет историк, позволяет ему отделить главное от второстепенного, диффе­ ренцировать случайные и неизбежные явления.

Это - одна из причин. по которой историки предпочитают изу­ чать достаточно удаленные во времени периоды. Так, дойдя в своем изложении курса русской истории до момента подготовки реформ об освобождении крестьян и введения земских учреждений, Клю­ чевский пишет, что эти события в тот момент (1880-е годы) «не могут быть предметом исторического изучения». потому что, зная их происхождение и свойства, он еще не знает их последствий. «Те­ перь нельзя историку изложить ни той, ни другой реформы: для

этого еще нет достаточных исторических данных, по которым он мог

бы судить о значении той или другой реформы; ни та, ни другая не

обнаружили своих последствий, а исторические факты ценятся глав­ ным образом по своим последствиям» (Ключевский 1989 [1921],

с. 258-259).

На самом деле интересаминастоящегово многом руководствуются и представителиальтернативнойистории и контристории,когда они выстраивают альтернативное будущее от зафиксированного в про­ шлом события. Хотя интерес к тому, как иначе могло бы пойти раз­ витие события, может быть чисто умозрительным,чаще он связан с историческойпрактикой. «Если мы хотим прочесть страницы исто­ рии, а не бежать от нее, нам надлежит прианать, что у прошедших

событий могли быть альтернативы, - писал с. Хук. -- Некоторые из них можно расцениватькак реакциюна совершенныеранее ошиб­ ки, которые будущее дает шанс исправить. Эти альтернативы - не отголоски человеческих чаяний и желаний, а упущенные по тем или иным причинам объективные возможности -- иногда из-за от­ сутствиягероя, иногда - коня, иногда -- подковы, но в большинстве случаев -- из-за недостатка ума... » (Хук 1994 [1943], с. 214--215). Очевидно, что в данном случае мотивация альтернативнойистории связана с преодолением в настоящем или будущем негативного

опыта прошлого.

С течениемвременипределыосведомленностио событияхпрош­

лого постоянно расширяются. Осведомленность, так же как и ана­ хронизм, изменяет историческуюинтерпретацию. Крупнейшиесобы­ тия ХХ в. -- распадколониальнойсистемы, мировыевойны, становление и крах биполярнойсистемы - сегодня рассматриваются иначе, чем 30 лет назад, не только потому, ЧТО появились новые, неизвестные ранее материалы, но и потому, что проявились новые последствия. Конечно, зависимость осведомленности от удаленности во времени далеко не всегда является прямой. В основном такое утверждение справедливодля новой и новейшей истории. В целом же «во време­ ни, как и во Вселенной, действие какой-либо силы определяетсяне только расстоянием» (Блок 1986 [1949], с. 26).

Один из постоянно встречающихся недостатков реконструиро­ вания будущего в прошлом состоит в том, что выводы делаются для слишком отдаленного будущего. Разницу между предполагающим доказательства и чисто спекулятивным подходами к определению возможных последствий какого-то события в прошлом Хук проил­ люстрировал следующим примером. «Можно с уверенностью пред­ положить, - писал он, -- что, если бы на переговорах в Версале в

1919 г. была последовательнопроведена либо политика Клемансо, либо линия Вильсона была доведена до конца, вместо того чтобы сводить воедино слабые стороны обеих программ, человечествомог­ ло бы меньше опасаться Гитлера. Но если бы Саул остался Саулом, или, родившись вновь под именем Павла, он не вознамерился бы проповедоватьязычникам слово распятого и вознесшегося Мессии, что стало бы с Римскойимперией, Европой, которойправилиАларих и другие вожди варваров, или с Францией XVHI в., если допустить возможность ее существования?. Здесь только самый общий ответ может содержать рациональноезерно» (Хук 1994 [1943], с. 214).

2. Политические течения: откуда и куда?

Бродель любил цитировать Февра: «История, наука о прошлом, наука о будущем» (BraudeI1980, р. 37). Но как наука о прошлом мо­ жет быть наукой о будущем? Мы уже неоднократно убеждались в том, что в концепции Нового времени это оказалось не только возможным, но естественным, даже неизбежным. Представление о будущем может совмещаться с наукой о прошлом. Хотя в этом контексте речь идет уже не только об истории и не только об историческом времени.

Способы членения прошлого, настоящего и будущего определяют­ ся не одним выбором познавательных методов, но и идейно-полити­ ческими взглядами и пристрастиями историков. В этой связи на­ помним основные черты концепции Нового времени:

-«история В целом», которую надо создавать и перед которой

надо чувствовать ответственность;

-«развитие», которому надо следовать; или « прогрессь , кото­

рый можно обеспечивать или тормозить; -- обязанность занимать определенную идейно-политическую

позицию или партийнаяпринадлежность,дающая возможностьдей­

ствовать политически, и в конечном счете вытекающая отсюда зада­ ча отстаивания интересов групп, классов, наций, науки и знания

(Koselleck 1985 [19791, р. 257).

Факт социальной обусловленности исторических оценок стал очевиден историкам уже в середине XVHI в. Немецкий историк Й. Хладениусписал тогда, что «то, что происходитв мире, восприни­

мается различнымилюдьми по-разному, в зависимостиот состояния их тела, их души, и всей их личности». Соответственно,если к како­ му-либо событию, например к мятежу, выразят свое отношение вер-

ноподданный,мятежник, иностранец,бюргер или крестьянин,то ре­ зультаты будут неодинаковы. Ибо существуют «разнообразныеточ­

ки зрения на один и тот же предмет» И «из понятия точки зрения

следует, что лица, рассматривающиепредмет с различныхточек зре­

ния, должны иметь и разные представленияо предмете» (Chladenius

1969 [1742], S. 185; 1752, S. 188ff; ср.: Koselleck 1975, S. 696ft). Позднее ста­

ло очевидным, что к точкам зрения «тела и души» следует добавить

еще временную, пространственную,интеллектуальную,государственную, партийнуюи другие. Понятно, что позиции такого рода, характеризую­ щие в том числе и историков, обусловлены настоящим.

В Новое время история была темпорализованаи в том смысле,

что с течением времени она модифицироваласьв соответствии с дан­

ным настоящим и по мере дистанцирования изменялась также при­

рода прошлого. Существенно также произошедшее осознание при­ страстности, политизированности истории как характерной черты историографии Нового времени. Доктрина субъективной историче­ ской перспективы, локализацияисторическогосуждения заняла проч­ ное место в канонах исторической эпистемологии. Редко кто уже из историков Просвещения не разделял мнение, что все исторические репрезентациизависят от авторского отбора. Отсюда следовало пред­ ставление, что истина в истории не едина. Историческое время при­ обрело качество, производное от опыта, и это свидетельствовало о

том, что прошлое в ретроспективе можно интерпретировать по-раз­ ному. События утратили свой исторически защищенный характер, стало возможно и даже обязательно пересматривать одни и те же события по ходу времени (Koselleck 1985 [1979], р.

Эту неизбежную пристрастность истории прокомментировал Леви-Стросс,сказав, что «как только поставленацель написатьисто­ рию Французскойреволюции,то известно (или должно стать извест­ ным), что она не сможет быть одновременно и под тем же заголов­ ком и якобинскойисторией и историей аристократов» (Левu-Сmросс 1994 [1962], с. 317). Однако, если партийностьисториипризнавалась неизбежной, то респектабельностьпринципапартийностивсегда ос­

тавалась под вопросом.

Историки-современникипишут разную историю в зависимости от своих идейно-политическихпозиций. Так, историков-либералови радикалов долгое время интересовала проблема буржуазных рево­ люций и связанных с ними прогрессивныхпреобрааований-А исто­ риков-консерваторовв революциипривлекаюттеррор, насилие и все,

что доказывает ее бессмысленность.Проходит какое-то время, и ин­ тересы решительнымобразом переключаются,например, на пробле­

му становления государства-нацииили изучение национальногосо­

гласия как фактора социальной стабильности. И снова в явной или

неявной форме между историками идет дискуссия по поводу репре­

зентации и интерпретации «темы дня х •

В качестве примера можно привести буржуазно-либеральную историографию Франции 1820-х годов - «великого десятилетия фран­ цузской историографии». В течение всего десяти лет заявила о себе плеяда французских историков, сочинения которых переиздаются и читаются до сих пор". Содержание этих работ показывает, что круп­ нейших историков Франции в первой половине XIX в. интересовала преимущественно национальная история на протяжении больших исторических периодов. А если посмотреть на ретроспективу, кото­ рую рисуют эти труды, то обнаруживается,что в прошлом искали и видели то, что было актуально в настоящем: революции, происхож­ дение неравенства,формированиебуржуазии,истоки парламентаризма (становлениемуниципалитетов,муниципальныереволюции ХН в.). Именноот этой литературыведут свое начало идеи о классовойборьбе, и понятно, почему Маркс, собирая историческийматериал, обращал­ ся в первую очередь к сочинениям французских либералов, а не к трудам своих современников-соотечественников.Господствовавшая в Германии во времена Маркса историческая школа задавала про­

шлому другие вопросы и находила в нем другую историю, а именно историю становления институтов государственнойвласти или наци­ ональной идеи.

«Другую историю» писали во Франции и современники Марк­ са, представлявшиеконсервативнуюисториографию.Если для либе­ ралов главным было проиллюстрироватьпрогрессивный ход исто­ рии и их глазам всегда представал вектор, направленныйв «лучшее

!J В 1820 г. О. Тьерри опубликовалпервую серию своих «Писем об исто­ рии Франции». В 1821 г. С. де Сисмонди издал первый том «Истории фран­ цузов». В 1822-1823 гг. вышли «Опыты по истории Франции» Ф. Гизо и первый том истории французскойреволюцииА. Тьера. В 1824 г. - «Исто­ рия бургундских герцогов» А. Баранта и «История французской револю­ ции» Ф. Минье. В 1825 г. О. Тьерри издал свою следующуюкрупнуюработу­ по истории завоевания Англии норманнами. В 1826 г. Гизо опубликовал первые два тома по истории английской революции. В 1827 г. Тьерри за­ кончил издание «Писем об истории Франции», а Тьер завершал работу над четырехтомнойисторией революции (см.: Палин 1981, с. 16).

будущее», то в конструкцияхконсерваторовцентральноеместо ОТВО­ дилось традиции. Отказ от традиционных ценностей рассматривал­ ся ими как главная причина всех постигших Францию бед. Фран­

цузские консервативные историки сильно уступали в численности либеральным, но и в их рядах были «великие имена». Одно из са­ мых известных - А. де Токвиль. Его книгу «Старый порядок и революция» (Токвиль 1918 [1856]) можно рассматриватькак совер­ шенно иное чем у либералов толкование Французской революции, прежде всего в контексте исторического времени. Основная идея Токвиля состояла в доказательстве преемственности, непрерывной связи между старым порядком и революцией 1789 г., которая, вовсе «не являясь разрывом, может быть понята только как историческая непрерывность» (Furet 1978, р. 29). По мнению советского историка В. Далина, Токвиль, будучи очевидцем и современникомреволюции 1848 Г., «пытался объяснить трагический исход еще более великой революции, революции 1789 г. и вместе с тем покавать, что, перестав быть республиканской,Франция, и как раз крестьянскаяФранция, цепко продолжала держаться за свои социальные завоевания» (Да­

лин 1981, с. 60).

Мы уже упоминалио том, какой ревизии в последниедесятиле­ тия подверглосьтолкованиеФранцузскойреволюции, на отношении к которой, конечно, сказалсякризисмарксизма.Но, как пишет Э. Хобс­ боум, это было наступление «не только на Маркса, но и на Гизо, и на Конта», т. е. «на основные позиции французской интеллектуальной традиции» (Хобсбаум с. Пересматривалось все наследие французских интеллектуаловрадикального и либерально­

го направления начиная с либералов 20-х годов прошлого столетия.

Связь партийности истории с восприятием историческоговре­

мени можно объяснить, используя типологию политическогосозна­ ния, разработаннуюК. Манхеймом, которая основана на разном вос­ приятии времени. Речь в данном случае идет об устойчивыхформах политического сознания Нового времени, а не о намечающихся в очень узких слоях современного общества постмодернистскихпри­ страстиях,

Манхейм, которого механизм «политизированного» восприятия темпоральности интересовал в связи с проблематикой идеологии и утопии, показал, что типам политического сознания (либерального, консервативного и социалистического) соответствует определенное представление об историческом времени. У Маихейма речь идет о

динамическойконцепции(Время-2 в нашей терминологии),где реаль­ но существующимиполагаются лишь события настоящего; события прошлого и будущего рассматриваютсякак реально уже или еще не существующие. Тем самым прошлое и будущее определяются на­ стоящим. Но и текущий момент не может существоватьбез прошло­ го и будущего, ибо именно они и образуют настоящее. Структура времени состоит из двух элементов: памяти и ожиданий, которые в разных комбинацияхприсутствуютв консервативном,либеральном

исоциалистическом сознании.

Согласно определениям,предложеннымМанхеймом, норматив­ но-либеральноесознание «содержит качественнуюдифференциацию исторического процесса и презирает как дурную действительность

все то.. что завершило свое историческое становление, и все настоя­ щее. Полное осуществлениеидеала в либеральной концепции пере­ мещается в далекое будущее, но возникаетв недрах того, чье станов­ ление происходит здесь и теперь» (Минхейм 1994 [1929], с. 191).

Если либеральное сознание и соответственно либеральная ин­ терпретация истории ориентированына будущее, то «консерватив­ ное восприятие времени находит важнейшее подтверждение обус­

ловленности всего существующего в том, что открыто значение прошлого, значение времени, создающегоценности•. Если для либе­

рального сознания длительность существует «лишь постольку, по­ скольку в ней, начиная с данного момента, зарождаетсяпрогресс, то

для консерватизмавсе существующее положительно и плодотворно лишь потому, что оно формировалось в медленном и постепенном становлении. Тем самым взор не только простирается на прошлое, спасая его от забвения, но непосредственнопереживаетсяи присут­ ствие в настоящем всего прошлого. Теперь историческоевремя уже не являетсятольколинейнойпротяженностью,и отрезок "прошлое­ настоящий момент" не прибавляетсяпросто к отрезку "настоящее­ будущее", но виртуальноеnрисутствиепрошлогов настоящемпри­ дает восприятию времени воображаемую трехмерность. (Манхей,м 1994 [1929], с. 198). Развиваяэту мысль, можно сказать, что у либе­ ралов, наоборот, в прошлом уже прорастает настоящее. В итоге и у

тех и у других настоящее определяет отношение к прошлому.

Социалистическо-коммунистическоесознание отмечено безус­ ловной устремленностью в будущее. Будущее здесь вытесняет на­ стоящее и стирает прошлое. Для идеологов коммунизмасоциальное развитие - это перманентный разрыв с прошлым, радикальные транс-

формации и сдвиги. «Традиции всех мертвых цоколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. (Маркс 1957 [1852], с. 119) - такая оценка роли прошлого совершенно немыслима в либеральной и тем более в консервативной историографии. Столь же уникальным является

характерное для социалистическо-коммунистического сознания

стремление оценивать все происходящее в настоящем с позиций представлений о будущем. Очень показательно то, что для Маркса вся история человечества была лишь предысторией. «... Буржуаз­ ной общественнойформациейзавершаетсяпредысториячеловеческого общества», - писал он (Маркс 1959 [1859], с. 8). Подлинная же исто­ рия, по его мнению, должна была наступить с утверждением коммуни­ стического общества.

Идеологически заданное восприятие прошлого служит основой для постоянной смены интерпретаций. Возвращаясь к либералам и консерваторам, можно привести в пример воздействие эпохи холод­ ной войны на трактовку прошлого несконсервативными и неолибе­ ральными историками США. В 1950-е годы слои атмосферы анти­ коммунизма и холодной войны были столь плотными, что факт приспособления научных ориентаций к политической ситуации ле­ жал на поверхности. «Нынешние "толковые" историки, - писал Р. Миллс, - выполняющие общественную роль журналистов высо­ кого калибра, вошедшие в моду и привпекающие к себе внимание публики, принадлежат к той категории историков, которые быстрее других способны по-новому истолковать прошлое США примени­

тельно к современным умонастроениям и искуснее других разыс­

кать в прошлом для нужды сегодняшнего дня таких героев и такие события, которые более других способны внушить оптимизм и ду­ шевную бодросты (Миллс 1959 [1949], с. 479-480).

Именно в этот-период позиции представителейлиберализма и консерватизма в американской историографии сблизились макси­ мально, и К. Росситер мог с полным правом написать, что консерва­ тизм и либерализм являются «братьями в борьбе против тех, кто спешит к утопии или назад в Эдем» (Rossiter 1955, р. 12-13). Амери­ канские неолибералы 50-х годов в большинствесвоем отказались от характерныхдля них прежде поисков в прошлом классового конф­ ликта и сосредоточилисьна проблеме бесконфликтностиисториче­ ского развитияСША. В целом это было время триумфа консерватив­ ных интерпретаций,и основнойвклад в развитиеидеи об уникальности и бесконфликтномхарактере американскойобщественно-политиче-

ской системы на всем протяженииистории США внесли несконсер­ ваторы. Интересно, как в этой связи эксплуатироваласьидея времени. Например, положениео том, что американскиеполитическиеинсти­ туты «даны на все времена» и не нуждаютсяв радикальныхпреобра­ зованиях, Д. Бурстин обосновывал следующимисоображениями.

Во-первых, Америка получила свои духовные ценности как на­

следство от прошлого, поскольку «самые первые поселенцыили отцы­ основатели снабдили наш народ уже при рождении совершенной и законченной теорией, соответствующей всем нашим нуждам в бу­ душем». Во-вторых, американские духовные ценности - это дар настоящего, поскольку американский образ жизни в каждый дан­ ный момент питает американский образ мысли. В-третьих, непре­ рывность и гомогенность американской истории, исторический опыт Америки «заставляют нас рассматривать наше национальное про­ шлое как непрерывный континуитет похожих друг на друга собы­ тий в том смысле, что наше прошлое незаметно перерастает в наше настоящее» (Boorstin 1953, р. 9).

Для неоконсерваторов характерна интерпретация в консерва­ тивном духе даже тех американских документов, которые способ­ ствовали подъему движения за независимость в США. Так, П. Вирек называл «типичным консервативным документом» «Права британс­ ких колоний», написанные Дж. Orисом в 1764 г., на том основании,что в них-де защищается традиционный английский принцип не обла­ гать подданныхналогамибез их согласия. Консервативнымипо своей сущности, утверждал П. Вирен, были и требования, изложенные в Декларациинезависимости,посколькуони предполагалисохранение традиционных свобод и существовавшегодо революции обществен­ ного порядка в стране (Viereck 1965 119491). В таком же духе пере­ сматривались консерваторами и другие проблемы американской исто­ рии: «джексоновская демократия», прогрессизм, «новый курс» И т. д.

Но когда в 19БО-е годы обстановка постепенно начала меняться, неолибералы не только вновь оказались в авангарде исторической науки, но и стали значительно «либеральнее». Один из лидеров нео­ либерального направления в американской историографии Хофстед­ тер декларировал, что такие важнейшие сюжеты американской ис­ тории, как война за независимость, гражданская война, «расовые, этнические и религиозные конфликты», которыми насыщена исто­ рия Америки, не укладываются в рамки консенсусной концепции (Hofstadter 1968, р. 459). Дальше - больше. В конце 19БО-х - начале

1970-х годов США захлестнула волна литературы о революциях. «Никогда еще за всю историю Америки здесь не появлялось Столько книг, брошюр и статей, посвященных различным проблемам рево­ люционного процесса в мире», - заметил К. Гаджиев (Гаджиев 1982, с. 169). Лейтмотивомэтой литературыбыл тезис, согласно которому Америка, сама родившаяся в революции, всегда была революцион­ ной и поэтому должна играть в современноммире роль, соответствую­

щую ее прошлому и традициям.

В наиболее законченной форме эта концепция была сформули­ рована в работахДж. РокфеллераIII и Х. Уилера. Рокфеллер говорил, что основным движущим мотивом «новой американской револю­ ции» остается желание «осуществить идеалы и обещания, сформули­ рованные 200 лет назад», стремлениесоответствоватьне только бук­ ве, но и духу Декларации независимости и конституции США

(Rockefeller 1973, p.121).

Именно в противоречивых смысловых интерпретациях одних и тех же событий и периодов состоит содержательное наполнение ис­

торического времени, далеко выходящее за рамки простого хроноло­

гического построения. «События, представляющиеся сначала как про­

стое скопление хронологических фактов, принимают под этим углом зрения облик судьбы: факты дистанцируются друг от друга, и от­ дельные события различным образом акцентируются в зависимос­ ти от основного направления душевных стремлений субъекта» (Ман­

хейм 1994 [1929], с. 179).

Различия в отношениик будущему (разные ожидания) отражают не только идеологическиеракурсы, но и разный опыт прошлого. Как отмечал Бурстин, «многое из того, что кануло в историю, служит для описания призраков будущего в прошлом. Воспоминания о Новом курсе и Франклине Делано Рузвельте, тени Джона Фитцджеральда Кеннеди и залива Свиней, холодная война, война во Вьетнамеи вой­ на в проливеукладываютсяв шаблоныбудущего»(Boorstin 1994, р. 125).

Ориентация на будущее, характерная для исторического (и по­ литического) сознания Нового времени, породила еще один истори­ ческий феномен, связанный с интерпретацией политических движе­ ний. А. Шлезингер-мл., размышляя об ускорении исторического

времени, заметил, что ускорение заставляет нас воспринимать жизнь

как движение, а не как порядок (Шлеэингер 1992 [1986], с. 10). По­ добный взгляд на историческую действительность выработал при­ вычку смотреть на многие политические структуры и явления не

как на статичные и даже не просто как на находящиесяв движении,

но как на движения. С тех пор как в истории господствуетне геро­ ическая воля, а движущиесилы, появилисьпонятия, которыес помо­ щью неологизмов или дополнительных значений эксплицировали форму историческогодвижения.

В результате общая концепция движения распространиласьна явления, относящиеся к конкретным областям политическогои со­ циальногодействия (Koselleck 1985 [1979], р. 233). Таким стало, напри­ мер, понятие «общественное движение», обозначающее специфическое явление Нового времени. Мы говорим: «национальное движение», «рабо­ чее движение», «феминистское движение» и т. д., даже не задумы­ ваясь об уместности подобного тропа. Социальные движения совре­ менности - это объединения людей, связанных общими интересами, которые они формулируют и реализуют прежде всего как полити­ ческие. Действия той или иной совокупности индивидов по реализа­ ции этих интересов собственно и называются движением'". Видимо, подразумевается, что вследствие целенаправленных объединенных усилий конкретная общественная сила движется к своей социаль­ ной цели, т. е. сокращает во времени расстояние между настоящим моментом и моментом, когда будут обеспечены интересы данной груп­ пы, которые обычно ассоциируются с общественным благом.

Главная дилемма, которая возникает при попытке дать опре­ деление социальных движений, предполагает выбор между различны­ ми представлениями об их сущности. Исчерпывается ли она характе­ ристиками самого явления (социальной базой, целями, формами и т. д.) или заключается в некоем отношении (способе взаимодействия) с контръявлением? Акцент на субъектах социальных движений, а не на механизме взаимодействия ведет к отождествлению социального движения с определенными организованными группами, имеющими относительно четкие политические цели. Сознавая всю важность детерминации социального движения как субъекта, мы склонны думать, что сущность его лежит все же в области отношений.

10 Заметим в этой связи, что понятия «интересые (англ, interests) и «ваинте­ ресованные группы» (interestgroups), которые уже утвердилисьв западной поли­ тической науке и с большим трудом инкорпорировалисьв отечественную по­ литическуюмысль, видимо, были реакцией на некоторуюабсурдностьпонятия «движение», примененногок общественным силам. Тем не менее на протяже­ нии полу~ора веков старый термин всех устраивал.

Под социальным движением мы понимаем активные полити­ ческие действия тех групп населения, которые стремятся добиться воплощения своего социального идеала, обычно ориентированного на будущее, или, гораздо реже, на восстановлениепрошлого, или даже на «выход из истории», осуществляя экспансию в сферу властных полномочий. Участники социальныхдвижений, опираясь на собствен­

ные организации, включенные или не включенные в государствен­ ный механизм, ведут политическую борьбу за радикальные или ре­ формистские общественные преобразования или против них. В

конечном счете социальные движения проявляются в постоянном взаимодействии между индивидами, группами и государственной властью, результатом которого являются непрерывное фиксирова­ ние, трансформация и пересмотр требований, выдвигаемых всеми

участниками процесса.

Либералы и консерваторы - это респектабельные политиче­ ские движения, инкорпорированные в систему буржуазного государ­ ства уже в период ее становления. Их соперничество в первую оче­ редь обеспечивало функционирование системы. Но большинство современных европейских и американских обществ сложилось в ре­ зультате революционных процессов. Поэтому эти общества были про­ низаны идеями политической борьбы, политическими и партийны­ ми пристрастиями, отчетливой идеологической символикой. И наряду с основными движениями в политической жизни и политической культуре гражданского общества с его многообразными интересами существовал целый спектр антисистемных и периферийных движе­ ний, среди которых важнейшую роль играли многочисленные дви­

жения протеста, как имеющие классовую природу, так и социально

аморфные.

С появлением политических движений в политической и идеоло­ гической лексике утвердилась длинная серия «иэмов». Этот привыч­ ный нам ныне суффикс означал, что вектор идеологии появлявшихся одно за другим политических движений направлен в будущее, тем самым как бы легитимизируя их перспективность. Начало процес­ су образования «иамове положил «респубдиканиэм» Канта (Koselleck 19Х5 [19791. р. 259). Позднее немецкий историк Шлегель заменил «рес­ публиканизм» «демократизмом». Затем возникли известные дви­ жения и соответствующие им термины: либерализм, социализм и

коммунизм. Когда Маркс и Энгельс утверждали, что (,коммунизм отличается от всех прежних движений» (Маркс, Энгельс 1955 [1932