1. Понимающая и объясняющая психология (нем.)

Сближение, будучи первым условием правильного отношения к больному, не является легким делом. Оно требует от врача большого эмоционального и интеллектуального усилия и в то же время подвергает его постоянной фрустрации как с познавательной стороны, так и в плане действия.

Сближение с больным означает усилие, необходимое, чтобы войти в его мир, принять его чувства, независимо от их знака, не занимать позиции осуждающего, хотя бы этого и хотелось, всегда идти к нему с помощью, отдавая одновременно отчет в том, что эта помощь может быть бесполезной. Переживания больного часто наталкиваются на собственные, не всегда осознаваемые проблемы. Больного познаешь через себя, поэтому нельзя научиться психиатрии даже из самых лучших книг и лекций. Это обогащение знания о самом себе благодаря познанию больного является, бесспорно, захватывающим аспектом психиатрии, тем не менее, однако, очень мучительным. Ибо каждый только до определенной степени толерантен в отношении знания о самом себе. Психические больные очень чувствительны к маскировке, легко чувствуют неискренность. Психиатр, однако, тоже человек, и больной может его раздражать упорным сопротивлением даже самым наибольшим терапевтическим усилиям, своим поведением, особенно истерическим, жесткими эмоциональными установками и т. д. Необходима большая толерантность, чтобы оставить осуждающую позицию, к которой так склонен человек, и принимать больного таким, каков он есть.

Психиатрическое познание очень вероятностно. Иногда кажется, что мы уже схватили суть дела, но при следующей встрече с больным вся наша концепция оказывается неверной. Мы не в состоянии также оценить эффект нашего лечения. Мы считаем, что улучшение явилось результатом нашей психотерапии, электрошоков, инсулина, нейролептиков, а в действительности в значительно большей степени оно может зависеть от сердечного отношения санитарки, дружеских связей, установившихся на отделении, флирта и т. п.

Творческая тенденция, существующая в каждом человеке, требует, чтобы можно было, по крайней мере, самому с меньшим или большим удовлетворением видеть результаты своего труда. Психиатр в этом отношении обречен на фрустрацию. Что является его делом? Может ли он сказать, что познал человека или действительно ему помог? Объективность дела растворяется в субъективных оценках и не помогают даже самые строгие научные требования, которые должны были бы определять ценность познавательного и терапевтического усилия.

Поэтому отношение психиатра к больному можно определить как амбивалентное. Больной его притягивает; отношения с так называемыми нормальными людьми раздражают его своим двуличием; динамика мира больных его притягивает; больной отталкивает его, так как он чувствует себя потерянным в этом мире великих чувств, трагедий, загадок, беспомощный в своих усилиях; он чувствует, что становится нечувствительным к человеческим страданиям, что становится похожим на смотрителя в музее, который с безразличием смотрит на шедевры искусства. Он сбегает от больного в более безопасную, как ему кажется, сферу организационных занятий, теории, научных занятий, где контакт с больным редуцирован до минимума. Перед тайной, каковой является человек, его защищают диагностические этикетки, готовые схемы истории жизни, готовые этиологические концепции различной природы и ценности, профессиональный язык, полный загадочных греческих, латинских, а в последнее время и английских слов, которые создают атмосферу научности.

Профессор Е. Минковский когда-то утешал нас, вероятно искренне, говоря, что мы должны избавиться от комплекса малой ценности в отношении к западной психиатрии, так как даже в самых примитивных и бедных внешних условиях больной может чувствовать себя лучше и быстрее поправляться, чем в самых современных и наилучшим образом оборудованных больницах. К аналогичному выводу пришел комитет экспертов Всемирной организации психического здоровья. По мнению комитета <важнейшим терапевтическим фактором в психиатрической больнице является неопределенный элемент, который можно было бы назвать атмосферой больницы>.

<Климат>, <атмосфера>, genius loci (1)- понятия, хотя часто употребляемые, но трудно определимые. Нередко достаточно войти в чей-то дом, школу, место развлечений, место работы, чтобы сразу почувствовать, что здесь атмосфера приятная или неприятная. Трудно, однако, уточнить, от чего это чувство зависит. О приятной атмосфере говорят, когда данное место действует притягивающе, когда мы здесь чувствуем себя свободно, где тепло, сердечно и мы не опасаемся критики, осуждения, злословия, где мы не скучаем и чувствуем себя полезными, одобряемыми, в какой-то мере важными.

Противоположные черты характеризуют среду с неприятным климатом. От такой среды хочется бежать; пребывание в ней утомляет, мучает, раздражает, так как усилием воли требуется сдерживать тенденции к бегству или агрессии.

Следовательно, атмосфера или климат какой-либо среды является как бы совокупностью царящих в ней эмоционально-чувственных отношений, которые каждый входящий в данную среду воспринимает целостно как притягивающую или отталкивающую.

Интригующей чертой климата или атмосферы, которую лучше всего выражает понятие genius loci, является своеобразное бессмертие. Меняются люди, создающие данную среду, а климат сохраняется так, как если бы он был связан с местом, а не с людьми, что, очевидно, было бы абсурдом (отсюда, в конечном счете, выводится название genius loci. Таким образом, дом, школа, место работы, больница и т.д. имеют свою атмосферу, несмотря на то, что люди меняются, одни уходят, другие приходят.