Савельева-Полетаев.1997.История и.время

тации, не было. Они концептуализируютее с помощью категорий, либо диаметральнопротивоположныхклассическомуподходу, либо

частично не согласующихсяс ним. (Вжоэек 1991, с. 64-65).

Как замечает В. Вжоаек, в такой трактовке революция высту­ пает простокак событие, и это своего рода приговор, ибо иссследова­ тели этого направления с пренебрежением относятся к событиям. Ратуя за универсальныйподход, предполагающийв качестве задачи

исторического исследования реконструкцию «длительной протяжен­ ности. и вековых ритмов, упомянутые историки считают бессмыслен­ ным придавать сколько-нибудь серьезное значение совокупности со­ бытийодного,пустьи бурного,десятилетия.Фюрепричисляетреволюцию к разряду явлений, пригодных для удовлетворения .навязчивоЙ

склонности историков датировать события. (Furet 1972, р. 72). А по мнению Шоню, убежденного сторонника количественной и «серий­ ной. истории (смысл которой в замене единичных событий рядом событий), «Революция и Империя - излюбленная тема привержен­

цев того рода истории, которую следовало бы назвать глупой (histoire

Ьёге)» (Cllaunu 1975, р. 38).

3. Анахронизм

Под историческим анахронизмом имеется в виду отнесение какого-либо события или явления к другому времени, внесение в изображение какого-либо периода черт, ему не свойственных. На более ранних этапах развития исторического знания анахронизм был результатом недостатка исторического сознания и избытка исто­

рического невежества. Вследствие первого - отсутствовала идея исторического развития и все прошлое совмещалось в сознании с настоящим. Вследствие второго - хронология исторических собы­ тий была весьма произвольной.

Историческое сознание и историческое знание Нового времени постепенно свели роль этих факторов на нет. Однако анахронизма от этого не убавилось. На месте анахронизма стихийного возник вполне сознательный методологический анахронизм. Его появление во мно­ гом как раз и было связано с формированием исторического сознания,

отделившего современность историка от прошлого, которое он изучает.

Ведь, как писал Коллингвуд, «историк - не Бог, глядящий на мир сверху и со стороны. Он человек и человек своего места и времени.

другие страны и цивилизации с собственной точки зрения. (Коллинг­

вуд 1980 [1946], с. 105).

Как нам кажется, еще в большей степени, чем презентистские настроения, которые следует признать неизбежнымзлом, методоло­ гический анахронизм определялся стремлением придать истории научный характер путем использования социологическихмоделей, разработанных применительно к современности. В этом плане осо­ бенно пагубными оказались крупномасштабныесоциологические теории. От стремления приспособить их к предшествующим исто­ рическим эпохам и пошли представления о капитализме в Древ­ нем Риме, о революцияхрабов, тоталитарномрежиме Ивана Грозно­ го и т. д. Речь в данном случае не идет о понятиях, неизвестных современникам.Как справедливописал Стоун, без абстрактныхнео­ логизмов вроде «феодализм» и «капитализм. мы не можем осмыс­ лить прошлое(Стоун 1994, с. 171) и поэтому пользованиеими вполне оправданно. Речь идет об отсутствиив определенныеэпохи явлений, обозначаемых этими понятиями,

Методологическийанахронизм возникает не только как след­ ствие любви к социологическойтеории, но и как результат полити­ ческих пристрастий.Так, Э. Хобсбоумзаметил, что французскиели­ бералы 1970-1980-х годов, пересматривая историческое значение Великой французской революции, критикуют на самом деле револю­ цию 1917 г. «Отсюда и беспорядочноеиспользованиетаких слов как "гулаг"... терминологиииз книги Оруэлла ,,1984", постоянное упоми­

нание о тоталитарныхрежимах, подчеркиваниероли агитаторов и иде­ ологов в революции.... (Хобсбаум 1991 [1990], с. 116-117).

«Зло анахронивма»окажется не столь велико, если согласиться с тем, что любой историк живет в настоящем времени. Содержание исследовательскогопроцесса в истории состоит в том, чтобы идти от настоящегок прошломуили по меньшей мере от следствия к причи­ нам. При таком способе движения прошлое, конечно, не застраховано от вторжениянастоящего. Осознаваяэто, один из самых эпатирующих историковнашего времениД. Мило сделал смелое предположение,что

анахронизм можно использовать в качестве ценного приема, кото­ рый следует применять решительно и весело как эксперименталь­ ный метод в истории. Для примера он предлагает рассмотреть два

возможныхподходак понятию «предшественника»,которое постоян­

Например, П. Гай пишет: «Список иностранныхпредтеч Брех­ та - при том что у него в высшей степени немецкая поэтическая интонация - должен быть весьма длинен, чтобы иметь какой-то смысл, и включать имена от Вийона и Рембо до, как ни странно, Киплинга, от китайских лириков до августианской сатиры» (Сау 1981, р. 7). Если кто­ то И поспорит с Гаем по этому поводу, то спор вызовет не мыслительная конструкция, а то или иное имя. Но, согласно точке зрения Койре,

предшественник - это анахроническое понятие, следовательно, его надо избегать, т. к. никто не мог считать себя предшественником кого-либо другого, кто появится после него (Коуке 1961, р. 79).

Согласно другой позиции, которую и отстаивает Мило, можно

использовать искусственное понятие предшественника. Конечно, такой подход связан с вмешательством в исторический процесс. Мило ссылается на Хорхе Луиса Борхеса, составившего своего рода список

текстов, написанных предшественниками Кафки (в статье, о которой идет речь, Мило вообще часто ссылается не на историков, а на писа­ телей). Борхес пишет: «В каждом <из их текстов> есть что-то от Кафки, в одних больше, в других меньше, но не будь Кафки, мы бы

не заметили сходства, а лучше сказать - его бы не было... Суть в

том, что каждый писатель сам создает своих предшественников» (Борхее 1994 [1951], с. 91). Подобно тому, как это делает Борхес, и

историк реконструируетпредшественниковтого или иного истори­ ческого лица. «Вряд ли нужно подчеркивать,что выбор пункта "на­ значения" является определяющим при составлении такого ряда»

(Мило 1994 [1990], с. 200-201).

Таким образом, Мило призывает увидеть в методологическом анахронизме определенные плюсы. Вторгаясь в прошлое, внося в него атмосферусвоего времени и свою концепциюистории, историк может найти ключ для оригинальнойинтерпретации.Отдаваядолж­ ное изобретательностиМило, заметим, что он выбралдовольнослож­ ный пример для аргументации.В историческихисследованиях,конеч­ но, преобладаютне стольметодологическиутонченныеанахронизмыи, как правило, они невольно рисуют модернизированнуюкартину про­ шлого, искусственноискажая «то, что было на самом деле».

Надо сказать, что современныеисторикиболее сознательно,чем их предшественники (просим прощения за анахронизм), противо­ стоят соблазнам трансплантациипонятий настоящегов прошлое. В

частности, история ментальности,новейшаяистория культуры,исто­

рия быта нацеленыкак раз на то, чтобы очиститьбылое от представ-

лений настоящего, восстановить уникальность тех или иных явле­ ний прошлого.

Тем не менее, несмотря на сознательныеусилия оградить про­ шлое от вторженийсовременности,видимо, анахронизмотносится к числу тех, по выражениюЛе Гоффа, «интеллектуальныхостатков», которые пребудут с нами. 3а примерами не надо далеко ходить - их можно найти даже у самого Ле Гоффа! Типичный образец «сме­ шения времен» являет следующая фраза: «В VI в. Дионисий Малый заложил основы христианской хронологии, которая вела отсчет вре­ мени с отрицательным и положительным знаком от Рождества Христова: до и после Христа» (Ле Гофф с. Однако понятие отрицательногочисла стало известно европейцам лишь не­ сколько веков спустя, а именно в ХН в. Не говоря уже о том, что летосчисление «до Рождества Христова» впервые предложил Дио­ нисий Петавий в XVH в.

4. «Экспериментальная» история

До сих пор речь шла об истории, стремящейся реконструиро­ вать и интерпретировать прошлое с целью создания исторической ретроспекции. Однако в последние десятилетия в исторических ра­ ботах предпринимались разного рода попытки, позволяющие хоть в малой степени помыслить историю как экспериментальную науку. Ю. Лотман писал о возможности сопоставить историческое исследо­ вание с экспериментом, что это вовсе «не наглядный опыт, который учитель физики демонстрирует своей аудитории, заранее точно зная результат. Это эксперимент, который ставит перед собой ученый с тем, чтобы обнаружить неизвестные еще ему самому закономернос­ ти» (Лотман 1992, с. 29).

Конечно, по словам Коллингвуда,историки, лишенныеэкспери­ ментального материала, «не снаряжают экспедиций в страны, где происходят войны и революции. И они не делают этого не потому,

что менее энергичны и смелы, чем естествоиспытатели,или же ме­ нее способны добывать деньги, которых бы потребовалатакая экспе­ диция. Не делают они этого потому, что факты, которыеможно было бы добыть с помощьюэкспедиции,равно как и факты, которые мож­ но было бы получить путем преднамеренного разжигания револю­ ций у себя дома, не научили бы историков ничему такому, что они хотят знать» (Коллингвуд 1980 [1946], с. 238).

Применительнок исторической науке эксперимент означает со­ знательные «игры с прошлым•. Правда, объект для эксперимента,как заметил Мило, безвозвратно отсутствует. Но существуют какие-то

возможностиэкспериментироватьи с отсутствующимобъектом. Что­ то из него изымать, что-то добавлять и смотреть, какие могут полу­ читься результаты. «Экспериментировать- значит проявлять на­ силие по отношению к объекту, - пишет Мило. - Это - способ подвергнуть изучаемый объект испытаниям, от которых уберегла его природа, или испытаниям, которые а priori являются для него чуж­ дыми, с тем чтобы лучше или иначе узнать объект. (Мило 1994

[1990], с. 186).

Экспериментальнаяистория объединяет несколько новейших историографическихподходов: сравнительный, подразумевающий «сравнение несравнимогоэ, в том числе сопоставление феноменов из

разных пластов времени; количественный, подвергающий испыта­ нию цифрой даже явления культуры; исторический поссибилизм и контрфактическую историю, изучение отсутствия (того, что не про­ изошло). В значительной мере развитие экспериментальной исто­ рии связано с тем фактом, что научное сообщество осваивает пара­

дигму постмодернизма, постструктурализма идеконструкции.

Экспериментальная история подразумевает в том числе и новое от­

ношение к источникам: перенос акцента с установления аутентич­ ности, датировки и атрибуции документов и традиционных способов их толкования на изучение индивидуального, пристрастного, автор­ ского характера. При таком подходе важными становятся «аналиа периферии дискурса. (толкование неочевидных смыслов), расшире­ ние понятия источника, т. е. изучение вещей, которые «говорят», но не являются текстом (Фуко)", и новые способы манипулирования источниками (самый яркий пример - серийная история).

у экспериментальной истории принципиально иные задачи. При написании реконструктивной истории «историк более или менее осужден на удачу, ибо из всякого похода в прошлое он неизбежно

5 сеЧто такое язык? Что такое знак? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире, в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в на­

ших снах и наших болезнях, - говорит ли все это и на каком языке, сообразно какой грамматике? Все ли способно к означению (если нет, то что именно?) и

для кого, и по каким правилам? Каково отношение между языком и бытием, и

точно ли к бытию непрестанно обращается язык - по крайней мере тот, кото­ рый поистине говорит? И что такое тот язык, который ничего не говорит, никог­

возвращается с восстановленным "фрагментом"» (Мило 1994 (1990], с. 191). Экспериментальнаяистория отличается от реконструктив­ ной тем, что эксперимент имеет смысл лишь в том случае, если он

может и потерпеть неудачу.

Одним из самых известных вариантов экспериментальнойис­ тории, который одно время казался необыкновенно многообещаю­ щим, является контрфактическаяистория. Она стала возможной на стадии конструированияисторическихмоделей, хотя ее прообразом можно считать конструированиеистории по принципу «если бы ...

то». Но В отличие от такой конструкции контрфактическая модель строится не столько для определения степени неизбежности истори­ ческих событий, сколько для анализа значимости конкретных про­ цессов и явлений в истории. При этом далеко не всякая историчес­ кая модель является контрфактической. Например, весьма

распространенные в клиометрике отражательно-измерительные мо­

дели пытаются охарактеризовать реальное состояние исторического

объекта. Напротив, имитационно-прогностические модели заменяют собой объект познания, выступают его аналогом, позволяют искусст­ венно воспроизводить варианты его функционирования и развития (см.: Ковальченко 1987, с. 406-416). Именно они и лежат в основе контрфактической истории.

Суть контрфактического подхода состоит в том, что историк исходя из той или иной идеи имитирует контрфактическуюситуа­ цию, строит ее модель и, сравниваяполученныеконструкциис дейст­

вительностью,заключает, «так» или «не так» шло историческоераз­

витие. Конструируютсямодели, основанныена допущениитого, что

не случилось, или исключении того, что на самом деле случилось в

истории. При этом модель нередко выступает как критерий для оценки исторической реальности, т. е. имеет аксиологический

характер.

Очевидно, что такой подход предполагаетинкорпорациюв про­ шлое некоторых логически сконструированныхэлементов. Наибо­ лее оправданно обращение к контрфактическомуподходу в тех слу­ чаях, когда пробелы в источниках не могут быть восполнены

однозначно и поэтому приходится представлять изучаемую реаль­ ность в разных вариантах. В этом случае контрфактическийподход оказывается дополнительным средством реконструкции историче­

Но во многих исследованиях по контрфактической истории су­ ществование определенных явлений или воздействие определенных факторов даже и не предполагается: заранее известно, что в реаль­ ном прошлом они отсутствовали. Исследуется нечто, а priori не су­ ществовавшее. Для описания такой манипуляции с прошлым очень подходит упоминавшееся выше, но подвергнутое отрицанию выра­

жение Ранке: wic cs cigcntlich nicht gcwcsen sein (как это не произошло в

действительности).

Мотивы для создания и анализа контрфактических моделей различны. Во-первых, имитация альтернативной исторической ситу­ ации. В этом случае дает о себе знать известный историкам соблазн определить значимость того или иного события или процесса. Действи­ тельно ли железные дороги сыграли во второй половине XIX в. важ­ ную роль в стимулированииэкономическогороста (FogeI1964)? Дейст­ вительно ли институт рабства в СПJА стал препятствием для дальнейшегоэкономическогоразвития (Fogel, EngermanI974)? Действи­ тельно ли наличие помещичьего землевладениянегативно сказыва­ лось на развитии российского сельского хозяйства (Ковальченко, Милов 1974)? Действительно ли, не будь картофельного голода в Ирландии,иммиграцияирландцев-католиковв СПJА, со всеми выте­

кающими из нее последствиями для американской политической культуры, не принялабы массовыйхарактер(О 'Rourke 1991)? Предпо­ лагалось, что если в качестве доводов выдвигаются не умозритель­ ные рассуждения, а сложные математические расчеты, то новые от­

веты на старые вопросы заслуживают большего доверия.

Второй мотив, ведущий к построению контрфактических моде­ лей, как нам представляется, лежит уже отчасти за пределами науч­ ных задач. Это стремление к парадоксальным результатам, некоему вызову со стороны более «передовых», т. е. умеющих строить матема­ тические модели, историков. Впрочем, подобные соображения сильно потеряли в привлекательности в последнее десятилетие, ибо оказалось, что использование математических методов не внесло коренных изме­ нений в возможности исторического анализа.

Но все же следует сказать, что хотя контрфактический подход

отчасти утратил свою популярность, в нем есть определенные преиму­

щества чисто исследовательского плана. Экспериментируя подобным образом, противники детерминизма изучают отвергнутые в прошлом

варианты и тем самым вводят в научный оборот богатейшие плас­

событий, и людей, упустивших свой шанс и оказавшихся за Кулиса­

ми истории.

Один из вариантов экспериментальной истории, лежащих на стыке импровизаций в духе «если бы ... то» и «неподвижной исто­ рии», представляет собой акцидентальная история (исторический поссибилизм, эмпирический номинализм). В поесибилистской исто­ рии речь идет о том, что, будучи возможным, по каким-то причинам не было осуществлено, и шире - о категории возможного, являю­ щейся бесспорным предметом исторической науки. Символическим примером исторического поссибилизма являются знаменитые рас­ суждения о том, как форма носа Клеопатры повлияла на историю Рима, а форма носа мадам де Помпадур - на судьбу Франции, и что было быгесли бы эти носики оказались чуть менее изящными (см.,

например: Boorstin 1994).

Как считает Б. Успенский, «возможность моделироватьистори­ ческий процесс, возвращаясь к прошлому, заново проигрывая ту или иную ситуацию и обсуждая события, которые могли бы произойти, однако, в действительностине произошли, - определяет, по-видимо­ му, методологическую специфику истории как науки» (Усnенс"ий 1996 [1988-1989], с.34). В посеибилистскойисториографии этот метод является основным способом исследования, так как в центре ее, в еще большей мере чем в истории «реально проивошедшегоь, находится действующий субъект, который, оказавшись перед выбо­ ром, активно включается в ход событий.

Частым гостем на страницах научных работ с поссибилист­ скими мотивами является Гитлер: какой была бы история Герма­ нии без него, если бы его не было вообще, если бы он выбыл из жизни и политики до 1933 г., до 1938 г. И с другой стороны: была ли воз­ можной спецификамежвоенноговремени и второй мировой войны без Гитлера и можно ли помыслитьГитлерав другое время? Весьма интересными представляютояработы, авторы которых вполне убе­ дительнодоказывают, что даже кратковременныйвыход Гитлераиз политики привел бы к серьезным изменениям в ходе событий. Американскийисторик Г. Тернер напомнилоб эпизоде, когда авто­ мобиль Гитлера летом 1930 г. столкнулся с железнодорожнымсо­ ставом и Гитлер буквальночудом уцелел, отделавшисьцарапинами и ушибами (Тиrnег 1989). Между тем в сентябре предстояли выборы в рейхстаг. Гитлер уже был интегрирующей фигурой нацистской

652 Глава 6

изошел бы тот «большойобвал», каким аавершилисьвыборы 30 ян­ варя 1933 Г.: 107 «коричневыхе депутатов вместо 12 в предыду­ щем рейхстаге.

Большое внимание теме, какой была бы Германия без Гитлера, уделил Голо Манн. Случись так, пишет он, все было бы иначе. Как именно, можно только гадать. Ясно лишь, что неизмеримым несчас­ тьем стало то, что Гитлер «тогда и там» оказался на месте. На воп­ рос французского профессора (после второй мировой войны), изме­ нилось ли бы что-то в случае убийства Гитлера во время • пивного путча» 1923 Г., ответ Г. Манна был таким: «Что-либо? Изменилось бы все. Как и в каком смысле, этого мы не знаем. Но не было бы Третьего рейха в том виде, в каком он возник под руководством Гитлера» (Маnn 1992 [1960], S. 558-559).

И еще одно размышление,на сей раз А. Шлезингера-мл.:«Тот, кто, подобно Спенсеру или Энгельсу, верит, что личность мало что значит, поскольку"ей наверняканайдетсязамена"(Энгельс), мог бы поразмыслить, как бы развивалисьсобытия в последующиедва де­

сятилетия, если бы в 1931 г. Черчилль погиб под колесами автомо­ биля, а ФранклинаРузвельтапоразилабы пуля убийцы. Удалосьбы Невиллу Чемберленуи лорду Галифаксув 1940 г. мобилизоватьан­

гличан, как это сделал Черчилль?Сумел бы Джон Гарнер, будучи на месте Рузвельта, повернутьАмерику к "новому курсу" и к его "че­ тырем свободам"? И каким бы стал наш ХХ в., если, допустим, Ле­ нин умер бы в Сибири от тифа в 1895 Г., а Гитлер погиб бы на Западном фронте в 1916-м?» (Шлезuнгер 1992 [1986], с.609).

В 1931 г. вышлав свет книга «Если бы, или переписаннаяисто­

рия», подготовленнаяизвестнымиучеными, писателямии публицис­ тами. В ее основу была положена идея представить разнообразные

вариантыальтернативногоразвитияистории.Для этого в серии очер­ ков отдельные крупные исторические события рассматривались с точки зрения того, как они могли бы произойтипо-другому.Авторы рассуждалио том, что могло бы случиться,если бы, например, в Испа­ нииuпобедилимавры, Наполеонбежал в Америку,дон Хуан Австрий­ скии сочетался браком с Марией Шотландской, лорд Байрон стал ко­

ролемГреции, генералЛи одержалпобедупри Геттисберге(Squire 1931). Известный американский ученый О. Хэндлин в книге «Поворотныв

пункты американской истории» подобным же образом пытался до­ казать, что случайность (погода, внезапная смерть выдающихся по­ летическик деятелей и т. д.) решающим образом влияла на важней-

шие события истории США (Handlin 1955). Список сочинений, в которых предпринимались подобные попытки, достаточно пространен.

Все опыты такого рода американский историософ С. Хук объеди­ нил под названием «если бы в истории» (Хук 1994 [1943], с. 206), а затем разделил на две категории: те, в которых историческийпосси­ билизм вполне оправдан и ликвидирует издержки метафизического детерминиама,и те, где подобные притязаниябеспочвенныили осу­ ществляютсяне как научная реконструкцияисторическихсобытий, а исключительно с помощью полета воображения. Существуют и примеры поссибилизмав реконструкциидлительных исторических периодов, которые вообще не выдерживаютникакой научной крити­ ки. Например, Ш. Ренувье в сочинении • Ухрония: утопия в исто­ рии» рассматривал историю европейской цивилизации со Н по ХУН в. не такой, какой она была на самом деле, а какой могла бы быть

(Renouvier 1901).

Что касается акцидентальной истории, то это - относительно не­ давнее направление в историографии, вооруженное современными ис­ следовательскими методами и приемами. Этот подход раэрабатывался в основном английскими историками - Дж. Мориллом, Дж. Элтоном И др. (см., например: Elton 1984), и благодаря этому акцидентально­ му обстоятельству больше всего «дооталось» истории Английской революции ХУН в. и английской промышленной революции. • Су­ жение исторического горизонта, частично вызванное идеологией, а частично методологией, - пишет Л. Стоун, - сказывается сейчас как на анализе последствий, так и причин исторических событий. Например, английская промышленная революция сводится к стати­ стическим данным о производстве хлопка, численности фабричных рабочих и т. д. Таким образом, за скобки выносится все то, что про­ исходило в умах, образе жизни, в морали и в поведении по мере того как Англия исподволь, хотя и очень медленно и без видимого толчка превращалась в самую урбанизированную и индустриально разви­ тую страну мира. Если вы неправильно поставите вопрос, то вы ско­ рее всего получите неправильный ответ, а именно: промышленной революции не было вообще» (Стоун 1994, с. 167).

По существу подход названных английских исследователей к событиям и явлениям, которым в историографиитрадиционно при­ дается историческоезначение, очень близок к вышеупомянутойпере­ оценке Французскойреволюции, предпринятойфранцузскимиистори­ ками. Не случайно тех и других называют еще «ревиаиониствмиэ-

(Это определение чаще употребляется, когда акцент делается не на методологических,а на идейно-политическиххарактеристиках.)Но все же французская школа отличается от английской тем, что она исходит из «неподвижнойистории», а английская к ней приходит. И наоборот, английская школа исходит из примата случайности, а французскаяк этому выводу приходит. В результате "- интерпрета­ ции английских историков отличает нарочито экспериментальная, эпатирующая форма подачи материала и выводов.

5.)1ехронологuзацuя

уже структурная история показала, что историческое время

можно разрушить точно так же, как историческое пространство.

«Настоящая история состоит из событий, чья хронология мало что говорит нам об их отношениях и значении, "- писал Кракауар. "- Посколькусобытия, происходящиеодновременно,по сути асинхрон­ ны, бессмысленно говорить об историческом процессе как о гомо­ генном потоке» (Кгасаuег 1966, р. 68).

В современной историографии любое историческое явление мо­ жет быть рассмотрено в разных контекстах. Важнейшие из них "-

системы вертикального и горизонтальноговремени в терминологии

М. Бахтина (Бахтин 1972 [1929], с. 469). В первом случае явление трактуется как звено в длинной исторической цепи и определяется его «генетический» код, связь, преемственностьи историческаяпре­ рывность по отношению к однотипным, родственным явлениям. Во втором случае в поле зрения оказываетсягоризонтальныйсрез, ана­ лизируются связи данного феномена или процесса с другими, суще­ ствующими и взаимодействующимис ним одновременно. Первый подход предполагаетисследованиеэволюцииявления, происходящей при сохранениивнешней по отношениюк нему причины (факторов), которые действуют на протяжении длительного периода. Второй включает в поле зрения всю совокупность взаимодействующихяв­ лений и процессов, которые и определяютв конечном счете форму и историческуюроль интересующего нас феномена.

Основоположник современной структурной лингвистики Ф. де Соссюрнашел очень выразительныйобраз для объясненияидеи горизонтального времени. Он сравнивал лингвистическую синхро­ нию с шахматной доской в некий момент шахматной партии. Для наблюдателя в общем безразлично, как получилосьданное располо-

жение фигур: оно совершенноосвобожденоот всего, что ему предше­ ствовало. Наблюдатель,следившийза всей партией, не имеет ни ма­ лейшего преимуществаперед тем, кто в критический момент при­ шел взглянуть на состояние игры. Может быть, де Соссюр был

посредственным шахматистом и недооценивал важность элемента

вовлеченности в игру для ее квалифицированногоанализа, но суть

исследования в горизонтальном времени он выразил ясно. Нужно

видеть фигуры, знать их «весовыее категории и рассчитывать воз-

можные ходы.

Если теперь на место шахматнойдоски поставить горизонтальный пласт историческогобытия, то проблемаразвития, эволюцииса­ мого прошлого оказывается на заднем плане. В этом отношении блестящимможносчитатьпервыйопыт, осуществленныйв броделев­ ском «Средиземноморье». Однако, сам Бродель подчеркивал, что «историческоевремя... не поддается столь легкому жонглированию

синхронизмамии диахронизмами: для историка почти невозможно представитьсебе, что жизнь "- это некий механизм, которыйможно остановитьв любой моменти спокойноизучать»(Бродель1977 [1958],

с. 136).

В историческойнауке всегда присутствовалиисторики, для ко- торых форма времени была важнее хронологии. Например, мало кто будет спорить, что историю культуры невозможноинтерпретировать в рамках линейного хронологическоговремени". Каждая группа яв­ лений в искусствеимеет собственнуювременнуюпоследовательность, а хронологическиони могут далеко отстоять друг от друга и занимать

6 Большой интерес в этом смысле представляет преимущественно нега­

тивное отношение к хронологическому пересказу, характерное дЛЯ Я. Бурк­ хардта. В «Рассуждениях о всемирной истории» он выходит из потока вре­ мени в безвременную среду, для того чтобы рассмотреть различные тип~

отношений которые складываются или могут сложиться между культурои и двумя и~ститутами - Церковью и государством. Он подкре~ляет CBO~

наблюдения всеми возможными примерами из разных областеи мировои истории, мало внимания обращая на хронологический порядок. «Время Кон­

стантина Великого» (Die Zeit Constantins des Grossen) и .Культура возрожде­ ния в Италии» (Бурн:хардm 1996 [1860]) такжесвидетельствуюто пренебре­

жении к динамике исторического процесса. В обеих работах Буркхардт останавливал время и занимался перекрестным исследованием неподвиж­ ных феноменов. Его работы, по характеристикеКракауэра, представляЮТ собой морфологическоеописание, а не хронологическийрассказ (Kracauer

1966, р. 70-71).

разные места на своих кривых времени. То же относится к политичес­ ким циклам, социальным движениям, философским доктринам (см.:

КuЫег 1962; Кгасаuег 1966, р. 67).

Очевидная ограниченность хронологической системы времени для нужд исторической интерпретациивызвала потребность, преж­ де всего у представителейсистемногоанализа, в использованииахро­ нологическогоподхода. Их идеи о том, что историческиесобытия и действия образуют свои «собственные времена» и «системный век» артефактов часто важнее хронологического века и даже несовмес­ тим с ним, воплотилисьво многих известных историческихработах

недавнего времени.

Последовательныесторонники дехронологизацииоткрыто отвер­

гают то, ч~о многие историки отрицают имплицитно,а именно «хроно­ логическиимониам», «кажушуюсяпогруженностьсобытий и институ­

тов в более или менее непрерывную и гомогенную темпоральность»

Английскийисторик-неомарксистП. Андерсон,которомупринадлежа;

эти выражения, в исследовании о Феномене абсолютизма пишет что

«не существуеттакой вещи, как единый темпоральныймедиум': по­

скольку времена Абсолютизма... особенно, необыкновенно разнообраз­ ны... никакая единая темпоральностьне охватывает их... » И даже те отдельные фундаментальные явления, которые хорошо укладываются в формальную сетку «периодов» И рассматриваются как одновремен­ ные, на самом деле таковыми не являются. Их даты те же, их време­ на разные (Апаекяоп 1974, р. 10).

Очевидная попытка адептов дехронологизации довести до ло­ ги~еского конца постулат о различии исторических времен собы­

тии, даты которых совпадают, многими историками воспринимается с огромной озабоченностью. «Как бы полезно ни было относить одно и то же явление к разным временам, - пишет А. Франк, дискутируя со сторонниками дехронологического подхода, - более важно распо­

ложить ~азные вещи и места в едином времени исторического про­ цесса» (frunk 1990, р. 1(0). Не случайно поэтому, что именно всеобщую

историю ахронологизм рассматривает как последнее препятствие на

пути дехронологизацииистории и ее подчинения социальным наукам. С одной стороны, хронологическоевремя тает в воздухе под на­ тиском форм времени, в которых оформляется последовательность

событий. С другой стороны, как признаетКракауэр хронологическое

времяоказываетсянеразрушимым,т. к. этисовокупностиобъединяют­

мыми для них всех. «Определенная конфигурация событий поме­ чает также и момент хронологическоговремени и тем самым зани­ мает в нем законное место» (Кгасаuег1966, р. 74).

Наредко случается, что историк выходит из хронологического времени для того, чтобы в конце концов доверить себя его потоку. Например, Т. 3елдин в своей известнойработе о чувствах и политике во Франции (ZeLdin 1973) «попыталсяпокончитьс тиранией идеи эво­ люции и хронологическогоподходак истории», но В итоге отказался только от жестких разграничительныхлиний периодизации, пред­

почтя вместо этого легким пунктиром наносить хронологическую

сеть (3елдuн 1993 [1976], с. 160). Его давний предшественникБурк­ хардт, отвергая хронологию, тоже в конечномсчете отдавал ей дол­ жное. ИнтерпретируяитальянскоеВозрождениекак век пробужде­ ния индивида, он невольно демонстрировал, что все события, происходившиев это время, были взаимосвязаны,были элементами целостного явления «Ренессанс» (Кгасаuег1966, р. 71).

Как отмечает Г. Мартинз, дехронологизация истории практи­

чески никогда не реализуется полностью - свидетельство того, что историческое все еще остается хронологически кодируемым (Martins 1974, р. 266--2(7). Но в то же время, по его мнению, умножениесуб­

дисциплин и подходов, сегментацияи дифференциацияистории как целостцой науки дают основания для пессимистическихпрогнозов относительно хронологическогофундамента исторического знания, а следовательно, и будущего всеобщей истории и ее производных:

всемирной или универсальной истории, исторического синтеза, то­ тальной и даже сравнительнойистории (Martins 1974, р. 2(8).

Еще дальше от хронологическогоподхода к истории уводят нас опыты моделирования образа прошлого по аналогии с моделирова­ нием будущего.Уходящаяэпоха ограничиваласьисторией, наступаю­

щая - нет. В век воспроизведения прошлое стало аисторическим.

Опыт извлекается из исторического контекста и превращается в биты информации. Новое прошлое - бесформенные, вневременные базы

данных, обретающие новое значение всякий раз, когда их используют в

новых программах. В этом смысле компьютерные модели создают мир, чем-то напоминающий бессознательное Фрейда (Rijkin 1987,р. 154).

Наиболее последовательно дехронологизация и деструктуриро­ вание времени осуществляютсяв постмодернистскойисториографии (см. ежегодник «Одиссей», 1995; 1996). Как считаетН. Маньковская, по широте «проникновения в различные сферы культуры постмо-

дернизм сравним с романтизмом, в период своего расцвета создав­ шим собственныйстиль в философии, теологии, науке, искусстве и эстетике» (Маньковекая1995, с. 98). Она подчеркиваетамбивалент­ ный характер постмодернизма, предполагающий одновременно и

продолжение, и преодоление модернизма. В этой связи во француз­ ской литературе «различаютсятермины постмодерн(post-modcrnc) _ ревизия философских основ модернизма, постмодернизм (ром­ modcrnismc) - пересмотр искусства модернизма, постмодерность (post- гпоосгппс) - закат героического начала в современной жизни» (Мань­ ковекая 1995, с. 103).

Отношение постмодернистовк историческомувремени опреде­ ляется как оппозициейкультуре модернизмав целом, так и методо­ логическими принципами: концентрацией на тексте, утверждением постулата о множественностиистолкования, интерпретациейкультур­

ного текста, постижением его интуитивно средствами индивидуаль­ ного субъективноговосприятия,наконец, признаниемотносительно­

сти этого текста.

В культуре модернизма текст воспринималсякак определенный знак, адекватновыражающийкультуруносителя,хотя проблемавзаим­ ного восприятия-встреч-текстов-знаковсуществоваладавно(в том числе

вгуманитарном знании). Соответственно историография представала

ввиде диалога, общения носителей разных текстов. Структурализм культурной антропологии и Лингвистики с его акцентированным

вниманием к расчлененному подструктурному знаку в известной степени абсолютизировалсвойства текста-знака.

Историки-постмодернисты,опираясьна открытиялингвистови антропологов, стали в конце 70-80-х годов трактовать культурный

текст не как объективированныйзнак, а как знаковыйкод, условное обозначениепредмета,изначальнопредполагающеемножественность толкований.Отсюда и повышенныйинтерес историков к дешифров­

ке культурного текста как закодированной (образно или символи­ чески выраженной) информации и, главное, к способам передачи информации - организации и функционированию упорядоченных информационных массивов-систем (Зверева 1994, с. 40). Язык исто­ рическогосвидетельствапереструктурируетобразы прошлого. Исто­ рик переводит свои впечатления в слова. Чтобы воспринять эти впечатления,читательпереводитслова в образы, но эти образыотли­ чаются и от образов историка.

У постмодернистовособая стратегия по отношению к тексту - деконструкция, включающая в себя одновременно и его деструкцию и его реконструкцию. Этот термин предложил Деррида как перевод Dcstruktion Хайдеггера. Впоследствии термин закрепился за исследо­ вательской стратегией самого Деррида и его последователей, пре­ имущественно в литературоведении и искусствознании. Стратегия

деконструкции постулирует невозможность находиться вне текста, и если историк следует постмодернистской парадигме, то он «не

может предложить читателю ничего кроме описания своего взаимо­

действия (интеракции) с текстом источника» (Бессмертный 1995,

с.8-9). Всякая интерпретация и критика, допускающие внеполо­

женность исследователя тексту, считаются заведомо несостоятель­

ными. Двконструкция- это не метод интерпретации или критики,

это сопротивление метафизичности текста, организуемое на его же

поле и его же средствами.

Постмодернисты утверждают, что слова свободно изменяют свой смысл, независимо от намерений того, кто их употребляет. Так, Дер­

рида заявляет, что «не существует ничего вне текста», т. е. не су­ ществует никакой эмпирической реальности вне текста, не существует никакого прошлого опыта реальных людей, который историки способ­

ны путем тщательного изучения исторического контекста понять и описать. В итоге он задается вопросом - явно в ожидании положи­ тельного ответа (который у него звучит риторически), - являются ли «истины вымыслом, чья вымышленность эабыта» (Culler 1983, р. 181). Если бы его мнение было верным, то это положило бы конец всем дискуссиям по истории, поскольку никакими фактами нельзя было бы подтвердить аргументы (Стоун 1994, с. 168). Тем временем, чтобы ис­ торикам жизнь медом не казалась, американскийученый Доменик Ла Капра поделился соображением о том, что «не существует ничего и в самом тексте» (цит. по: McCloskey 1983, р. 488).

У. Эко писал, что в музыке постмодернистские установки «ведут от атональности к шуму, а затем к абсолютной тишине» (Эко 1989 [1980], с. 461). Рискуя шагнуть не в ногу с научной модой, осмелимся

задаться вопросом: не ведут ли в том же направлении постмодернист­

ские поискив историографии?Ведь в постмодернистскойисторической

литературе шум слышится уже достаточно явственно...

Подобно двконструкции текста в постмодернистскойисторио­ графии происходит и деконструкциявремени. Постмодернизмпред­ лагает «синхроническую, некумулятивную трактовку истории как

калейдоскопического прошлонаетоящегоь (МанысовС1Сая 1995, с. 218). Реакцией на новаторскийвариант «непрерывнойистории. в постмодернистскойисториографии стала еще более новаторская «прерывнаяистория», котораяинтерпретируетисториюв контексте прерывности,разрывови различий, но совершеннодругим образом, нежели традиционнаяистория.Квинтэссенциюнового подходаФуко сформулировалв работах <Археологиязнания. и «Порядок дискур­ сов» (Foucault 1969; 1970). •Фундаментальныепонятия, с которыми мы теперь имеем дело, - больше не сознание и непрерывности (и корре­ лирующие с ними проблемы свободы и причинности), и не знаки и структуры, - писал Фуко. - Это скорее понятия событий и серий и связанные с ними понятия (регулярность, случайность, прерывноетъ, за­ висимость и трансформациять (Foucault 1970; р. 58-59).

Постмодернистскоенаправление,хотя и привлекаетк себе вни­

мание традиционныхисторикови озадачиваетих, представленопока неМНогочисленнымавангардомв историографии.Большинствоуче­ ных не видит необходимостив том, чтобы отказыватьсяот установив­ шихся стандартов оценки историческихсвидетельств и методов их

интерпретации,благодарякоторым, по словам английскогоисторика К. Розенберга,• историческое знание, возможно, носит предварительный

характер, но оно не носит проиввольного характера. (Rosenberg 1981,

р. 684). Утешает и то, что большинство историков просто не понимает

постмодернистского дискурса.

§ 2. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

-Как же <мы встретимся> завтра, -

засмеялась мартышка, - когда уже сегодня

-завтра.

-А вот и нет' - сказал удав. - Раз мы

еще нерасхoдuл.ись, значит, свесдня - 61Wpa••• - Не спорьте, не спорьте, - nеребил. их

попугай. - Сегодня не вчера и не завтра. Сегодня - сегодня.

Григорий Остер. Вчера, сегодня, завтра

У историка всегда есть ощущение дистанции - во времени,

пространстве, культуре, взглядах. В процессе преодоления дистан­ ции во времени складываются разные формы взаимодействия прош-

лого с настоящим, но объект исследования всегда находится в прош­ лом, а изучающий его субъект - в настоящем. Возможно, мудрость историка состоит в том же, в чем, по мнению Леви-Стросса, состоит

мудрость человека, знающего, «что его столь полная и интенсивная жизнь - это миф, который возникнет у людей будущего столетия, а перед ним самим, возможно, предстанет как таковой несколько лет спустя и вовсе не проявится для людей будущего тысячелетия» (Леви­

Стросс 1994 [1962], с. 315).

История не просто переписывается - в процессе переписыва­ ния видоизменяется прошлое. Настоящее не просто детерминирует историческую интерпретацию - оно тем самым формирует про­ шлое. • Коль скоро некоторое событие воспринимается (самими со­ временниками,самими участникамиисторическогопроцесса)как зна­ чимое для истории, - пишет Б. Успенский, - т. е. семиотически

отмеченное в историческом плане, - иначе говоря, коль скоро ему придается значение исторического факта, - это заставляет уви­ деть в данной перспективе предшествующие события как связан­ ные друг с другом (при том, что ранее они могли и не осмысляться таким образом). Итак, с точки зрения настоящего производится отбор и осмысление прошлых событий - постольку, поскольку па­ мять о них сохраняется в коллективном сознании. Прошлое при этом организуется как текст, прочитываемый в перспективе настоя­ щего» (Усnен.с1СИU 1996 [1988-1989], с. 18). Факторы, которые опре­ деляют неизбежностьвторжения настоящегов прошлое - это куль­ тура, идеологии и соответствующие системы ценностей, уровень знаний в исторической науке и науке в целом, текущая экономическая, по­ литическая и социальная ситуация. Остановимся на них чуть под­ робнее.

Историческая наука является составной частью культуры и отра­ жает все ее особенности. Это значит, что историки могут постигать про­ шлое только с помощью категорий, данных им культурой, в границах которой им суждено существовать и мыслить. Поэтому сам процесс исторического исследования можно представить себе как отношение культуры настоящего к культуре прошлого и, сколько бы ни отворачи­ вался историк от современности как от эфемерного, сиюминутного, не поддающегося «объентивному», «непредваятомуэ , «бесстрастному» и т. д.

анализу, он остается пленником своего времени.

Кроме того, всякое изучение и осмысление прошлого осуществ­ ляется в контексте современности, определяющем познавательный

горизонтистории (естественно,например, что научное событие тако­ го масштаба,как созданиетеории биологическойэволюции, разрабо­ танной в трудах Ч. Дарвина, Г. Спенсера, А. Уоллеса, Т. Хаксли, не могло не затронуть область исторических исследований). «В исто­ рическом выводе мы не переходим от нашего современного мира к миру прошлого: любое движение в опыте всегда оказывается дви­

жением в границах современного мира идей» (Коллингвуд 1980 [1946], с. 148). Как мы уже писали, общий уровень знаний, текущие

интересы и возможности других социальных и гуманитарных дис­ циплин играют роль научно-методологическогопрецедента: из них

историкичерпают гипотезы, методы, способы доказательстваи вери­ фикации. Нередко современная историку наука ВЫполняет и роль прожектора, который освещает разные участки прошлого.

Хотя прошедшее время - это единственный фактор, который дaH~ историкам, чтобы отличать их от других обществоведов, удель­ ныи вес «настоящвгоэ в исторических интерпретациях очень велик также по причине влияния на историка текущих проблем. Бывает так, что в оценке событий своего времени историки уже в роли со­ вр~менников сознательно манипулируют пригодными для своих це­ ле~ аргументами из прошлого и выступают даже не в роли носите­ леи, а в роли провозвестников определенных идей. Именно в такой

роли многие немецкие (и не ТОлько немецкие) историки (и не толь­ ко они) оказались 1 августа 1914 г., когда утверждали,что началась

схватка между «немецким духом» И Западной Европой. Историк

Г. Беловписал, что ход первоймировойвойныобнаружилкрахидеа­ лов Французской революции: «Идеи свободы, равенства, братства

преодоленынемецкимиидеями 1914 года, которые гласят: долг, по­ рядок, справедливость»(цит. по: Krockow 1992, S. 100).

Тоталитарные режимы ХХ в. вообще не церемонились с прош­ лым и с теми, кто его изучал. Так, в России «после Октябрьского пере­ ворота происходит не только национализация средств производства, национализируются все области жизни. И прежде всего - память, история» (Геллер, Неюрим 1995, т. 1, с. 7). В результате в СССР исто­

рические дискуссии, будь то обсуждение роли норманнов в образова­ нии Руси или вопрос о степени прогрессивности Ивана Грозного или Петра 1, носили государственный характер и оценивались по шкале

преданности идеалам социализма.

Одно из самых очевидных проявлений власти настоящего _

от крупных исторических событий и проблем настоящего, от харак­ тера достижений и трагедий современного историкам общества. Историки больше интересуются процессами, которые имели долго­ срочное значение, чем теми, которые не имели значения вообще. Еще сто лет назад Дройзен отметил, что не все, происходившее в прошлом, достойно одинаково пристального изучения и выбор дол­ жен быть продиктован потребностью углубить понимание того, как прошлое повлияло на настоящее (цит. по: Gi/bert 1983, р. 335).

Так, для большинства французских ученых, которым, как писа­ ла в 1986 г. Т. Джут, было за тридцать, «Французская революция оставалась историческимопытом, в котором в любой момент можно было найти ответ на любой нерешенный вопрос в реальной полити­ ческой жизни Франции» (Judt 1986, р. 177). В годы перестройки в по­ добном же смысле были актуализированы великие реформы 1860-х годов и моделью для Горбачева был избран Александр П. Даже клю­ чевое слово «гласность» пришло из александровекого времени. Эти­ ми же мотивами объяснялся интерес к столыпинским реформам (кто только не цитировал фразу о великих потрясениях и великой Рос­ сии). Были даже снискавшие популярность попытки найти ответы на вопросы современности в истории раскола православной Церкви.

М. Геллер пишет о подобных сопоставлениях, что «можно срав­ нивать все со всем. Но, как заметил Сталин, исторические параллели рискованны» (Геллер 1996, с.13). А если от уровня рассуждений Сталина, с их несколькоугрожающейинтонацией,поднятьсяна уро­ вень Леви-Стросса,то та же идея выглядиттак: «История... никогда не есть просто история, но история-для.Пристрастная,даже когда отре­ кается от бытия, она неизбежно остается частичной - что является

1994 [1962], с. 317).

Наконец, отметим один из важнейших факторов эмоциональ­ но-нравственногопорядка. Чувство долга - вот тот цемент настоя­ щего, которым скрепляется история. Это чувство связано с ее древ­ нейшей функцией, которая хотя и многократно оспаривалась, но все еще живет в историческом сознании и сформулирована в максиме

«история - учитель жизни».

Февр, пережив трагический опыт двух мировых войн, писал в 1946 г.: «Слишком много историков - получивших прекрасное об­

разование и, что самое худшее, мыслящих - все еще пережевывают уроки своих дедов, побежденных во франко-прусской войне. Спору