Никколо макиавелли

ГОСУДАРЬ

печатается по:

Никколо Макиавелли

Государь

Санкт-Петербург

Издательство «Азбука»

2000

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступительная статья И.А.Гончарова

2. Посвящение «Никколо Макиавелли – его светлости Лоренцо деи Медичи»

3. Глава I Скольких видов бывают государства и как они приобретаются

4. Глава II О наследственном владении

5. Глава III О смешанных государствах

6. Глава IV Почему царство Дария, завоеванное Александром, не восстало против преемников Александра после его смерти

7. Глава V Как управлять городами или государствами, которые, до того как были завоеваны, жили по своим законам

8. Глава VI О новых государствах, приобретаемых собственным оружием или доблестью

9. Глава VII О новых государствах, приобретаемых чужим оружием или милостью судьбы

10. Глава VIII О тех, кто приобретает власть злодеяниями

11. Глава IX О гражданском единовластии

12. Глава X Как следует измерять силы всех государств

13. Глава XI О церковных государствах

14. Глава XII О том, сколько бывает видов войск, и о наемных солдатах

15. Глава XIII О войсках союзнических, смешанных и собственных

16. Глава XIV Как государь должен поступать касательно военного дела

17. Глава XV О том, за что людей, в особенности государей, восхваляют или порицают

18. Глава XVI О щедрости и бережливости

19. Глава XVII О жестокости и милосердии и о том, что лучше: внушать любовь или страх

20. Глава XVIII О том, как государи должны держать слово

21. Глава XIX О том, каким образом избегать ненависти и презрения

22. Глава XX О том, полезны ли крепости, и многое другое, что постоянно применяют государи

23. Глава XXI Как надлежит поступать государю, чтобы его почитали

24. Глава XXII О советниках государей

25. Глава XXIII Как избежать льстецов

26. Глава XXIV Почему государи Италии лишились своих государств

27. Глава XXV Какова власть судьбы над делами людей и как можно ей противостоять

28. Глава XXVI Призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров

29. Примечания

Рациональность политики и рациональный политик в «Государе» Никколо Макиавелли

Макиавелли, родившийся 3 мая 1469 года, про­служивший с 14 июля 1498 по ноябрь 1512 года в должности канцлера-секретаря Совета Десяти Фло­рентийской республики, посвятивший остаток жизни литературным занятиям и теоретическим дискуссиям о месте и роли политики в жизни общества¹, был убежденным республиканцем. Он и не мог быть кем-либо иным, поскольку выбор этот был сделан еще до его рождения. Его предки предпочли в свое время флорентийское гражданство почестям и привилегиям знатного сословия (нобилитета). Такой выбор мог иметь место только в Италии, а точнее — только во Флорентийской республике. Почему потомки славно­го рода тосканских маркизов отреклись от того, что в средневековой Европе почиталось превыше всего? Макиавелли дает ответ на этот вопрос в своей «Ис­тории Флоренции». Вспыхнувшая в XIII веке враж­да между сторонниками папской власти (гвельфами) и сторонниками императорской власти (гибеллина­ми) расколола Флоренцию на два лагеря, причем нобили выступили на стороне императора, а простой народ — пополаны — на стороне папской власти. В результате этой междоусобицы победу одержали гвельфы. С середины XIII века начинается возвыше­ние Флорентийской республики. Освободившись от власти нобилей и, как следствие, от власти императо­ра, флорентийцы оказались практически независимы и от папской длани. Поскольку епископы правили от лица императора, то милиция сместила и император­ский, и папский порядки. Теперь епископу, чтобы подняться на кафедру, нужно было разрешение муни­ципалитета. К тому же начиная с середины XIII века не города нуждались в поддержке Папы, а скорее папство нуждалось в них. Произошло то, что неко­торые исследователи называют «уникальной револю­цией, революцией религиозных радикалов, ведомой Папами против Священного Римского императора»*². В результате этого власть, слава и богатство стали приобретаться не благодаря титулу, а через участие в гражданской и политической жизни города. Если учесть, что полноправных граждан во Флоренции к концу XV века насчитывалось около трех тысяч, то звание гражданина Флоренции значило не так уж и мало. Именно поэтому предки Макиавелли сделали выбор, который в то время был вполне оправдан.

Судьба Макиавелли оказалась тесно связана с внешней политикой его родины. Это позволило ему приобрести немалый опыт и впоследствии сравнивать политические устройства различных государств. Более того, именно это обстоятельство объясняет то, почему Макиавелли, отчаянный сторонник республиканского правления, написал после своей вынужденной отставки «Государя», где рассматривал в том числе и пер­спективы завоевания городов, которые славились дав­ними демократическими традициями³.

Почти полтора десятилетия Макиавелли находился на службе Флорентийской республики. Но после ее крушения в 1512 году и возвращения к власти семей­ства Медичи он был вынужден удалиться в собствен­ное поместье, где и провел остаток жизни, оказавшийся необычайно плодотворным с литературной точки зре­ния. После 1512 года писались и «Рассуждения о пер­вой декаде Тита Ливия», и «История Флоренции», и бывшее учебником военного дела для многих поколе­ний военачальников сочинение «О военном искусстве», и самая знаменитая, наиболее неоднозначна работа — «Государь».

Служебные обязанности Макиавелли, выполняе­мые им при дворах иностранных правителей (он 13 раз участвовал в поездках с различными диплома­тическими миссиями), не всегда сопровождались до­статочными полномочиями, что подчас ставило его в затруднительное положение. Макиавелли на собствен­ном опыте имел возможность убедиться в нерешитель­ности флорентийского правительства. Вот почему, по его мнению, Флоренция была обязана своим успехом не столько выдающимся государственным деятелям, сколько удачному стечению обстоятельств. В «Исто­рии Флоренции» он неоднократно обращает внимание на то, что судьба Флорентийского государства неред­ко зависела от случая, а не от доблести граждан. Так, например, его отчизна чудом избежала поражения от Людовика Анжуйского. Спасла Флоренцию лишь его смерть, позволившая укрепиться на неаполитанском троне Карлу Дураццо⁴. В равной мере смерть Каструччо Кастракани, правителя Лукки, уберегла в свое время Флоренцию от завоевания.

Хотя в жизни государства многое зависит от фор­туны, но, по убеждению Макиавелли, государство име­ет возможность ограничить случайность в сфере внеш­ней и внутренней политики. Спасти государство от случайности должна рациональная политическая воля, ибо рациональность в поведении политика является главным залогом его успеха. Однако далее Макиавел­ли делает парадоксальный и совсем не очевидный вы­вод: поскольку в политике господствует случайность, создание стабильного государства необходимо начи­нать, опираясь на случайность событий. Это искусство очень сложное, и оно под силу лишь человеку, иску­шенному в политической борьбе и интригах. Поэтому у автора «Государя» такой интерес вызывает личность Цезаря Борджиа, герцога Валентине, при дворе ко­торого Макиавелли находился с дипломатической мис­сией в 1502 — начале 1503 года². Частично эти события описываются в «Государе». Именно этот, во многом теоретический, интерес Макиавелли к реаль­ному историческому деятелю создаст дурную славу данному произведению. Дело в том, что Цезарь Борд­жиа вошел в историю как один из самых беспринцип­ных политиков, можно сказать — как хрестоматий­ный злодей: «Но уж совсем абсолютным и каким-то сатанинским злодеем был сын Папы Цезарь Борд­жиа. В 1497 г. Цезарь убивает своего брата герцога Гандиа... Вскоре Цезарь отравляет за трапезой своего двоюродного брата кардинала Джованни Борджиа... В Риме каждую ночь находят убитыми до четырех-пяти человек, преимущественно прелатов или еписко­пов, и все знают, что это дело рук Цезаря Борджиа... Дон Жуан де Червильоне не захотел уступить Цезарю своей жены, и тогда Цезарь велел его обезглавить посреди улицы по турецкому способу»⁵.

Но вот что пишет сам Макиавелли о Цезаре Борджиа в письме к комиссару Джованни Тибальдуччи от 1 июля 1502 года: «Герцог так смел, что самое большое дело кажется ему легким. Стремясь к славе и к новым владениям, он не дает себе отды­ха, не ведает усталости, не признает опасностей. Он приезжает в одно место прежде, чем успеешь услы­шать об его отъезде из другого. Он пользуется рас­положением своих солдат и сумел собрать вокруг се­бя лучших людей Италии»⁶. Естественно, что, оправ­дывая Цезаря Борджиа как политика, Макиавелли оправдывал и многие совершенные им преступления, если они были, с его точки зрения, целесообразны, то есть вели к завоеванию и укреплению власти. Оп­равдание преступлений Борджиа и выбор его в каче­стве примера политического деятеля, приближающе­гося к идеалу, на многие годы определили отношение потомков к «Государю». Термин «макиавеллизм» стал синонимом политической беспринципности. Сла­ва, которую принес позднее с собой во Францию род Медичи⁷, запомнилась надолго, ибо она была связана с переломным моментом истории данного государства, со сменой династии Валуа на династию Бурбонов. В воображении европейцев все смешалось в единую и страшную картину: Макиавелли, Борджиа, Медичи, Варфоломеевская ночь. Итальянская политика стала для многих ассоциироваться с политикой яда и кин­жала. Фортуна сыграла с Макиавелли и его творе­нием злую шутку, ибо «Государь» сделался своего рода символом этой политики.

Сегодня мы можем взглянуть на Макиавелли и его творение более объективно. Нет сомнений, что «Государь» был одним из моментов политического по­иска Макиавелли. В пользу этого говорит и его дея­тельность на посту секретаря Совета Десяти, и его стремление оградить Флоренцию от тирании, сделать государство более стабильным и управляемым. По­литический поиск Макиавелли был связан в первую очередь с проблемами родного города. Как уже отмечалось, в Цезаре Борджиа Макиавелли увидел то, чего так не хватало флорентийскому правительству, — рациональную политическую волю. Этим средством борьбы с фортуной, к сожалению, не обладают де­мократические режимы. Республику в силах спасти от превратностей судьбы только хорошие законы, но фундаментом этих законов должна стать единая во­ля граждан. Лишь когда происходит довольно редкое совпадение решений многих участников демократичес­кого гражданского организма, возникает равновесие внутри государства. В основе этого равновесия лежат простые принципы: если республика опирается только на людей, имеющих гражданство, то она не должна завоевывать большие территории, ибо боеспособная армия может состоять только из полноправных граж­дан. Если же республика ведет завоевательную поли­тику и привлекает в качестве военной силы неполно­правных граждан, то она должна быть готова к внут­ренней междоусобице. И наконец, если республика привлекает наемную армию, то ею будет управлять случай. Именно в процессе подробного разбора этих вариантов развития республиканского государства в «Рассуждении о первой декаде Тита Ливия» Маки­авелли прерывает работу для того, чтобы написать своего «Государя».

Во время создания «Государя» он посещает кру­жок Бернардо Ручеллаи. Этот политический деятель удалился от дел из-за несогласия с тем, что демокра­тический по своим функциям Большой Совет (вве­денный еще при Джироламо Савонароле в 1494 г.) сохранился как основной государственный орган. Для правления Джироламо Савонаролы было характерно привлечение народа к управлению государством. Ру­челлаи же был сторонником республики с сильной центральной властью. Идеалом для него являлось правление Лоренцо Великолепного, эпоха относитель­ной стабильности. Макиавелли эти взгляды были вполне близки. На воззрения нашего автора в то время оказывали влияние исторические исследования, которые он предпринимал с целью обнаружить при­емлемую модель политического устройства.

Нужно сказать, что не только Макиавелли пони­мал необходимость создания устойчивых политических структур. В XIII—XVI веках демократия во Флорен­ции ассоциировалась с частой сменой политических ли­деров. В результате состав и количество членов балии⁸ и система предупреждений, запрещающих занимать оп­ределенным лицам государственные посты, находились в зависимости от интереса политического лидера и его сторонников. Начало же XV столетия характеризуется тем, что многие флорентийские граждане видят необ­ходимость создания прочной законодательной системы. Для них образцом республиканского правления стано­вится Венеция, причем заимствования из ее государст­венного устройства делаются и сторонниками широкой демократии, и поборниками аристократического прав­ления. Так, по инициативе низших сословий создается Большой Совет, аналогичный венецианскому, а в 1512 году звание знаменосца справедливости⁹ становится по­жизненным, что тоже является заимствованием у Ве­неции, но уже по инициативе аристократии.

Макиавелли не одинок в своих штудиях. По мне­нию некоторых исследователей, кружок Б. Ручеллаи являлся не чем иным, как первой политической пар­тией¹⁰. Эти люди участвовали или собирались участ­вовать в политической деятельности, имея определен­ный план преобразования государственных органов. В садах Ручеллаи людей объединяло не родство и дружба, а убеждения и единство взглядов.

Действительно, для флорентийцев начала XVI ве­ка понятие демократии отнюдь не было чем-то про­стым и однозначным. И уж тем более нельзя его было определить через простое участие большинства граж­дан в управлении. Скорее демократию видели в раци­ональности, публичности и предсказуемости принима­емых решений. Что же касается вопроса о том, какая часть населения будет непосредственно участвовать в управлении государством, то он казался уже не столь важным. В этом смысле исследования Макиавелли оп­ределяются как поиск рациональности. Не исключено, что именно здесь Макиавелли встречается с очевидной трудностью: когда государством управляет воля мно­гих, механизм принятия решений оказывается далеким от искомой рациональности. Действия же личности, облеченной властью, видятся более предсказуемыми, нежели решения коллегиального органа управления. Поэтому, рассматривая деятельность отдельных пра­вителей в «Государе», Макиавелли стремится пока­зать, что при рациональном отношении к происходя­щему они могли бы предупредить нежелательный ход событий.

В отличие от коллегиального органа управления, в деятельности единоличного правителя легче выде­лить те причины, которые мешают ему принимать верные решения. Как правило, это связано с нравами и привычками данного человека. Нравственность для Макиавелли является чем-то врожденным, некой не­объясняемой установкой, т. е. относится к иррацио­нальным мотивам. Однако они повторяются, их мож­но учесть и отслеживать при любой проблемной си­туации.

Если принятию рационального решения меша­ет нрав политика, то «собственный нрав» — первое, от чего он должен избавиться. Характер его поведе­ния в таком случае будет полностью определяться обстоятельствами. Идеальный же политик тогда может быть назван силой, способной противостоять превратностям судьбы. Мысль об универсальности политического поведения является едва ли не главной в «Государе». Однако, как показывает исторический опыт, даже самые удачливые и разумные политики не способны предусмотреть всего. Не избежал этого и Цезарь Борджиа. Как пишет Макиавелли в «Го­сударе», он предвидел все, за исключением того, что в момент смерти своего отца Папы Александра VI Борджиа сам окажется при смерти. Поэтому стоит сказать, что никому из политиков не удавалось про­тивостоять судьбе в полной мере. Тем не менее Ма­киавелли упорно ищет тех, чей характер соответство­вал сложившимся обстоятельствам, провоцируя на мысль, что для всяких обстоятельств есть политик, умеющий с ними справиться. Естественно, что само допущение деятеля, который смог бы справиться с любыми обстоятельствами, является утопией. Но Ма­киавелли не признает этого, и его выручает то, что он постоянно говорит об определенном историческом, ситуативном контексте, свободно переходя от одного примера удачного или неудачного поведения к другому. Идеальный политик как бы растворен во множе­стве примеров.

Легко заметить, что автор «Государя» не ставит перед собой задачи создания определенной целостной модели. Это подтверждается набором привлекаемых Макиавелли персонажей: Александр Великий, рим­ские императоры, Гиерон Сиракузский, Пирр — при­меры, которые стали риторическими общими местами еще в средневековье. Перечисление событий в «Госу­даре» уже само по себе создает определенную пове­ствовательную канву, за которой угадывается желание автора выявить закономерности проявления полити­ческой рациональности.

Параллельно с исследованием политического пове­дения индивидуальности Макиавелли исследует воз­можность рационального действия в рамках демокра­тического правления. Поставщиком материала здесь по-прежнему служит риторически истолкованная ис­тория, где события и личности рассматриваются в ка­честве образцов проявления единой человеческой при­роды. Как уже указывалось ранее, эти исследования приводят Макиавелли к мысли о том, что внешняя политика республики зависит от того, каким -войском она обладает. Эта тема является центральной и в «Го­сударе», и в «Рассуждении о первой декаде Тита Ливия»¹¹. Можно сказать, вопрос о принципах форми­рования войска связывает воедино эти два произведе­ния. Военное строительство начинает интересовать Макиавелли в первой декаде XVI века. Он убеждает Пьетро Содерини, главу Флорентийской республи­ки, осуществить набор рекрутов в республиканское ополчение. С этой целью в 1506 году учреждается Комитет Девяти по набору рекрутов и ополчению, канцлером которого становится Макиавелли. В это же время в работах «Рассуждение о том, как организо­вать государство Флоренцию в военном отношении» и «Рассуждение о Флорентийских войсках и ополче­нии» он доказывает превосходство ополчения над на­емниками.

Интерес к ополчению не был в то время чем-то необычным. Городские республики заботились о воз­можности создания сильного войска по вполне понят­ной причине: кондотта, то есть договор с наемным войском, становилась сущим проклятием для Италии. Макиавелли справедливо отметил, что победа наем­ного войска угрожает именно той республике, которая это войско и наняла. Если же учесть, что в мирное время наемные армии ничем не отличались от банди­тов, то вполне понятно, почему вопросы политической стабильности и военного строительства являлись двумя аспектами одной и той же проблемы.

Детище Макиавелли — флорентийскую мили­цию — ожидала незавидная судьба. В 1512 году фло­рентийское ополчение было рассеяно объединенным отрядом испанцев и наемников Медичи. Это привело к смене политического режима. Макиавелли еще по­везло, что он отделался лишением своего поста и пра­ва занимать какую-либо государственную должность вкупе с воспрещением переступать порог Синьории. Помимо объективных причин падения режима Пьетро Содерини существовали причины и субъективно­го порядка, в первую очередь связанные с организа­цией ополчения, которые отражали противоречия, существовавшие внутри Флорентийского государства. Несмотря на относительно небольшую численность, население Флорентийского государства было неоднородным. Здесь существовала некая иерархия граждан­ства, которая была естественной вещью для городов-государств и возникающих на их основе политических образований. Жители самой Флоренции являлись на­дежными и добропорядочными гражданами, жители же предместий и небольших городков Ареццо и Пистойи, входивших во Флорентийскую республику, да­леко не всегда были лояльны. Это расслоение нашло отражение в структуре ополчения: город поставлял ка­валерию и командный состав, предместья — пехоту, что же касается неблагонадежных Ареццо и Пистойи, то оружие в руках уроженцев этих мест с легкостью могло быть повернуто и против Флоренции. Боязнь, испытываемая по отношению к некоторым категориям своих граждан, была не меньшей, чем боязнь против­ника на поле брани, поэтому командирами пехотных подразделений ставили горожан, ничем не связанных со своими подчиненными. Более того, продолжитель­ность командования ограничивалась годичным сроком, после чего происходила ротация офицерского состава.

В «Государе» Макиавелли обвиняет кондотьеров в том, что они не заботятся о создании пехотных подразделений и ведут войну по старинке, с помощью кавалерии. Это было тем более недопустимо, так как первоначальный успех итальянского похода француз­ского короля Карла VIII¹¹² показал несостоятельность традиционных приемов ведения войны. Карл VIII со­здал артиллерийский двор, сделав первый и доволь­но успешный шаг к тому господству на поле боя ар­тиллерии, которое кажется нам сегодня само собой разумеющимся фактом. Продолжавшиеся уже более столетия военные успехи пешего строя швейцарцев оказались настолько впечатляющими, что война без них стала немыслимой. Да и сам пеший строй — это детище демократии — на протяжении многих веков был показателем свободы граждан. Античная фаланга и швейцарское пешее войско косвенным образом под­тверждали ту свободу, которой пользовались жители этих стран. Однако если оценить ополчение Флорен­ции с таких позиций, то Макиавелли создавал армию, заведомо отстающую от современных его эпохе тре­бований. Пешее войско набиралось из граждан вто­рого сорта (в отличие, например, от наемного опол­чения, поставляемого швейцарскими кантонами), что само по себе говорило о том, что пассивно-оборони­тельная тактика была предпочтительна для этого войска.

Рассматривая кавалерию как основную силу опол­чения, Макиавелли вступал в конкуренцию с древним рыцарским искусством, носителями которого было дворянство. И при всех своих недостатках наемный воин под руководством какого-нибудь солдата фор­туны был гораздо опаснее горожанина, привыкшего в лучшем случае к внезапным и коротким стычкам в городских условиях, а не к длительным изнуритель­ным военным кампаниям. Можно предположить, что осознание трудностей, с которыми сталкивалась по­пытка создания ополчения, заставляла Макиавелли искать все более общие причины неудач, преследую­щих Флорентийскую республику. Он начинает осоз­навать, что армия является отражением общественных отношений, и нельзя создать хорошее войско без про­ведения глобальных социальных реформ.

Таким образом, мы видим вполне определенную связь между деятельностью Макиавелли во флорентииском правительстве и его теоретическими исследованиями. Оказавшись не у дел, автор «Государя» исследовал причины поражения демократического ре­жима с беспристрастностью академического учено­го. Анализируя в основном внешнеполитический ас­пект жизни государства, Макиавелли показывал пря­мую зависимость военных и дипломатических успехов от внутренней политики государства. В Италии сло­жилась такая политическая обстановка, когда города-государства, склоняющиеся к демократической форме правления, оказались заперты в узких пределах, огра­ниченных предместьями и чередой более мелких посе­лений, находившихся от них почти в феодальной зави­симости. С другой стороны, пространство между горо­дами представляло собой своего рода свободную зону, в которой полновластными хозяевами чувствовали се­бя владетельные князья, продававшие свое воинское искусство тем же городам. Иногда наемным сеньо­рам удавалось подчинить себе работодателей. Именно так Франческо Сфорца стал тираном Милана.

Однако власть династии Сфорца оказалась не­прочной. Подобно тому как горожане чувствовали се­бя очень неловко за пределами городских стен, ти­раны ощущали себя неуютно в пределах город­ской территории, и неоднократно блестящее начало их власти было лишь прологом к бесславному концу. Куда более приемлемой формой существования для феодалов, зарабатывавших себе состояние кондоттой, была война. И в XV столетии кондотьеры вели меж­ду собой ряд так называемых договорных войн, обу­словливая свое участие в военных столкновениях на­нимателей определенными правилами.

Недостатки кондотьера и политика-горожанина оказываются слишком очевидными. Трудность состоит в том, что Макиавелли не видит возможности соеди­нения достоинств того и другого в едином политичес­ком идеале. Этим, пожалуй, и объясняется загадка Макиавелли, пишущего своего «Государя» и «Рассуж­дения о первой декаде Тита Ливия» в одно и то же время. Кондотьер не способен создать стабильное го­сударство, но и добропорядочный гражданин не может сделать военное искусство своим ремеслом: «Война — это такого рода ремесло, которым частные люди зани­маться не могут, и она должна быть делом только республики или королевства. Государства, если только они благоустроены, никогда не позволят какому бы то ни было своему гражданину или подданному занимать­ся войной как ремеслом, и ни один достойный человек никогда ремеслом своим войну не сделает»¹³. Профес­сионально войной занимаются люди, находящиеся вне государства. Они являются злом, которое необходимо истребить — в том числе и при помощи создания соб­ственной кавалерии.

Однако для того чтобы истребить кондотту, не­обходимо было объединить Италию в единое терри­ториальное государство. Необходимо было вытеснить наемников из той межгосударственной среды, в ко­торой они находились. Упоминания о том, что соз­дание сильного национального государства являлось главной мечтой Макиавелли, стали общим местом в литературе, посвященной знаменитому флорентийцу: «Макиавелли мечтал о создании централизованного, единого, сильного итальянского государства и делал для этого все, что мог делать человек на его месте, — он указывал пути, по которым следует идти, чтобы достигнуть этой цели, и средства, с помощью которых можно этой цели добиться»¹⁴. Мечта о едином поли­тическом пространстве на территории Италии бы­ла мечтой не только Макиавелли. Данте еще задолго до появления «Государя» создает свою «Монархию». Единство Италии Данте видел в восстановлении Свя­щенной Римской империи. В этом произведении, по­мимо ностальгии по старым добрым временам, со­держится надежда на то, что может осуществиться реставрация старых порядков. Данте с воодушев­лением встретил итальянский поход Генриха VII и, очарованный возможностью восстановления единства империи, вовсе не обращал внимания на то, что его кумир ведет себя так же, как обыкновенный кондо­тьер, нимало не заботясь о создании единого госу­дарства¹⁵ . На первый взгляд это напоминает отноше­ние Макиавелли к Цезарю Борджиа. Однако между политическими исследованиями Макиавелли и надеж­дами Данте гораздо больше различий, чем сходст­ва. Во-первых, Данте вполне определенно высказы­вается против тех сил, которые привели к самостоя­тельности Флоренцию и в будущем станут движущей силой объединения Апеннинского полуострова. Во-вторых, Священная Римская империя меньше всего может быть рассмотрена как юридическое оформле­ние национального единства Италии. Разрозненные мелкие владетели являлись не чем иным, как законо­мерным продуктом распада той же империи. Именно она, канув в Лету, оставила в наследство Апеннинам сеньоров-наемников.

Особенность «Государя» заключается в том, что в этом произведении Макиавелли отступает от тра­диционного жанра поучений, где политический успех и стабильность государства ставятся в зависимость от добродетели государя. Добродетели, которые хо­роши для частного лица, не обязательны для пра­вителя. Макиавелли считает, что правитель должен обладать своего рода нравственным иммунитетом, по­зволяющим ему переступать общепринятые нормы морали для достижения единственной цели — соз­дания единого стабильного государства. Государство как политический институт возникает за счет выде­ления определенной группы людей, действующих ис­ключительно во благо всего- общества. Для выпол­нения этой задачи они освобождаются от действия гражданских законов, соблюдение которых обязатель­но для частных лиц. Макиавелли идет и дальше: что­бы правитель мог успешно решать стоящие перед ним задачи, он должен быть не только выше закона, но и выше обычной нравственности, выше кодекса чес­ти, который был привилегией и достоинством рыцар­ства. Для Макиавелли, как для типичного горожани­на, этот кодекс превратился в своего рода игру, в которую играют наемные войска — во время тех же договорных войн. Победа должна быть полной и окончательной и любой ценой — вот какой совет да­ет Макиавелли своему респонденту.

Вряд ли Макиавелли осознавал, какое оружие он готовил для будущих поколений. Этим оружием яв­лялось понимание войны и внешней политики как зо­ны, где не действуют никакие правила. Вот один из болезненных для рубежа XV—XVI столетий приме­ров; отныне рыцарей можно уничтожать артиллерией, не давая им возможности сойтись в честном поединке.

Простой артиллерист, не умеющий обращаться с холодным оружием, на поле брани стал весомей не­скольких тяжеловооруженных всадников. Это было той реальностью, которая вступила в Италию вме­сте с пушками Карла VIII и которую, правда не без оговорок, принял Макиавелли. Война ремесленников оказалась более эффективной, нежели война рыцарей. Целесообразность стала гораздо эффективнее личного достоинства — отсюда и следует принятие автором «Государя» войны и дипломатии без чести и совести.

Несмотря на то что «Государь» Макиавелли вошел в историю как произведение, поощряющее коварство и беспринципность в политике, именно это сочинение считается и первым научным исследованием полити­ческой сферы общественной жизни. Сегодня мы встречаемся как минимум с двумя подходами к опре­делению того, что такое политика. Социолог Эмиль Дюркгейм писал о том, что социальный факт опреде­ляется через власть. Следовательно, в широком своем определении политика как наука о властных отноше­ниях является наукой об обществе в целом. Слово «политика» часто используется не как слово, обозна­чающее особую сферу человеческой деятельности, но как то, что указывает на отношения между людьми, возникающие при решении каких-либо конкретных за­дач. Составление определенного плана действий уже представляет собой своего рода «политику». Можно сказать, что политика связывается с осознанием людь­ми своего положения в обществе и построением в свя­зи с этим определенной линии поведения, направлен­ной на достижение поставленной цели.

Другой способ определения политической деятель­ности сужает сферу политического до государствен­ного и общезначимого. В этом случае определять политическое поведение могут только те цели, кото­рые ставятся во имя целостности и благополучия об­щества. Макиавелли вполне определенно говорит о том, что под политикой он понимает достижение об­щественно значимых целей. Частное лицо не может заниматься войной как ремеслом, ибо в этом слу­чае он употребляет власть для достижения своих соб­ственных корыстных целей. Кто же вправе занима­ться войной и политикой? Еще со времен Платона, поставившего философов во главе своего идеального государства, нравственное превосходство считалось достаточным основанием для того, чтобы считать че­ловека достойным власти. Макиавелли и здесь отсту­пает от общепринятых норм. Как видно из «Госуда­ря», человек становится политиком благодаря своим действиям и благосклонности фортуны: «Судьба рас­поряжается лишь половиной наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям». Политиком становится тот, кто наиболее удачлив и успешен, а таковым является тот, кто дей­ствует рационально, не стесняясь переступать устано­вившиеся представления о чести и достоинстве.

Истоки такого определения политика можно най­ти в том веке, который предшествовал деятельности Макиавелли. Речь идет о традиции ренессансного гу­манизма. Столь часто употребляющееся в эпоху Ре­нессанса понятие «достоинство человека» основыва­лось на рассмотрении человека как центра, как скрепы мира. То, что в средневековье считалось недостат­ком человеческой природы, а именно ее телесность и свобода (свобода как отклонение от установленного закона), в ренессансном мышлении становится пре­имуществом человека по сравнению с остальными тво­рениями. Единство телесного и душевного начал в человеке говорит теперь о его универсальности; свобода подтверждает всеобщность человеческого существа, которое начинает рассматриваться как малый мир — микрокосм. Следовательно, человек — это цель для самого себя. «Во-первых, „универсальный человек" был обязан являть гармонию эстетических, этических, физических, интеллектуальных достоинств... Во-вто­рых, его творческая энергия взращивает собственную индивидуальность. Отдельность, особость человека, которая выступает как всеобщность, ибо все знает, все умеет и т.п., — замыкается, таким образом, на себя. Само формирование личности есть для Возрождения самоцель»¹⁶. Совершенство личности отныне измеряет­ся ее гармоничным характером, а не внешними нор­мами, к каковым можно отнести и нормы морали. В политике критерием достоинства человека является успех, который, учитывая изменчивый характер фор­туны, стал показателем универсальности человеческой природы, противостоящей всему случайному. Отсю­да напрашивается само собой разумеющийся вывод о том, что политиком будет не тот, кто соблюдает за­коны и нормы морали, но тот, кто во имя государства способен предпринять любые действия и поэтому воз­награждается успехом.

И все же политический деятель отличается от гуманиста тем, что его целью не является самосо­вершенствование. Человеческое совершенство служит здесь средством. Последовательный гуманизм вооб­ще приводил к возвеличиванию человека и прини­жению значения Божественного начала. Поэтому-то возрожденческий гуманизм постепенно перерождался в титанизм — богоборчество. Как следствие, утра­чивался критерий человечности, который был связан с моральными нормами. Гуманизм приводил к тому, что успех и благополучие гражданина расценивались как показатели его достоинства и универсальности. С одной стороны, кажется, что политик Макиавелли противоположен гуманисту, поскольку он забывает о своем самосовершенствовании во имя цели, к кото­рой стремится: «...политическая virtu устремлена не на культивирование ума и воли (пусть даже исклю­чительно политического ума и политической воли). Цель действия государственного человека, конечно, не в том, чтобы стать превосходным деятелем; это было бы противоречием в исходном определении. По­нятно, что, не кладя все силы на то, чтобы изменить мир окрест себя, он не окажется настоящим деятелем. Но это последнее — побочный результат, но не са­моцель. Практик забывает о себе, для него важен его интерес, его дело, его корысть, а не он сам, в этом смысле он бескорыстней озабоченного собой гума­ниста»¹⁷.

Однако за этой противоположностью стоит единая природа возрожденческого типа личности. Политик Макиавелли не был бы возможен без гуманистической традиции Ренессанса, ибо, возвеличивая человека, по­следняя тем самым освободила его и от нравственных законов. В конце концов Цезарь Борджиа был не единственным злодеем и беспринципным политиком, и без него Ренессанс знает много примеров злодейст­ва и беспринципности, сочетающихся с гуманистиче­ской образованностью. Так, Сиджизмундо Малатеста, тиран Римини, был знатоком наук, искусств и во­обще примером гуманистической образованности. В его замке собирались филологи и в присутствии «ца­ря», как они его называли, вели свои ученые диспуты. Между тем перечень злодеяний этого человека не ус­тупал преступлениям Цезаря Борджиа.

Нельзя сказать, что итальянский гуманизм был одинок в тенденции разведения нравственности и по­литики. Хилиазм Томаса Мюнцера, Утопия Томаса Мора¹⁸ в равной степени, но разными средствами обо­значили потребность выявить право народа, живу­щего в гражданской сфере в полном соответствии с нравственными законами, на то, на что другие народы права не имеют. Вот какие средства применяют вы­соконравственные жители Утопии по отношению к противнику: «Если дело не движется путем подкупа, то утопийцы начинают разбрасывать и выращивать семена междоусобиц, прельщая брата государя или кого-нибудь из владык надеждой на захват верховной власти. Если внутренние раздоры утихнут, то они побуждают и направляют на врагов их соседей, для чего откапывают какую-нибудь старую и спорную до­говорную статью, которые у королей всегда имеются в изобилии»¹⁹. Таким образом, мы видим, что Маки­авелли не был единственным мыслителем, отделяю­щим политику от нравственности.

Сегодня, когда идея европоцентризма и идея про­гресса не кажутся нам такими бесспорными, когда мыотказываемся от единой шкалы культурных приорите­тов для всех стран, обоснование политики через исто­рическое предназначение того или иного государства уже не кажется таким убедительным. Феномен по­литика и политической рациональности начинает для нас быть не чем иным, как способом самоутвержде­ния того или иного государства — и не более того. Безнравственность «реальной политики» не является уже чем-то невиданным, чудовищным, но становится нормой, с которой приходится считаться. Поэтому и «Государь» современному читателю может показаться не столь уж сенсационной работой. Многое из напи­санного кажется само собой разумеющимся и даже воплотившимся в истории XX века. Однако имен­но поэтому «Государь» дает возможность понять и осмыслить ту очевидность, которую мы называем «со­временная политика».

И. А. Гончаров