galakticheskaya_ballada [librs.net]
.docМеня охватила апатия. Ничего нельзя было сделать. Я сидел на траве, неподалеку от своей сосны, и даже успел подумать, с известной долей иронии, о том, что тривиальная идея об опасности атомной войны оказалась все-таки более верной, чем моя оригинальная "главная нить"... Сорвав травинку, я стал ее жевать. Она была горько-кислая - и это было мое последнее вкусовое ощущение на Земле.
В следующий миг я увидел их. Они возникли внезапно, как будто из воздуха, как возникают образы на телевизионном экране. Они стояли под сосной и смотрели на меня. Их было двое - высокие, сильные, красивые как античные статуи, одетые в какие-то блестящеголубоватые чешуйчатые трико, плотно облегающие тело. На головах - что-то вроде старинных рыцарских шлемов, но лица были открыты - богоподобные лица, но неподвижные и печальные, словно пораженные вечной, неизлечимой тоской. Один из них был светлокожий, другой - смуглый...
У меня не было времени ни разглядеть что-нибудь еще, ни чтото сообразить, потому что эти двое переглянулись и одним прыжком перелетели расстояние, разделявшее нас. Я попытался .встать, но смуглый наклонился надо мной. Почувствовав холодное металлическое прикосновение ко лбу, я начал терять сознание.
Последним ощущением было, что я лечу вверх. Последнее, что я увидел, было большое серебристое облако над склоном горы - облако необыкновенной геометрической формы, напоминающей огромную китайскую шапку.
Очнулся я, как и следовало ожидать, при чрезвычайно необычных обстоятельствах.
Я был один. Лежал на спине. Какое-то удивительное чувство душевной легкости и невесомости владело мной. Как будто кто-то лишил меня костей и внутренностей и осталась одна только кожа, которую потом накачали водородом. Взгляд мой упирался в белый потолок, струящийся белым светом. Поворачивая голову влево и вправо, я видел голые стены, такие же белые и светящиеся. Я лежал в центре помещения. Само помещение - абсолютно пустое ни одного предмета, ни пылинки, ничего, на чем можно было бы остановить взгляд.
Только под собой я ощущал теплый пух перины.
Я встал. Скорее подумал, что нужно встать, и в тот же миг медленно и осторожно был поставлен на ноги. Оглянулся, чтобы увидеть эту автоматику, но был изумлен: не было никакой пуховой перины и никакой кровати вообще. Вот так история! Я ущипнул себя за бедро, потом так сильно дернул за ухо, что даже взвыл от боли. Нет, это не сон!
Но что же тогда? И где я находился? Мысль работала медленно, я даже не мог вспомнить, когда уснул, и кто я такой, но это не очень меня беспокоило... Я начал исследовать чудноватое помещение - если cлово "исследовать" можно употребить, говоря о пространстве, в котором ничего нет, кроме самого исследователя. Помещение было маленьким, около пятнадцати квадратных метров, хотя белый матовый свет, струящийся отовсюду, создавал некоторую неопределенность масштабов, иллюзию простора, действующую успокаивающе.
Одна из стен была дугообразной и длиннее других, противоположная ей стена - короткой и плоской, плоскими были и остальные две, соединяющие их, таким образом помещение имело вид небольшого сектора какого-то цилиндра. Я потрогал стены, пол, прыгнул и дотронулся до потолка - все было сделано из эластичной, пружинящей материи; при сильном нажиме рука утопала в ней и потом мягко выталкивалась, отброшенная хорошо вымеренным сопротивлением.
Нигде ни одной неровности, ни выступающего острого угла, ни одного крючка или гвоздика... Вот уж оригинальная норка, сказал я себе, настоящий мешок из поролона! И что я здесь делаю?
Тихий звон, разорвавший тишину как приближающийся комар, и затем внезапно смолкший, окончательно разбудил меня и вернул память. Ах, да зеленое июльское утро, атомная тревога, двое чудаков в голубоватой чешуйчатой одежде. И то холодное прикосновение ко лбу, усыпившее меня...
Мои дье! Меня усыпили, выкрали, запихнули в эту белую нору.
И при этом за несколько мгновений до взрыва А-бомбы! Всего лишь за несколько мгновений!.. Что случилось с Парижем, моими близкими, с Францией, с миром? Где я и почему именно здесь?..
Эти вопросы были настолько мучительны, что лишили меня сил и мне захотелось сесть хотя бы на пол - ввиду отсутствия стула, - но что-то мягкое и пружинистое появилось вдруг надо мной и я ощутил, что сижу в полуметре над поверхностью пола. Посмотрел под себя - там ничего не было. Просто я сидел в воздухе, на невидимом сиденье, удобно откинувшись на невидимую спинку. Мой стул ничем не отличался от кровати... Что за чертовщина? Я вспомнил только кое-что о магнетизме и силовых полях, поскольку ничего другого просто не знал, так как на самом деле был абсолютным невеждой в технике. Дома даже перегоревшие пробки меняли Пьер и Ан-Мари.
Сидя в удобном положении, я мог размышлять, и этого мне было достаточно. Первым моим предположением было, что я украден врагами Франции. Да, но зачем этим врагам потребовался именно я, скромный учитель истории, когда гораздо полезнее было бы выкрасть генерала или самого Президента? И правда, во Франции Неронов и Тибериев все было военной тайной: министр нападения однажды объяснил мне, что такую тайну представляет даже размер наших уборных, так как по нему можно судить о благосостоянии нации. Но по этому вопросу я знал столько же, сколько и о количестве ракетных орудий... Чего могли ожидать от меня враги?
Или те два чудака просто спасли меня?..
У нас много говорилось о спасательных командах, которые в последний момент заберут нерадивых в противоатомные убежища.
Только те убежища представляли собой склепы из бетона, где человек заранее уже чувствовал себя покойником, а здесь - абсолютно комфортабельная, хотя и странная комната. Скорее это было похоже на больничное помещение, а не на военное сооружение.
А, черт бы его подрал! Этот мягкий белый свет, спокойствие и пружинящие стены! Да тут человек и при большом желании не может ни разбить себе голову, ни повеситься... Волосы у меня встали дыбрм.
Я никогда не входил ни в одну из двухсот отечественных психиатрических больниц, но небольшая келья, вероятно, вполне отвечала всем необходимым требованиям... Меня приняли за сумасшедшего? Конечно же. Чего можно ожидать от человека, занявшегося спасением человечества своим литературным трудом?
Эта мысль чуть не свела меня с ума. Я вскочил и начал бить кулаками в стены - естественно безрезультатно. Эти стены не предназначались для того, чтобы по ним колотили. Тогда я крикнул несколько раз, но мой голос потонул в мягкой белизне. Захотелось от отчаяния броситься на пол, но, как вы уже знаете, это было невозможно, и я плюхнулся на невидимый силовой стул...
А был я здоров как бык, по мнению моего покойного отца. К тому же я проголодался и по-прежнему не знал, сколько продлится моя изоляция. Не знал, ни где нахожусь, ни кто мои похитители. Когда человек не знает стольких вещей, кто-то должен появиться и все ему объяснить.
И они появились... Я поднял голову и даже икнул от удивления.
Это были те самые полубоги - русый и смуглый. Зеленые глаза одного и темные другого смотрели спокойно и печально. Они были в голубоватой чешуйчатой одежде, но на этот раз без шлемов и волосы их свободно падали на плечи. Стояли они у изогнутой стены, а позади них был открыт большой круглый люк. Смуглый держал в руках два круглых блюда... Впрочем, я только тогда сделал открытие, что "смуглый" был в сущности "смуглой". И, честно признаться, загляделся на это существо: несколько удлиненное лицо почти коричневого цвета, великолепный греческий нос, высокий нежный лоб, полные губы, большие карие глаза с длинными темными (надеюсь, естественными) ресницами... Ах, неужели женскую красоту можно описать!
И эта фигура - высокая и женственная, тело, - плотно охваченное чешуйчатой материей - просто-таки сирена, вышедшая из морских глубин, чтобы доказать, что вместо хвоста у нее прекрасные стройные ноги. Нефертити с телом мифической сирены. Я всегда представлял себе именно так женскую красоту (пусть простят меня моя белокурая Ан-Мари-Селестин и черноокая Роз Дюбуа из "Абе Сиейе", которая находила, что я - интересный мужчина, несмотря на длинноватый кривой нос).
С неповторимой грацией женщина поставила оба блюда передо мной, в воздухе, на высоте стола и отстранилась, продолжая смотреть печально и холодно. Мужчина также не отрывал от меня взгляда. Почувствовав себя неловко, я встал.
- Извините, кто вы? - услышал я свой голос, немного хриплый от волнения. - Где я нахожусь?
Они переглянулись. Женщина протянула руку, указывая на блюдо и тут же исчезла в открытом люке. Мужчина последовал за ней.
Люк медленно и бесшумно закрылся - в стене от него не осталось и следа.
И снова я остался один. Все произошло так быстро, что я не уверен, было ли это на самом деле. Но два блюда стояли передо мной.
В одном - какая-то каша коричневого цвета, полупрозрачная, напоминающая желе из телятины, в другом - горка зеленоватых шариков, размером с каштаны, довольно-таки сомнительного вида. Что было первым блюдом, а что - десертом? Для француза этот вопрос очень важен, если он не хочет утратить чувство гармонии. Сначала я уплел шарики - у них был вкус банана с тертыми орехами. Потом приступил к коричневой каше. Но, как видно, я все-таки ошибся, потому что она была соленой и пахла сельдереем... Ничего, в следующий раз исправлю ошибку.
Что оставалось мне, кроме как вытянуться на силовой или черт ее знает какой кровати и ждать дальнейшего развития событий?
Так я и сделал.
Мне снилось, что я лежу на лужайке в Версале и пытаюсь уснуть, а рядом сидит Ан-Мари в светлом платье, такая, какой я запомнил ее еще до женитьбы. Ан-Мари щекотала длинной тонкой травинкой мое лицо. Вначале мне было приятно, но потом я начал злиться: не могу ни закричать, ни протянуть руки, чтобы убрать травинку с лица. Мне даже показалось, что я парализован и осужден вечно лежать так неподвижно, видя только белые облака на небе, а травинка будет вечно ползать по коже и я не смогу даже почесаться.
Я проснулся. Надо мной склонилась смуглая Нефертити - прядь ее длинных волос касалась моего лица. Видя, что я открыл глаза, она отстранилась и прижала руки к груди, будто извиняясь. Теперь она была одета в короткую белую тунику, закрытую по самую шею, и я пожалел о том рыбьем костюме, не скрывающем почти ничего. Зато ее смуглые ноги, обнаженные, обутые в серебристые сандалии, были очаровательны.
Я захотел встать, но она знаком попросила меня остаться лежать и вытащила откуда-то небольшую белую коробочку, на которой было несколько циферблатов. К коробочке был прикреплен тоненький кабель, на конце которого висело что-то прозрачное, наподобие медицинской банки. Нефертити опять склонилась надо мной и прижала банку к левой стороне моей груди: стрелки циферблатов задвигались.
Она переместила банку на желудок. Таким же образом исследовала голову и ноги, включительно даже мои босые пятки. Сомнения не было - это медицинский осмотр. Моя догадка, что я нахожусь в больнице, подтвердилась. Вопрос только - в какой больнице?
Я встал, ожидая, что дама заговорит первой, но она молча смотрела на меня, и под этим взглядом я скорее чувствовал себя подопытным кроликом, чем гражданином Франции.
- Мадам, - сказал я. - Будьте так любезны сказать, где я нахожусь? Впрочем, разрешите представиться...
Я представился. Она не сделала ни одного движения. Лицо ее оставалось все таким же печальным и непроницаемым. Может быть, она не понимала моего языка, и это было естественно. Но, почему, по крайней мере, она не улыбнулась, не издала ни единого звука, не пошевельнулась?
Еще ребенком я проявлял способности полиглота. И теперь задал свой вопрос и представился по-английски, по-немецки, по-испански, по-итальянски, по-русски, по-польски, по-турецки, по-арабски, по-китайски, на пяти индийских языках, на трех африканских - результат был все тот же. Мне пришлось вернуться к своему родному языку, что всегда происходило, когда я очень нервничал.
- Мадам, если вы - живой человек, вы, вероятно, умеете говорить... В конце концов, я - гражданин цивилизованной страны и имею право знать...
Похоже, вид мой был не особенно любезным, потому что она подняла руки перед грудью ладонями наружу и в глазах ее появилась кроткая мольба. Потом она взяла свой аппаратик и ушла.
Эти посещения повторялись несколько раз, вместе с осмотрами, а затем длительный период я не видел ни Нефертити, ни ее богоподобного спутника. Просыпаясь, я находил еду на невидимом столике у своей невидимой кровати. Ел. После чего начинал бесконечные прогулки по белой келье, все ускоряя темп. Когда голова начинала кружиться, я менял направление ходьбы. Или сидел и качался на удивительных стульях, которые всегда были подо мной. Тогда у меня вошло в привычку размышлять в слух.
Это однообразие едва не свело меня с ума, вопреки тому, что мы, французы, привыкли к нему в нероновско-тибериевской Франции. Оно было законом, которому подчинялось все: увеселения, одежда, песни, уличные украшения, литература, даже цирковое искусство. Так, например, единственным содержанием клоунад было подражание животным, главным образом, диким, потому что власти опасались, как бы подражание домашним животным косвенно не затронуло достоинства нации. И не удивительно, что в последнее время французы очень хорошо усвоили обезьяньи крики на площадях, змеиное шипенье в темных углах, глупое посвистывание щеглов, волчий вой и так далее - все то, что наши социологи рассматривали, как явное обогащение французского духа. И в самом деле, здесь я пользовался относительной свободой и мог кукарекать, мычать, реветь и лаять, сколько душе угодно. Но и это едва ли спасло бы меня от жестокой ровной белизны моей кельи, от идиотского цикла "сон - еда - прогулки".
Моя закалка в качестве француза соответствующей эпохи все-таки помогла мне дождаться известных перемен. В один прекрасный день (в сущности, откуда мне знать день или ночь) люк на длинной стене открылся и в его рамке, как в старинном медальоне, появилась Нефертити и ее белокурый спутник. Он тоже был в тунике, и это весьма озадачило меня - я не знал такой страны, где мужчины ходят и платьицах. Наоборот, во всем мире женщины все успешнее пользовались брюками, полагая, что это дает им какие-то преимущества, если не в любви, то. по крайней мере, в беге на короткие дистанции.
Впрочем, оба были прекрасны, как всегда. Их печальные глаза смотрели на меня с бесконечной добротой, но я был в плохом настроении, поэтому встал, вежливо поклонился и сказал:
- Дамы и господа! Позвольте мне под конец, потому что конец уже очень близок, поздравить вас с вашей выдержкой. Моя - уже на исходе. Если вы в течении одной минуты не объясните мне, где я, и что меня ожидает, я буду вынужден сломать первую же шею, которая попадется под руку.
С моей стороны эта угроза была по меньшей мере легкомысленна, имея в виду рост и бицепсы белокурого Аполлона, но у меня не было выбора. Более того, боясь, что меня не поймут, я сделал несколько обезьяньих жестов, усвоенных из клоунад французских цирков, потом заржал и направился к ним с кулаками. Поступал я по принципу: лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.
К моему удивлению никакого конца не наступило - тем более ужасного. Двое моих похитителей подняли руки перед грудью ладонями наружу, как бы предостерегая меня от какой-нибудь детской глупости и, хотя лица их оставались холодными и непроницаемыми, в этом жесте я ощутил доброжелательство, которое меня обезоружило.
- Ну, хорошо, - сказал я, - чего вы от меня хотите?
В ответ Нефертити подала мне знак перешагнуть порог люка. Я с готовностью сделал это. Ведь я привык исполнять женские повеления любого естества. Белокурый Аполлон, со своей стороны, дружески дотронулся до моего плеча, приглашая следовать за ним.
Шли мы по узкому коридору, который все время поворачивал в одном направлении. Я расставил руки и дотронулся до стен коридора - они были сделаны из того же материала, что и стены моей кельи.
Вскоре мы оказались перед открытым люком. Но это не был люк моей кельи. Я увидел весьма большой круглый зал, а в центре его - троих мужчин в коротких разноцветных туниках. Они стояли и рассматривали нечто, находящееся над их головами... Я обернулся назад - Нефертити сделала мне знак войти в зал.
Порог зала я переступил с сильно бьющимся сердцем, потому что очевидно там мне и предстояло найти ответы на вопросы, мучившие меня. Я тоже посмотрел вверх и увидел черный купол, усыпанный светящимися точками и кружочками различной величины и цвета: зеленоватыми, голубыми, красными, желтыми. Точки и кружочки были сгруппированы неравномерно - какие-то из них образовывали скопления, а другие были рассыпаны по всему пространству. Черт бы их побрал, что интересного находили они в этом куполе, глазея на него с таким восторгом? Лично мне он напоминал самый обыкновенный потолок бара, изображающий звездное небо в дешевых забегаловках Парижа. При этом и сделан-то он был чрезвычайно бездарно!..
Пожав плечами, я оглядел зал. Как и в моей келье, в нем не было никаких предметов и только справа я заметил нечто, похожее на сломанный рояль с тремя рядами цветных клавиш, расположенных друг над другом. На стене за "роялем" виднелся большой матово-серый экран, или что-то в этом роде...
Между тем трое мужчин в туниках заметили меня и подняли рyки перед грудью ладонями наружу: это удивило меня, поскольку я не думал нападать на них, но потом решил, что они таким образом здороваются, и ответил тем же жестом. Никто из них не подал мне руки, никто не улыбнулся. Их лица были неподвижны и печальны, как и у моих сопровождающих.
Зная, что говорить бесполезно, я вопросительно взглянул на Нефертити. Она рукой указала на купол над моей головой, но я пожал плечами. Тогда она сделала знак одному из мужчин, рослому юноше в голубой тунике; он пошел и сел перед трехэтажным "роялем", потом нажал на несколько клавишей. Я не услышал никакого звука, которого ждал, но зато купол исчез, его сменил белый светящийся потолок, а экран стены почернел: на нем появились такие же разноцветные точечки и кружочки, какие до этого были на куполе.
Я ничего не понял. Наверно, это выглядело чрезвычайно глупо, потому что я уловил, как Нефертити и белокурый Аполлон опять переглянулись. Оба одновременно кивнули мне и протянули руки к экрану. Молодой человек за "роялем" продолжал нажимать на клавиши.
Светящиеся точки росли, будто приближаясь к нам. Потом тонкие светлые линии соединили некоторые из них: получился неправильный ромбоид с хвостом из двух или трех блестящих точек...
Что-то прояснилось вдруг в моей памяти. Вспыхнуло, погасло и опять вспыхнуло: несмотря на то, что в астрономии я тоже был невеждой, неправильный ромбоид с хвостом напомнил мне созвездие Большой Медведицы. Еще в детском возрасте мой дядя-холостяк, который увлекался звездочетством по причине отсутствия других забот, показал мне это созвездие. Но зачем показывали мне его здесь эти серьезные люди? Насколько мне было известно, в психиатрических больницах не преподают астрономию... Молодой человек в голубой тунике нажал на еще одну клавишу и в верхней части экрана появился маленький светящийся диск.
Нефертити и Аполлон выжидающе смотрели на меня, но на сей раз я уже совсем ничего не понял. Нефертити вздохнула. И тогда произошла катастрофа психическая, я хочу сказать. Нефертити показала пальцем сначала на себя, потом на меня и пошла по залу, указывая каждого присутствующего. Потом сделала круговое движение руками, как бы обнимая всех нас и весь зал, и, взглянув на меня очень пристально, подошла к экрану и указала на маленький светящийся диск: Я посмотрел на белокурого широко открытыми глазами - тот кивнул. Нефертити повторила свою пантомиму - она еще раз собрала нас и весь зал в маленький диск на экране.
Зал заходил ходуном у меня перед глазами - вместе с экраном и этими полубогами, глядевшими на меня с нескрываемым любопытством. Догадка была слишком страшна для моих истрепанных нервов. Покачнувшись, я утонул в спасительном мраке.
Итак, братья мои земляне, как вы уже догадались, я находился не где-нибудь, а в космическом пространстве, где-то в глубинах нашей Галактики, в утробе какого-то диска, уносящего меня к неизвестной цели.
Когда эта мысль, уже после того, как я в своей келье пришел в себя, приобрела ясную форму, я даже не ужаснулся, такой невероятной она мне показалась. Не знаю, чем меня напоили похитители, но я был так спокоен, что если бы в тот миг над моей головой появился тигр с разинутой пастью, я бы и тогда не пошевелился: только разве что любопытствовал бы, как чувствует себя человек, когда его едят в сыром виде.
Лежал я на спине и пытался думать логично: значит, я - не в психиатрической больнице, не в плену у врагов Франции, и не в тюрьме!.. Я летел меж звезд, как пчелка среди светлячков, где-то очень далеко от родной солнечной системы, если судить по близости к Большой Медведице. Но кто были они, взявшие на себя труд доставить меня сюда?..
К счастью, я вспомнил один факт, который сразу открыл мне глаза: человечество, несмотря на значительный прогресс космонавтики, дальше Марса не проникало. Оно констатировало, что на этой загадочной планете нет ничего загадочного и ничего, что заслуживало бы усилий достигнуть ее. Вообще у человечества еще не было аппаратов для галактических путешествий: оно очень разумно сосредоточило свои усилия на освоении близкого околоземного пространства, насыщая его разведывательными спутниками и ракетными базами для обстрела Земли... Следовательно, те, кто меня похитили, хотя и были похожи на людей, людьми не были. Тот факт, что они не говорили ни на одном земном языке и вообще не говорили, подтверждал мое умозаключение.
Мои дье, сказал я себе, вот интересно! Как бы удивились писатели-фантасты, узнав, что в нашей Галактике и в самом деле есть еще какое-то население, кроме земного, при этом упомянутое население не похоже ни на присмыкающихся, ни на грязный желудок коровы, ни на мох, ни на морские волны?! И как бы разочаровались астрономыпессимисты, твердившие, что человечество одиноко в Галактике?
Итак, я был в плену у инопланетных разумных существ. Весь вопрос был в том, какого черта я им понадобился. С другой стороны, размышляя трезво, я пришел к выводу, что похищение мое произошло как раз вовремя. Я почти закончил свой труд о грядущем веке, но не знал, что мне с ним делать цензура едва ли пропустила бы его сквозь свое мелкое ситечко; у меня были долги, крайние сроки выплаты которых угрожающе приближались; родная полиция, благодаря недоразумению с моей рукописью, заинтересовалась мной, а в таких случаях у нее был обычай возвращаться к объектам своего любопытства, чтобы рассмотреть их более внимательно... В этой ситуации ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ГАЛАКТИКЕ БЫЛО ЛУЧШИМ ИЗ ТОГО, ЧТО МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ СО МНОЙ.
Вот почему, осознав все это, вместо того, чтобы рассердиться на своих похитителей и демонстративно оставить их, я испытал к ним чувство симпатии и благодарности.
После пантомимического объяснения в "обсерватории" мой режим был облегчен. Люк кельи оставался всегда открытым, и я мог прогуливаться, сколько душа пожелает, по узкому коридору. Но в этом коридоре никого никогда я не встречал. Зато мог по нему бегать, кувыркаться, кричать, что есть мочи. А это было не так уж мало для француза в моем положении.
Опять стала приходить Нефертити. Она приносила еду и исследовала меня своими аппаратиками, которые теперь меняла каждый раз.
Несомненно, это были приятные визиты. Нефертити была так красива и мила, что я иногда закрывал глаза, чтобы не слишком волноваться.
Но мне не доставало разговора, человеческого контакта. Казалось, язык мой постепенно немеет от молчания. Тогда, используя присутствие моего инопланетного врача, я начинал рассказывать все, что приходило в голову: рассказывал ей о моем Пьере и его Марианне, с закрытыми глазами описывал Париж и словно чувствовал под ногами каменные плиты набережной Сены, критиковал своих коллег из коллежа и рисовал смешного отца Ивроня, вовсю ругал правительство и Патриотическую лигу, используя цветистый словарь докеров, с умилением вспоминал о мадам Женевьев, чья пенсия увеличилась на один франк в месяц. Иногда я не выдерживал и обращался к Нефертити, расхваливая все ее прелести самым изысканным образом: мне было странно, что и на эти мои речи она не реагировала. Земная женщина, даже слепоглухонемая от рождения сразу бы догадалась...
Однако лицо Нефертити оставалось печальным и непроницаемым. Только однажды, когда я запел, ее темные глаза вспыхнули живым блеском. А пел я какую-то легкомысленную песенку: о красотке Нанетт, раздававшей улыбки, как цветы, а когда она явилась перед небесным судьей, он простил ей все грехи за ее щедрость... Во взгляде Нефертити были и удивление, и недоумение - как будто бы понимая слова, она не улавливала смысла песенки.
Во время следующего ее посещения я спел "Марсельезу", но на эту песню она не реагировала.
Ее молчание, как и полная неизвестность будущего, начали действовать мне на нервы. Однажды, терпеливо дождавшись, пока Нефертити закончит свои исследования, я вскочил и взревел: - Мадам, несмотря на то, что вы так красивы, я больше не позволю притрагиваться к моей коже вашими дурацкими приборами!
Кончено! Я убью кого-нибудь! Разорву и съем!..
Я запел кровожадную песенку "Са ира", которой когда-то санкюлоты провожали аристократию на гильотину. Во Франции ее, конечно же, давно не пели, но передававшаяся из уст в уста, она стала известна мадам Женевьев, и я выучил песенку от нее - до того, как привратникам увеличили пенсии.
На этот раз Нефертити прореагировала. Она отступила на два шага назад, глядя на меня с явным страхом, но выслушала песню до конца. Но затем лицо ее приняло свое невозмутимое печальное выражение, и она начала собирать аппаратики.
Я демонстративно лег на спину, не переставая хохотать. И тут произошло нечто странное: до меня донесся нежный мелодичный голос, говорящий на французском: "Терпение, дружок!" Я подпрыгнул так, что едва не ударился головой о потолок. Но в келье уже никого не было...
Кто произнес эти слова, при том на отличном французском языке? Или, может быть, в результате одиночества я начал слышать голоса? Я вспомнил ненормального бывшего философа из нашего квартала. Он во всем был вполне нормальным человеком, за исключением того, что твердил, что после одиннадцати часов каждый вечер он слышал голос Пиррона, говорившего ему: "Друг, зачем волноваться? Жизнь - не больше, чем глупая шутка природы. Иди, выпей рюмочку мерно у папы Мишеля". По этой причине бывший философ после двенадцати, часов всегда отправлялся в бистро папы Мишеля... Я тоже, что ли, до этого дошел?
Во всяком случае совет - иметь терпение, благотворно подействовал на меня. К тому же Нефертити стала приходить ко мне всегда в сопровождении белокурого Аполлона, и я, понимая ситуацию, любезно встречал их, цитировал эпиграммы Горация и Ювенала, а провожал их еще более любезным "до свидания". В конце концов, говорил я себе, когда человек не может ничего сделать, он ничего и не делает. И успокоился. Помогло мне и воспоминание о вещих словах Пиррона...