Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Недаром в 1854 г. он был перепечатан в «Архиве» Калачова1 (позже была перепечатка в «Харьковском сборнике» в 1889 г.). Из Калиновского

64

Чулков заимствовал ряд деталей и целиком смету свадебных расходов, которая у него приведена даже с тем заглавием, какое дал ей Калиновский: «Смета, во что обходится свадьба простолюдину»1.

Поздние исследователи неоднократно обвиняли Чулкова в том, что он «многое придумывал, много записывал чужих выдумок»2. Однако едва ли имеются достаточные основания для таких утверждений: при отсутствии критических навыков и выработанных методов научной проверки Чулков, как и другие его современники, не мог, конечно, разобраться в «чужих выдумках», которые по большей части также объясняются обычными у путешественников и бытописателей ошибками наблюдения, но трудно указать случаи прямых личных изобретений Чулкова3.

С именем Чулкова связывается обычно еще одно издание, особенно популярное в русской литературе. Это известные «Русские сказки» (полное заглавие «Русские сказки, содержащие Древнейшие Повествования о славных Богатырях, Сказки народные и прочие оставшиеся через пересказывание в памяти Приключения. В Москве. В университетской типографии у Н. Новикова, 1780 — 1783, части 1 — 10». Позже были переиздания 1807, 1820 и 1829 годов). В действительности этот сборник принадлежит писателю В. А. Левшину, дворянину по происхождению, но в литературной деятельности примыкавшему к третьесословным писателям4. Василий Алексеевич Левшин (1746 — 1826) один из

1См. «Архив историко-юридических сведений, относящихся до Poccии издаваемый Николаем Калачовым», М., 1854, кн. II, половина вторая.

1Книжка Калиновского послужила образцом и примером для вышедшего в 1797 г. сочинения Глеба Громова «Позорище странных и смешных обрядов при бракосочетаниях разных чужеземных и в России обитающих народов и притом нечто для холостых и женатых», 1797. Указанный раздел в этой книге целиком заимствован из Калиновского, но в отличие от него она проникнута несколько высокомерным и снисходительным отношением к описываемому. Народные обряды представляются ему, как это часто встречается в литературе XVIII века, «странными» и «смешными», тогда как у Калиновского нет и тени подобного отношения.

2Ср., например: В. Шкловский, Чулков и Левшин, Л., 1933, стр. 97.

3Вопрос об источниках мифологических трудов Чулкова и Попова недавно пересмотрен заново П. Н. Берковым (см. статью «Ломоносов и фольклор»; «М. В. Ломоносов. Сборник

статей и материалов», т. II, М. — Л., 1946, стр. 123 — 124). П. Н. Берков также отрицает личное изобретательство в этом вопросе Чулкова и подробно устанавливает источник его ошибок; в частности имя богини Зимцерлы, в изобретении которой обычно упрекают Чулкова и Попова, по безусловно верному замечанию автора, произошло исключительно вследствие неправильного перевода вышедшего в 1601 г. сочинения рагузского архимандрита Мавро Орбини «Il Regno degli Havi («Царство славян»); русский перевод вышел в 1722 г., и в нем впервые встречается имя Зимцерлы, что является искажением приведенного у Орбини имени Симцергла (Simcergla). «Чулкова можно упрекнуть лишь в том, — пишет П. Н. Берков, — что, отправляясь от простого упоминания о Зимцерле, он без достаточных оснований пытался конкретизировать ее мифологическую функцию (там же, стр. 125). Зимцерла, по Чулкову: славянская богиня, владычествующая над началом дня.

4 Трудно сказать, каким образом создалось это недоразумение, прочно удержавшееся в историко-литературной науке XIX века. В 1816 г. Калайдович, упоминая о «Русских сказках», называет их автором Левшина («Древние российские стихотворения...», 1818, стр. XXI); в 1823 г. Н. М. Языков называет в качестве их автора Чулкова («Языковский архив», СПБ, 1913, стр. 37). С именем Чулкова «Русские сказки» упоминаются у Пыпина,

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

65

самых плодовитых и разносторонних писателей XVIII века. Список его сочинений и переводов включает в себя около девяноста названий самого разнообразного содержания. Первым его трудом был сборник загадок («Загадки, служащие дли невинного разделения праздного времени», 1773), последним — перевод известного в свое время сельскохозяйственного руководства.

В списке работ Левшина мы находим частью переводные, частью оригинальные сельскохозяйственные руководства, конский лечебник, поваренный словарь, руководство для обращения с винами, «Всеобщее и полное домоводство», «Коммерческий словарь», «Словарь ручной натуральной истории», перевод «Естественной истории для малолетних» Раффа и целый ряд переводных и оригинальных водевилей, комических опер, торжественных од, трагедию «Троян и Лида», критическое рассуждение о письме Вольтера по поводу лиссабонского землетрясения и т. д. И среди них два сборника сказок: первый назван выше, второй — «Вечерние часы, или древние сказки славян древлянских», ч. I — VI, М., 1787 — 1788.

Сборник Левшина пользовался огромной популярностью. Он затмил все прежние опыты в этом направлении, вроде чулковского «Пересмешника», и послужил образцом для дальнейших подражаний. «Целая литература «подражаний», — пишет В. В. Сиповский, — примкнула к этим произведениям, присвоила себе те же «общие места», ту же манеру письма, тот же тон. Из многочисленных авторов, действовавших у нас в этом направлении, один Чулков (т. е. Левшин, — М. А.) является наиболее самостоятельным и оригинальным: он свободно импровизировал, подделываясь то под манеру западноевропейских романистов, то под стиль нарядного творчества»1.

Но самое главное — этот сборник был в течение долгого времени одним из основных источников для знакомства с народной поэзией2.

66

Современники не умели и не могли еще разбираться в подлинном народном материале, состав и характер последнего им был неясен, и повести Левшина принимались если не за подлинную народную поэзию, то, во всяком случае, за очень близкое ей подражание. И именно к нему, как к источнику, обратился Пушкин, когда задумал свою первую поэму.

Архангельского, Сиповского, Сакулина и даже в учебнике Ю. М. Соколова («Русский фольклор», М., 1938, стр. 39, 421), хотя уже в 1933 г. это недоразумение было распутано В. Шкловским в его книге «Чулков и Левшин». В 60-е годы некоторые исследователи еще связывали данный сборник с Левшиным, а не с Чулковым. Н. С. Тихонравов полагал, что сборник принадлежит Чулкову, но второе издание его (1807) было выпущено Левшиным («Русские былины старой и новой записи», М., 1894, стр. 81), чем и объясняется данная путаница. Это объяснение принимает и Савченко (стр. 74).

1В. В. Сиповский, «Руслан и Людмила». К литературной истории поэмы. «Пушкин и его современники», вып. IV, СПБ, 1906, стр. 63.

2Он же был основным источником первого знакомства с русским фольклором западноевропейских читателей; уже в 1804 г. в «Archives litteraires de l’Europe», ч. I, был помещен перевод двух русских сказок из сборника Левшина («О Василии Бугославиче» и «О Чуриле Пленковиче»).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Некоторые новейшие исследователи «Руслана и Людмилы» склонны иногда отводить скромную роль в происхождении поэмы сборнику Левшина1, однако сближения, сделанные в свое время В. Сиповским, не утрачивают своего значения; впрочем, последний не ограничивает своих наблюдений только этим сборником, но привлекает и ряд родственных, которые, конечно, были хорошо знакомы Пушкину.

Своему сборнику Левшин предпослал чрезвычайно любопытное предисловие, являющееся своеобразной апологией народной сказки. «Издать в свет книгу, содержащую в себе отчасти повествования, которые рассказывают в каждой харчевне, кажется, был бы труд довольно суетный, — пишет он, — но я уповаю найтить оправдание...» Эти оправдания он видит в следующем: во-первых, романы и сказки были во все времена у всех народов и сохранили «важнейшие начертания» страны и ее обычаев («обыкновений», как выражается Левшин)2; во-вторых, сказки издаются у многих просвещенных народов. Он приводит в пример Парижскую всеобщую библиотеку романов, французскую «Bibliothйque Bleue», немецкую библиотеку романов, — все они, отмечает он, содержат повести, какие рассказываются у нас в простом народе. «Россия, — пишет Левшин, — имеет также свои, но оные хранятся только в памяти». Поэтому он и решился создать по образцу французских и немецких изданий своего рода библиотеку русских романов.

Материал левшинских сборников показывает, что автор их очень хорошо был знаком с устной поэзией; он, несомненно, знал подлинные народные былины, знал и сказки, но пользовался он этим совершенно своеобразно. Конечно, нет и речи о точной передаче народных памятников; Левшин свободно обращается с ними, соединяет разные сюжеты, соединяет сказку с былиной, подчиняя все в целом стилю западного рыцарского авантюрного романа. В его сказках встречаются и Василий Богуславич, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и Чурила, и другие богатыри, однако, кроме имен, в них нет ничего от русского эпоса: их поступки, образ действий, речи — все ведет к стихии западноевропейского рыцарского романа, но только в славянской, вернее псевдославянской оболочке. Рядом с Владимиром и Добрыней

67

действуют герои, заимствованные от западных и восточных повестей: Баломиры, Сидоны, Гассаны, герои из литературных волшебных сказок: волшебница Добрада, польский волшебник Твардовский и т. д. Его богатыри, так же как и рыцари, принадлежат к единому богатырскому ордену, странствуют по свету, так же, как рыцари круглого стола, защищают угнетенных, освобождают заключенных царевен, участвуют в турнирах.

B. В. Сиповский произвел подробный анализ сказок Левшина и установил их источники: они довольно разнообразны. Здесь произведения Ариосто, Баярда, Тассо, Виланда и сказки 1001 ночи в французском переводе, и сказки Мармонтеля.

1А. Л. Слонимский в специальной работе о «Руслане и Людмиле» («Первая поэма Пушкина», в сборнике «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», т. III, 1937) совсем не упоминает о сборнике Левшина.

2«Начертание» в лексиконе XVIII века означало «характер».

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Исключение составляет, как отмечено и В. В. Сиповским и C. В. Савченко, «Повесть о сильном богатыре и старославянском князе Богуславиче», довольно сильно сохранившая свою близость к былине о Василии Буслаеве. В изложении мы находим очень много черт, которые ведут непосредственно к русской былине или сказке. Так, например, Тугарин бросает огромный камень, и он только через полчаса возвращается на землю; под Добрыней конь «аки лютый зверь», «сам он на коне, что ясен сокол», у Милолики «очи сокольи», «брови собольи, походка павлина, грудь лебедина» и т. д. Наконец, в сборнике Левшина наряду с волшебными романами имеются и три подлинные народные сказки: «Сказка о племяннике Фомке» (т. е. сказка об искусном воре), «Сказка о воре Тимошке» и «Сказка о цыгане».

Включение этих сказок было, несомненно, смелым новаторством, своего рода «пробой» внести простонародный материал. Этот «опыт», однако, не встретил сочувствия и вызвал резкую критику в печати1. После «Русских сказок» Левшин издал «Вечерние часы, или древние сказки славян древлянских» (чч. I — VI, 1787 — 1788); это издание ничего существенно нового не вносит и является только дальнейшим развитием той же мысли, которая намечена в «Русских сказках». Иностранные источники в «Вечерних часах» сказываются еще более отчетливо, в частности французские литературные сказки.

Чулков и Левшин своими публикациями и переработками народных материалов выполняли ту же миссию, что на других участках культурного фронта выполняли публицисты, экономисты, философы типа Десницкого, Курганова и др. Самым замечательным деятелем в этом кругу был знаменитый русский просветитель

68

Николай Иванович Новиков (1744 — 1818), тесно связанный с ними всем характером своей деятельности и бывший с многими из них в близких отношениях. В сущности он и был, как формулировал еще Тихонравов, идейным центром этого фронта. Новиковым, как и ими, писал Тихонравов, «руководило стремление вести средний класс к просвещению». Попытки Курганова и Чулкова Тихонравов называет лишь временными и разрозненными, Новиков же «сознательно и обдуманно всей литературе стремился дать это направление» и стал, таким образом, в центре этого нового движения нашей литературы; около него собирался кружок, исполнявший его мысль и волю в обширных размерах. Особенное внимание обратил Новиков на необходимость широкого ознакомления русского общества со своим прошлым; он хотел заставить «уважать родную старину» во всех ее проявлениях; в этих целях он предпринял издание знаменитой в истории русского просвещения «Вивлиофики». («Древняя российская вивлиофика, или собрание древностей российских, до российской истории,

1 Рецензент «Санкт-петербургского вестника» (1781, апрель) писал: «Из прибавленных издателем новых сказок некоторые, как-то: о воре Тимохе, Цыгане и проч., с большею для сея книги выгодою могли бы быть оставлены для самых простых харчевень и питейных домов, ибо всякий замысловатый мужик без труда подобных десяток выдумать может, которые ежели все печати предавать, жаль будет бумаги, перьев, чернил и типографских литер, не упоминая о труде господ писателей». На эту рецензию впервые обратил внимание В. Шкловский в названной уже выше своей книге о Чулкове и Левшине

(стр. 172 — 173).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

географии и генеалогии касающихся», 1775). Среди разнообразных исторических памятников должны быть, по мысли Новикова, привлечены и опубликованы народные суеверия, предания и т. п. «Полезно, — писал он в «предуведомлении» к первому изданию «Вивлиофики», — знать нравы, обычаи и обряды древних чужеземских народов; но гораздо полезнее иметь сведение о своих прародителях; похвально любить и отдавать справедливость достоинствам иностранных, но стыдно презирать своих соотечественников, а еще паче и гнушаться оными»1.

Новиков вполне отчетливо осознал значение народного предания и народных песен в воссоздании национальной истории, и первый высказал мысль о необходимости научных их публикаций, без поправок и искажений. В рецензии на «Описание славянского баснословия» М. Попова Новиков дал высокую оценку этой книге. «Сочинитель оного собрал из разных писателей и оставшихся от глубокия древности песен и игр все, что ни касается до сея материи; но мы бы желали, чтобы для большого еще изрядства сея пиесы, присовокуплены были к ней самые песни и описания игр, оставшихся от языческого суеверия, дабы читатели не могли иметь сумнения на догадки сочинителевы в тех местах, где употреблены оные, и могли бы делать свои заключения»2.

Из этих соображений Новиков переиздал (с дополнениями) сборник Чулкова, дав ему новое заглавие3. Это издание, известное

69

под именем «Новиковского песенника», пользовалось в первой четверти XIX века широкой популярностью в русском обществе и литературе и в течение долгого времени было основным источником для знакомства с русскими народными песнями.

§ 6. Сборники Чулкова, Левшина пользовались огромной популярностью, неоднократно переиздавались и имели огромное значение для дальнейшего развития фольклористики. Вслед за сборником Чулкова один за другим выходят два нотных песенника, замечательных для своего времени и по своему значению в истории русских фольклорных изучений. Первый, составленный и изданный Василием Федоровичем Трутовским: «Собрание русских простых песен с нотами» (части I — IV, СПБ, 1776 — 1795)1; второй — И. Прача: «Собрание народных русских песен с их голосами». Печатано в типографии Горного училища, 1790. Оба они в той или иной мере связаны со сборником Чулкова.

Сборник Трутовского имеет значение не только для музыкальной этнографии, но и для изучения русского устного творчества в целом. Трутовский пользовался рукописными и печатными сборниками, но, кроме того, был и сам собирателем (П. К. Симони называет его «первым собирателем русских мелодий»); более того, он сам был носителем фольклора. С этой стороны его песенник, так же как и сборник Чулкова, представляет великую историческую ценность как одно из ранних песенных

1«Древняя российская вивлиофика», т. I, 1891.

2«Санкт-петербургские ученые ведомости», 1777, № 8 — 9.

3«Новое и полное собрание российских песен, содержащих в себе песни; любовные, пастушеские, шутливые, простонародные, свадебные, святочные, с присовокуплением песен из разных российских опер и комедий», в шести частях, М., 1780 — 1781; первые четыре части являются перепечаткой сборника Чулкова.

1Первая часть вышла тремя изданиями: 1776, 1782 и 1796 гг.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

собраний, сохранивших старинные редакции. Так, например, у него впервые появляется песня о Разине («Что да на матушке на Волге не черным да зачернелось»); немало в его сборнике, чернеческих песен антиклерикального характера, которым соответствуют и некоторые ненародные пьесы его сборника («Мне старческая келья не гонит тень из глаз» и др.); наконец, в него включены и украинские песни2.

70

К числу крупнейших явлений в истории изучений русского фольклора, а отчасти и в истории русской литературы в целом, должен быть отнесен сборник Прача «Собрание народных русских песен с их голосами» (СПБ, 1790; изд. 2, 1806; изд. 3, 1815)1. Роль Прача в составлении этого сборника в сущности не вполне ясна. Державин и Ф. Львов утверждали, что Прач только положил на музыку собранные народные песни, инициатива же и самое собирание принадлежит Н. А. Львову. Основываясь, на этих сообщениях, А. Пальчиков уже категорически приписал составление его Н. А. Львову2. Вопрос этот очень запутан и до сих пор еще не может считаться решенным. Н. Ф. Финдейзен и С. Орлов считают необходимым возвратиться к старой традиции, хотя первый также сомневается, что Прач был собирателем3. Этот вопрос осложнен еще и тем, что второе и третье издания вышли уже после смерти Львова, а между тем в них имеются значительные изменения и в содержании сборников (второе издание пополнено пятьюдесятью номерами) и в тексте предисловия («предуведомления»). Но как бы ни решался вопрос, важная роль Львова в составлении и публикации этого сборника совершенно бесспорна:

2 В посвященной Трутовскому литературе чрезвычайно много неясностей и противоречий, лишь отчасти устраненных исследованиями П. К. Симони и Н. Ф. Финдейзена. Как установлено П. К. Симони, В. Ф. Трутовский был сыном синодального священника (а не священником, как утверждали некоторые исследователи); позже был придворным камергуслистом. Точные биографические даты его не установлены: вероятнее всего, что он родился около 1740 .г., а умер в первые годы XIX века (до 1816 г.). На придворную службу он поступил в 1761 г., начав ее, подобно Чулкову, в должности лакея. «В патенте, выданном ему из правительствующего сената 12 января 1767 г., сказано: «...за оказанную его к службе нашей ревность и прилежность, Двора Нашего Квартирмейстером, в ранг сухопутного прапорщика, 1766 года ноября 24 дня всемилостивейше пожаловали и учредили...» (Симони, Камер-гуслист В. Ф. Трутовский и изданный им первый русский нотный песенник, М., 1905, стр. 6). Симони, так же как до него Бессонов, считал, что Трутовскому особенно покровительствовал при дворе Потемкин. Н. Ф. Финдейзен ограничивает это суждение, но также считает вероятным, что Потемкин вместе с Нарышкиным и Державиным оказали содействие Трутовскому в его издательском предприятии (И. Финдейзен, Очерки по истории музыки в России, т. II; вып. 6, М. — Л, 1929, стр. 314 — 315).

1Второе издание было озаглавлено: «Собрание русских народных песен с их голосами, положенных на музыку Иваном Прачем, вновь изданное с прибавлением к оным второй части… В Санкт-Петербурге, печатано в типографии Шнора, 1806 года». Третье издание целиком повторяет второе. Предисловие ко второму изданию начиналось следующими словами: «По желанию некоторых любителей русского народного пения издается сие новое Собрание русских народных песен с исправлением погрешностей, вкравшихся в первое издание и с прибавлением второй части». Второе издание было пополнено пятьюдесятью новыми текстами.

2Переиздание 1896 г. под редакцией А. Пальчикова: «Русские народные песни, собранные Н. А. Львовым. Напевы записал и гармонизировал Иван Прач. Изд. А. Суворина».

3Решительно возражает против умаления роли Прача в составлении данного сборника и такой авторитетный исследователь, как А. И. Соболевский (см. его рецензию на изд. Суворина «Этнографическое обозрение», 1897, № 1, стр. 178 — 179)

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

несомненно, ему принадлежит и инициатива всего дела, и отбор, и редактура текстов; ему же принадлежит и предисловие к первому изданию, озаглавленное «О русском народном пении»4.

Николай Александрович Львов (1751 — 1803) — типичный представитель энциклопедической культуры XVIII века. Последний

71

биограф его так характеризует разнообразную и кипучую его деятельность: крупный чиновник и делец, архитектор, геолог, художник, музыкант, археолог, поэт и теоретик, он неоднократно совершал большие путешествия по России: на Кавказе исследовал минеральные воды, в Крыму занимался археологией, в Боровичах открыл залежи каменного угля и делал опыты извлечения из него серы; «он изобретает способ строить здания из битой глины, строит гатчинский «Приорат», учреждает у себя в имении «училище земляного битого строения»; переводит и пишет книги по архитектуре и технике, устраивает придворные праздники, пишет стихи, либретто для опер, собирает русские песни, переводит Анакреона, издает летописи»1 и т. д. Вместе с тем он меценат — покровитель музыкантов и художников — и близкий друг самых выдающихся писателей своего времени, тянущихся к нему, как к признанному авторитету в вопросах искусства. К кружку Львова принадлежали Державин, Хемницер, Капнист, Оленин, позже Дмитриев. Н. Ф. Финдейзен полагает, что к этому кружку были близки и композиторы Бортнянский и Ф. Лубянский. Прача Финдейзен также относит к его кружку, хотя прочных указаний на то в литературе не имеется. Кружок Львова боролся за национальную литературу и за национальные формы искусства, противопоставляя последние поэтике классицизма. В литературной практике эту борьбу возглавлял Державин, теоретиком и лидером кружка был Львов. Именно Львов ориентировал поэтическое творчество на народную лирику, видя в ней один из источников новой поэзии. Предвосхищая Востокова, он настаивал на обращении к свободному народному стиху, и его «Добрыня» был одним из первых практических опытов в этом направлении. Ему же принадлежит ряд подражаний русской песне.

Повышенный интерес к народной поэзии характерен и для других членов Львовского кружка: для Державина, для Бортнянского, особенно для Капниста, для Дмитриева, в творчестве которых очень заметно воздействие фольклорных элементов. Дмитриев же издал в 1796 г. «Карманный песенник, или собрание лучших светских и простонародных песен». Сборничек его разделялся на следующие отделы: песни нежные, песни, подряжаемые простонародным; песни веселые, сатирические, застольные, военные, во вкусе простонародных, темничные, воинские, святошные,

4 Иван (Иоганн Готфрид) Прач, родом чех, в Петербург переселился в 70-х годах; список его работ приведен у Финдейзена (т. II, вып. 6, стр. 322 — 323). Во второй половине XIX и начале XX века исследователями был высказан ряд отрицательных суждений о работе Прача (В. Одоевский, А. Серов; А. Пальчиков, В. Линева). Пересмотр этих суждений был сделан в 1910 г. (еще несколько робко) чешским музыковедом Эм. Горским.: Emil Hогskу

Ćech Jan Ргаć, sbйratel ruskэch pisni (Casopis muska Kralovstvi Ćeskйho, Rocnik XXXIV svazek

ćturty, Praha, 1910, стр. 441 — 446), однако статья его осталась незамеченной русскими исследователями.

1 3. Артамонова, Неизданные стихи Н. А. Львова, «Литературное Наследство», № 9 — Ш, 1933, стр. 286.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

опыт их классификации или, вернее, номенклатуры и высказывает гипотезу (явно ошибочную) о греческом их происхождении. Основанием для последнего суждения служит высокое совершенство песен, какого не могли, по мнению автора, достичь «простые люди» и которое может быть объяснено только подражанием какому-нибудь замечательному образцу, т. е. в данном случае песням — музыке древней Греции1.

Более важное значение имеет предисловие ко второму изданию, озаглавленное «Предуведомление» и представляющее собой переработку вводной статьи Львова к первому изданию (без изменения перепечатанное и в третьем). Автор «Предуведомления» остается неизвестным2. В нем уже отвергнута гипотеза

74

греческого происхождения русских песен и отмечено только большое сходство греческих и русских народных песен. Самым же важным в этом предисловии является противопоставление русских песен западноевропейским с точки зрения их народного происхождения. «В полуденной Франции, т. е. в Лангедоке и Провансе, а равным образом в

1 Это предисловие было перепечатано под заглавием «О происхождении русских песен» в «Карманной книжке для любителей музыки на 1796 год», изд. Герстенберг и К°.

2 С. Орлов считает автором предисловия ко второму изданию Прача; так же склонен думать и Н. Ф. Финдейзен. Однако не исключена возможность, что новое предисловие было подготовлено еще Львовым; на это дают намек, между прочим, следующие строки: «Продолжая собирать сии песни, должно было еще более увериться, что нет народа, толь способного к сложению оных, как русской», т. е. автор предисловия говорит о себе как о собирателе песен для предыдущего издания. Но, с другой стороны, следует отметить и элементы полемики (по вопросу о греческом происхождении народных песен) и то, что автор нового предисловия говорит об авторе предисловия к первому изданию всегда в третьем лице.

Автор «предуведомления» несомненно знал английскую литературу; по мнению г. А. Гуковского (высказанному в беседе с автором настоящей книги), это обстоятельство служит доводом против авторства Львова, так как последний не знал английского языка. Однако современники называли Львова «русским Шапелем», т. е. сравнивали его сборник с вышедшим в 1760 г. знаменитым в истории английской литературы и фольклористики сборником: Edward Chapell, Proclusions or select Pieces of ancient Poetry, compilled with great Care from the several originals and offerds to the public as specimens of the integrity that schould be fond in the Editions of worthy authors. Сборник Е. Chapell замечателен тем, что в нем впервые в английской литературе выдвинут принцип точной передачи народного текста; Chapell решительно протестовал против допускаемых искажений подлинно народно-балладного стиля и особенно против попыток его модернизации, как это было принято в его время и что с особенной силой сказалось в издании сборника Перси. Однако Chapell остался надолго одиноким в английской, да и вообще в западноевропейской литературе, и его сборник был заслонен вышедшими вслед за ним изданиями Перси, Макферсона и др. Сближению имен Львова и Chapell содействовало, вероятно, и то, что оба они отчетливо представляли научное и литературное значение публикуемых ими текстов и их роль в развитии национальной литературы.

Во всяком случае, вопрос об имени автора второго предисловия остается совершенно невыясненным и принадлежит к числу довольно многочисленных «темных мест» русской фольклористики XVIII века. Может быть, автором был кто-либо из кружка Львова, ибо весьма сомнительно, чтобы Прач так свободно ориентировался в таких вопросах, как проблема народного характера или национальной специфики русской народной песни и пр. Следует подчеркнуть, что теоретические установки предисловия вполне соответствуют художественной практике кружка и, таким образом, самого Львова, который также в сентиментальном плане трактовал образы русского фольклора (см. ниже, стр. 76).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика XVIII века.

Шотландии народных песен очень много, но во Франции приписывают сочинение их сословию трубадуров. В Шотландии же остались они, по преданиям, от древних бардов. Напротив того, в России сочинители народных песен совсем неизвестны и, следовательно, оные более принадлежат всему народу. По содержанию некоторых из них можно догадываться, что сочинители были казаки, бурлаки, стрельцы, старых служеб служилые люди, фабричные, солдаты, матросы, ямщики; но начало старинных песен, как-то свадебных и хороводных, скрывается во мраке древности».

Это первое в русской, литературе применение к народной словесности научного метода и научных точек зрения. Автор отчетливо противопоставляет обрядовую поэзию остальным видам народных песен. «Между оными, — пишет он, — нет ни одной в наши времена сочиненной». «К сему роду песен, особливо к свадебным, у простых людей сохраняется некоторое особливое почтение, которое, может быть, остаток, древним идолопоклонническим гимнам принадлежащий. Легко статься может, что сие самое почтение причиною непременного (т. е. неизменного. — М. Л.) их состояния: кто осмелится из простолюдимов прибавить или переменить что-нибудь в такой песне, которая в мыслях его освящена древностию обычая?» Подчеркивает также автор и значение народных песен для постижения народного характера. «Может быть, не бесполезно будет сие Собрание и для самой философии, которая из народного пения старается заключать о народном характере». «Характеристическое русское пение» составляет, по мнению автора, минорные тона русских протяжных песен; это свидетельствует о нежности и чувствительности русского народа, а также и то «расположение души к меланхолии, которое производит великих людей во всех родах». Эта «минорность», однако, нисколько не свидетельствует о какой-либо слабости духа, наоборот, «нынешние философы увидят из содержания народных песен любовь россиян ко славе, решимость их на отважные подвиги, прославление храбрости и воинских доблестей, везде священное подобострастие к государям, привязанность и почтение к родителям, тесный союз родства между братьями и сестрами, неутешную горесть любовницы о потере милого друга. Заключение философов будет весьма выгодное для русского народа, а свидетельство истории подтвердит справедливость их мнения». Наконец, автор предисловия возражает против чрезмерного приглаживания песен, главным образом народной мелодии. «...правила и музыкальные приятности, в искусстве почерпнутые и в народное пение вводимые, хотя придают

75

ему несколько совершенства, но между тем изглаживают, так сказать, характерный народный напев: оный уподобляется тогда общему пению, употребляемому во всех землях, и не может производить над слухом того чувствования, которое испытуется при слушании песни, особому народу принадлежащей». Это предисловие является своего рода историколитературным манифестом, отчетливо вскрывая отношение кружка Львова к проблеме народной поэзии и ее значения в деле создания национальной литературы. Чрезвычайно характерно это упоминание о меланхолии как национальной черте и как постоянном свойстве великих душ. Это оправдание и обоснование сентиментального стиля, который утверждался в поэзии Львова и в прозе Карамзина. Вместе с тем определенно