Глава VII

О новых государствах, приобретаемых чужим оружием или милостью судьбы

Тогда как тем, кто становится государем милос­тью судьбы, а не благодаря доблести, легко приоб­рести власть, но удержать ее трудно. Как бы пере­летев весь путь к цели, они сталкиваются со мно­жеством трудностей впоследствии. Я говорю о тех фажданах, которым власть досталась за деньги или была пожалована в знак милости. Такое нередко Ручалось в Греции в городах Ионии и Геллеспонта, куда Дарий назначал правителей ради своей славы и безопасности; так нередко бывало и в Риме, где частные лица добивались провозглашения себя императорами, подкупая солдат.

В этих случаях государи всецело зависят от воли и фортуны тех, кому обязаны властью, то есть от Двух сил, крайне непостоянных и прихотливых; удер­жаться же у власти они не могут и не умеют. Не Умеют оттого, что человеку без особых дарований и Доблести, прожившему всю жизнь в скромном звании, негде научиться повелевать; не могут оттого, что не имеют союзников и надежной опоры. Эти невесть откуда взявшиеся властители, как все в природе, что нарождается и растет слишком скоро, не успевают пустить ни корней, ни ответвлений, почему и гибнут от первой же непогоды. Только тот, кто обладает истинной доблестью, при внезапном возвышении су­меет не упустить того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть сумеет, став государем, заложите» те основания, которые другие закладывали до того, как достигли власти.

Обе эти возможности возвыситься — благодаря доблести или милости судьбы — я покажу на двух примерах, равно нам памятных: я имею в виду Франческо Сфорца и Чезаре Борджа. Франческо стал Миланским герцогом должным образом, выка­зав великую доблесть, и без труда удержал власть, доставшуюся ему ценой многих усилий. Чезаре Борд­жа, простонародьем называемый герцогом Валенти­не, приобрел власть благодаря фортуне, высоко воз­несшей его отца; но, лишившись отца, он лишился и власти, несмотря на то что, как человек умный и доблестный, приложил все усилия и все старания, какие были возможны, к тому, чтобы пустить проч­ные корни в государствах, добытых для него чужим оружием и чужой фортуной. Ибо, как я уже гово­рил, если основания не заложены заранее, то при великой доблести это можно сделать и впоследствии, хотя бы ценой многих усилий зодчего и с опасностью для всего здания.

Рассмотрев образ действий герцога, нетрудно убедиться в том, что он подвел прочное основание под будущее могущество, и я считаю не лишним это обсудить, ибо не мыслю лучшего наставления новому государю. И если все же распорядитель­ность герцога не спасла его от крушения, то в этом повинен не он, а поистине необычайное коварство

фортуны.

Александр VI желал возвысить герцога, своего сына, но предвидел тому немало препятствий и в настоящем, и в будущем. Прежде всего он знал, что располагает лишь теми владениями, которые под­властны Церкви, но всякой попытке отдать одно из них герцогу воспротивились бы как герцог Милан­ский, так и венецианцы, которые уже взяли под свое покровительство Фаэнцу и Римини. Кроме того, войска в Италии, особенно те, к чьим услугам можно было прибегнуть, сосредоточились в руках людей, опасавшихся усиления Папы, то есть Орсини, Ко­лонна и их приспешников. Таким образом, прежде всего надлежало расстроить сложившийся порядок и посеять смуту среди государств, дабы беспрепят­ственно овладеть некоторыми из них. Сделать это оказалось легко благодаря тому, что венецианцы, в собственных интересах, призвали в Италию францу­зов, чему Папа не только не помешал, но даже со­действовал, расторгнув прежний брак короля Людо­вика.

Итак, король вступил в Италию с помощью венецианцев и с согласия Александра и, едва до­стигнув Милана, тотчас выслал Папе отряд, с по­мощью которого тот захватил Романью, что сошло ему с рук только потому, что за ним стоял король. Таким образом, Романья оказалась под властью герцога, а партии Колонна было нанесено пораже­ние, но пока что герцог не мог следовать дальше, ибо оставалось два препятствия: во-первых, войско, казавшееся ему ненадежным, во-вторых, намерения Франции. Иначе говоря, он опасался, что войско Орсини, которое он взял на службу, выбьет у него почву из-под ног, то есть либо покинет его, либо, того хуже, отнимет завоеванное; и что точно так же поступит король. В солдатах Орсини он усом­нился после того, как, взяв Фаэнцу, двинул их на Болонью и заметил, что они вяло наступают; что же касается короля, то он понял его намерения, когда после взятия Урбино двинулся к Тоскане, и тот вынудил его отступить. Поэтому герцог решил более не рассчитывать ни на чужое оружие, ни на чье-либо покровительство.

Первым делом он ослабил партии Орсини и Ко­лонна в Риме: всех нобилей, державших их сторону, переманил к себе на службу, определив им высокие жалованья и. сообразно достоинствам, раздал места в войске и управлении, так что в несколько меся­цев они отстали от своих партий и обратились в приверженцев герцога. После этого он стал выжи­дать возможности разделаться с главарями партии Орсини, еще раньше покончив с Колонна. Случай представился хороший, а воспользовался он им и того лучше. Орсини, спохватившиеся, что усиление Церкви грозит им гибелью, собрались на совет в Маджоне, близ Перуджи. Этот совет имел множе­ство грозных последствий для герцога, — прежде всего бунт в Урбино и возмущение в Романье, с которыми он, однако, справился благодаря помощи

французов.

Восстановив прежнее влияние, герцог решил не доверять более ни Франции, ни другой внешней си­ле, чтобы впредь не подвергать себя опасности, и прибег к обману. Он так отвел глаза Орсини, что те сначала примирились с ним через посредство синьора Паоло — которого герцог принял со все­возможными изъявлениями учтивости и одарил одеждой, лошадьми и деньгами, — а потом в Си-нигалии сами простодушно отдались ему в руки. Так, разделавшись с главарями партий и переманив к себе их приверженцев, герцог заложил весьма прочное основание своего могущества: под его влас­тью находилась вся Романья с герцогством Урбино, и, что особенно важно, он был уверен в приязни к нему народа, испытавшего благодетельность его правления.

Эта часть действий герцога достойна внимания и подражания, почему я желал бы остановиться на ней особо. До завоевания Романья "находилась под властью ничтожных правителей, которые не столь­ко пеклись о своих подданных, сколько обирали их и направляли не к согласию, а к раздорам, так что весь край изнемогал от грабежей, усобиц и безза­коний. Завоевав Романью, герцог решил отдать ее в надежные руки, дабы умиротворить и подчинить верховной власти, и с тем вручил всю полноту влас­ти мессеру Рамиро де Орко, человеку нрава рез­кого и крутого. Тот в короткое время умиротворил Романью, пресек распри и навел трепет на всю округу. Тогда герцог рассудил, что чрезмерное со­средоточение власти больше не нужно, ибо может озлобить подданных, и учредил, под председатель­ством почтенного лица, гражданский суд, в котором каждый город был представлен защитником. Но, зная, что минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и рас­положить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на пло­щади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Орко ря­дом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и оше­ломила народ.

Но вернемся к тому, от чего мы отклонились. Итак, герцог обрел собственных солдат и разгромил добрую часть тех войск, которые в силу соседства представляли для него угрозу, чем утвердил свое мо­гущество и отчасти обеспечил себе безопасность; теперь на его пути стоял только король Франции: с опозданием заметив свою оплошность, король не . потерпел бы дальнейших завоеваний. Поэтому гер­цог стал высматривать новых союзников и уклончи­во вести себя по отношению к Франции — как раз тогда, когда французы предприняли поход на Неа­поль против испанцев, осаждавших Гаету. Он заду­мывал развязаться с Францией, и ему бы это весьма скоро удалось, если бы дольше прожил Папа Алек­сандр.

Таковы были действия герцога, касавшиеся на­стоящего. Что же до будущего, то главную угрозу для него представлял возможный преемник Алек­сандра, который мог бы не только проявить не­дружественность, но и отнять все то, что герцогу дал Александр. Во избежание этого он задумал че­тыре меры предосторожности: во-первых, истре­бить разоренных им правителей вместе с семейст­вами, чтобы не дать новому Папе повода высту­пить в их защиту; во-вторых, расположить к себе римских нобилей, чтобы с их помощью держать в узде будущего преемника Александра; в-третьих, иметь в Коллегии кардиналов как можно больше своих людей; в-четвертых, успеть до смерти Папы Александра расширить свои владения настолько, чтобы самостоятельно выдержать первый натиск извне. Когда Александр умер, у герцога было ис­полнено три части замысла, а четвертая была близ­ка к исполнению. Из разоренных им правителей он умертвил всех, до кого мог добраться, и лишь не­многим удалось спастись; римских нобилей он склонил в свою пользу; в Коллегии заручился поддержкой большей части кардиналов. Что же до расширения владений, то, задумав стать вла­стителем Тосканы, он успел захватить Перуджу и Пьомбино и взять под свое покровительство Пизу. К этому времени он мог уже не опасаться Фран­ции — после того как испанцы окончательно вы­теснили французов из Неаполитанского королев­ства, тем и другим приходилось покупать дружбу герцога, так что еще шаг — и он завладел бы Пизой. После чего тут же сдались бы Сиена и Лукка, отчасти из страха, отчасти назло флорен­тийцам; и сами флорентийцы оказались бы в без­выходном положении. И все это могло бы произой­ти еще до конца того года, в который умер Папа Александр, и если бы произошло, то герцог обрел бы такое могущество и влияние, что не нуждался бы ни в чьем покровительстве и не зависел бы ни от чужого оружия, ни от чужой фортуны, но все­цело от собственной доблести и силы. Однако гер­цог впервые обнажил меч всего за пять лет до смерти отца. И успел упрочить власть лишь над одним государством — Романьей, оставшись на полпути к обладанию другими, зажатый между двумя грозными неприятельскими армиями и смер­тельно больной.

Но столько было в герцоге яростной отваги и доблести, так хорошо умел он привлекать и устра­нять людей, так прочны были основания его вла­сти, заложенные им в столь краткое время, что он превозмог бы любые трудности — если бы его не теснили с двух сторон враждебные армии или не донимала болезнь. Что власть его покоилась на прочном фундаменте, в этом мы убедились: Романья дожидалась его больше месяца; в Риме, нахо­дясь при смерти, он, однако, пребывал в безопа­сности: Бальони, Орсини и Вителли, явившиеся ту­да, так никого и не увлекли за собой; ему удалось добиться того, чтобы Папой избрали если не имен­но того, кого он желал, то по крайней мере не того, кого он не желал. Не окажись герцог при смерти тогда же, когда умер Папа Александр, он с лег­костью одолел бы любое препятствие. В дни из­брания Юлия II он говорил мне, что все предус­мотрел на случай смерти отца, для всякого поло­жения нашел выход, одного лишь не угадал — что в это время и сам окажется близок к смерти.

Обозревая действия герцога, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть; более того, мне пред­ставляется, что он может послужить образцом всем тем, кому доставляет власть милость судьбы или чу­жое оружие. Ибо, имея великий замысел и высокую цель, он не мог действовать иначе: лишь прежде­временная смерть Александра и собственная его бо­лезнь помешали ему осуществить намерение. Таким образом, тем, кому необходимо в новом государстве обезопасить себя от врагов, приобрести друзей, по­беждать силой или хитростью, внушать страх и лю­бовь народу, а солдатам — послушание и уважение,

иметь преданное и надежное войско, устранять лю­дей, которые могут или должны повредить; обнов­лять старые порядки, избавляться от ненадежного войска и создавать свое, являть суровость и милость, великодушие и щедрость и, наконец, вести дружбу с правителями н королями, так, чтобы они либо с учтивостью оказывали услуги, либо воздерживались от нападений, — всем им не найти для себя примера более наглядного, нежели деяния герцога.

В одном лишь можно его обвинить — в избра­нии Юлия главой Церкви. Тут он ошибся в расче­те, ибо если он не мог провести угодного ему чело­века, он мог, как уже говорилось, отвести неугод­ного; а раз так, то ни в коем случае не следовало допускать к папской власти тех кардиналов, кото­рые были им обижены в прошлом или, в случае избрания, могли бы бояться его в будущем. Ибо люди мстят либо из страха, либо из ненависти. Сре­ди обиженных им были Сан-Пьетро ии Винкула, Колонна, Сан-Джорджо, Асканио; все остальные, взойдя на престол, имели бы причины его бояться. Исключение составляли испанцы и кардинал Руанский, те — в силу родственных уз и обязательств, этот — благодаря могуществу стоявшего за ним французского королевства. Поэтому в первую оче­редь надо было позаботиться об избрании кого-ни­будь из испанцев, а в случае невозможности — кардинала Руанского, но уж никак не Сан-Пьетро ин Винкула. Заблуждается тот, кто думает, что но­вые благодеяния могут заставить великих мира сего позабыть о старых обидах. Так что герцог совершил оплошность, которая в конце концов и привела его к гибели.