Перспективация в диегетическом повествовании («Выстрел»)

Персональная точка зрения всегда подразумевает и присутствие нарра­ториального элемента, поскольку нарратор остается передающей ин­станцией. Если нарратор расставляет на словах, соответствующих точ­ке зрения персонажа, и свои собственные акценты, эти высказывания становятся «двуголосыми». В случае недиегетического нарратора дву­голосость передачи персонального восприятия, переакцентировка слов героя были уже показаны на примере «Вечного мужа». Здесь же мы рассмотрим двуголосость персонального повествования в диегетичес­ком тексте — пушкинском «Выстреле». Пример этот демонстрирует

131

также непреложную необходимость различать и в диегетическом типе повествования нарраториальную и персональную точки зрения.

Нарратор в «Выстреле» рассказывает о своих встречах порознь с обоими дуэлянтами — с Сильвио и с графом — и передает при этом их рассказы о первой и о второй частях дуэли. История встреч преломля­ется сначала через призму повествуемого, а потом повествующего «я». Это двойное преломление осложняется еще и тем, что совмещаю­щее в себе ту и другую инстанцию «я» представлено как динамическая фигура. В отличие от Сильвио, статичной романтической фигуры, по­вествуемое «я» показано в развитии. Молодой человек покидает воен­ную службу и меняет шумную, беззаботную жизнь в гарнизоне на оди­нокую жизнь хозяина бедного имения. Такому изменению жизненной обстановки сопутствуют отрезвление и созревание неопытного юно­ши. Если в первой главе он находится под впечатлением романтич­ности Сильвио, то во второй главе, т. е. спустя пять лет, к этому же романтическому герою он относится гораздо менее восторженно. По­казательно, что повествуемое «я» упоминает Сильвио во второй главе как предмет салонного разговора и что эта фигура приходит ему на ум лишь как прозаический образец прилежного стрелка. О романтическом ореоле, которым молодой офицер наделял Сильвио, помещик уже не говорит. Повествуемое «я» во второй главе освободилось от прежне­го романтизма.

Как же организованы перспективация и соотношение обоих «я» (повествующего и повествуемого) в первой части «Выстрела»? Здесь преобладает точка зрения повествуемого «я», т. е. читатель восприни­мает Сильвио и странности его поведения в соответствии с видением и ценностными мерками юноши, сначала восторженного, потом разоча­рованного и, наконец, одаряемого доверием старшего друга. Но есть тут и акценты, выражающие трезвую точку зрения повествующего «я». Таким образом, рассказ становится двуакцентным. Накладываются друг на друга два голоса, два оценочных подхода: восприятие и оценка мира наивным юношей, подчиненные романтическим схемам, охлаж­дены трезвой объективностью. При этом голос повествующего «я» маркируется знаками некоей оговорки.

Вот несколько примеров того, как на голос романтически настроен­ного «я» накладывается акцент отрезвевшего «я», вводящий некото­рую оговорку, релятивацию и дистанцированность:

132

Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде всего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 8. М.; Л., 1948. С. 67).

Повествуемое «я» вряд ли говорило бы о своем «романическом во­ображении», не обозначало бы таинственную повесть пренебрежи­тельным неопределенным местоимением «какой-то» и не употребляло бы глагол «казаться», подчеркивающий субъективность восприятия.

Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства (Там же. С. 66).

Во фразе «несчастная жертва его ужасного искусства» явственно ощутим утрирующий голос трезвого повествующего «я». Некоторая дистанцированность заключена и в оговорке «мы полагали».

Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похо­жее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подо­зрения (Там же).

Последнее замечание дает понять, что мысль, которая тогда и в го­лову нарратору не приходила, теперь ему отнюдь не чужда. И его сло­ва о «наружности», исключающей подозрение в «робости», могут быть поняты теперь как указание на романтические речи и позу Сильвио.

Описание романтического демонизма Сильвио также содержит знак модальности, который вызывает сомнение в восприятии с точки зре­ния молодого повествуемого «я»:

Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола (Там же. С. 68).

Повествующее «я» ставит акцент на вид. А «вид» перекликается с «наружностью».

Само собою разумеется, что и после встречи с графом нарратор не перестает изменяться, а потому в рассказе заметна дистанцирован­ность повествующего «я» и по отношению к повествуемому «я» вто­рой главы. Подчеркивая свою прежнюю робость и застенчивость пе­ред богатством графа, нарратор как повествующее «я» дает почувст­вовать, что его отношение к этому теперь изменилось так же, как и его отношение к романтизму Сильвио.

Итак, в «Выстреле» тщательно и последовательно разработана дву­голосость персональной точки зрения, на которую накладывается го-

133

лос повествующего «я». Но организация перспективы обнаруживается здесь прежде всего в плане оценки, тогда как в плане стилистики про­тивопоставление точек зрения слабо выражено. Оба «я» придержи­ваются одного и того же языка, который они разделяют с Сильвио и с графом²⁸.