В ее основу меньшевики положили несколько принципиальных соображений.

1. По их мнению, в экономической области российское правительство должно было считаться не с социальной или идейной значимостью тех или иных акций, а с уровнем развития производительных сил страны. Они предложили разгосударствить мелкую и среднюю промышленность, и строить экономику на рыночных принципах.

2. В то же время, они предлагали сохранить в собственности государства основные средства производства, как основу движения к социализму.

Главное, были уверены меньшевики, необходимо было отказаться от прежней аграрной политики. В этом вопросе они исходили из уровня развития производительных сил страны и необходимости спасения революции от поднимающейся волны крестьянского и общенародного протеста.

Еще на VIIIсъезде Советов в декабре 1920 года они предложили измененить продовольственную политику в направлении, оставляющем крестьянину стимулы для расширения и улучшения своего хозяйства, ввести продовольственный налог вместо продразверстки. Там же, наVIIIсъезде, они предложили отказаться от политики общей национализации промышленности. Государство должно ограничиться сосредоточением в своих руках непосредственного ведения хозяйства только в основных и наиболее крупных, концентрированных ее отраслях и только в крупных предприятиях. Для развития других секторов они предложили широко использовать кооперацию и частный капитал.

По сути дела, предложения меньшевиков мало отличались от экономических мероприятий, осуществленных большевиками после введения НЭПа.

В 1922 году, уже ретроспективно оценивая возможности развития России в эпоху гражданской войны, меньшевики были уверены, что при условии успешного развития революции на Западе, эта платформа меньшевистской партии позволяла развиваться России не в направлении классического западноевропейского капитализма, а по некапиталистическому пути. Лидеры меньшевиков в 1922 году писали, что их программа предполагала сохранения в руках государства основных отраслей промышленности и транспорта, при допущении участия в них частного капитала под контролем государства, денационализации внутренней торговли, средней и мелкой промышленности, закрепления за крестьянами их земельных участков. Система обмена между городом и деревней должна была строиться на основе соглашения между потребителями и производителями, при активном участии кооперации. В руках государства должна была остаться монополии внешней торговли.

В оценке социализма меньшевики, так же как и большевики, в начале 20-х гг., оставались марксистами-антирыночниками. Систему экономических мероприятий, схожую с большевистским НЭПом они считали возможным использовать только в отсталых странах (типа России). В то же время они были уверены, что использование рыночных связей в гипотетических передовых европейских пролетарских государствах было совершенно недопустимым. Причины введения своей гипотетической экономической модели меньшевики видели в формационной отсталости России. Меньшевики определяли свою социально-экономическую модель как переходную. По их мнению, огосударствленные отрасли хозяйства должны были превалировать над частнстным сектором.

Вместе с тем, между предложенной меньшевиками гипотетической моделью постбольшевистского развития страны и реальным большевистским НЭПом существовали серьезные отличия. Меньшевики были твердо убеждены, что мероприятия подобные НЭПу следует проводить только в расчете на скорую победу международной революции, а большевики, и В.И.Ленин в их числе, были уверены, что НЭП необходим именно по причине затяжки мировой революции. Меньшевики считали важнейшим условием успеха своих экономических предложений - политическую свободу и полноценную демократию, равноправный союз всех трудящихся. Большевики более чем скептически относились к таким явлениям, как демократия, рассматривая ее как непозволительную роскошь.

В начале 20-х годов предложенная модель социально-экономической эволюции России предусматривала ее развитие при опоре на внешние источники - на гипотетические пролетарские государства Западной Европы, и предполагала сохранение абсолютного преобладания государственной собственности в структуре экономики страны. По-видимому, данная меньшевистская модель была во многом утопичной, ибо, так же как и большевистская, перекладывала разрешение российских проблем на «плечи» мировой революции. Однако, меньшевистские предложения выхода из тупика «военного коммунизма» оказались провидческими и были реализованы большевиками.

Помимо этого, в начале 20-х годов меньшевистские теоретики совершенно не «просчитывали» вопрос о рентабельности государственной промышленности, о проблемах, которые поставит ее содержание и модернизация перед другими секторами экономики и обществом в целом.

Введение большевиками НЭПа, в котором меньшевики совершенно справедливо увидели отражение собственных предложений, во многом изменило отношение социал-демократов к большевикам и к оценкам их социальнро-экономических и политических мероприятий. Большевики фактически разгромили меньшевизм в Росси. Прежнее оправдание политики большевиков исчезло. По мнению меньшевиков, большевики вернули худшую форму капитализма. Меньшевики стали утверждать, что большевистская власть превратилась в исторический анахронизм, в термидорианско-бонапартистскую партию, осуществлявшую власть над страной во имя сохранения своих привилегий и своей диктатуры.

В том же 1922 году Ф.И. Дан прямо утверждал, что коммунистическая диктатура при «новой экономической политике», при господстве буржуазно-капиталистического уклада превратилась в историческую нелепость.

Однвременно меньшевики сделали важный теоретичпеский вывод. В отличие от 1919-1922 годов, меньшевики пришли к выводу, что надежды на успех европейской пролетарской революции оказались несостоятельными. Меньшевики, будучи ортодоксальными марксистами, сделали в 1922 году в подготовительных материалах к партийной Программе совершенно правильный, с точки зрения формальной логики, вывод о том, что уровень развития производительных сил, степень социально-экономического развития страны неизбежно диктовали ее возврат к нормальному капиталистическому строю, к ее развитию на принципах западноевропейской модели.

Лидер партии Л.Мартов в 1922 г. предложил пересмотреть программу партии. «...Поэтому экономическая Программа нашей партии должна быть совершенно пересмотрена. Партия должна отправляться от того положения, что восстановление разрушенного народного хозяйства России будет совершаться на капиталистических началах, и что при данных исторических условиях это наиболее рациональный путь. Она должна, поэтому занять определенно отрицательное отношение ко всем попыткам большевиков затормозить этот процесс во имя отрыжки старокоммунистической утопии, или во имя чисто политической заботы о сохранении в руках государства источников экономического могущества, целях держать в зависимости от себя те или иные группы населения»².

В середине - второй половине 20-х годов меньшевики серьезно и во многом беспристрастно проанализировала тенденции развития большевистской России.

Меньшевики положительно оценивали принципиальную направленность большевистской социально-экономической политики. В то же время, меньшевики обратили внимание на противоречивые моменты большевистской социально-экономической политики. По их мнению, существование экономической основы большевистского режима госсектора - напрямую зависело от степени развития частнокапиталистического сектора. Россия столкнулась с проблемой накоплений капиталов для реконструкции изрядно обветшавшей за годы войн и изоляции, морально и физически устаревшей национальной индустрии.

Российская и иностранная буржуазия боялась делать долгосрочные инвестиции в экономику страны, так как революционно-экстремистское прошлое правящей партии, ее декларации о временности рыночных отношений препятствовали формированию обстановки доверия режиму. В середине 20-х годов меньшевики ясно осознали этот факт. По мнению меньшевиков, важнейшим условием получения западных инвестиций могло явиться предоставление политических гарантий неприкосновенности накоплений и собственности российской и иностранной буржуазии, т.е. введение той или иной формы контроля над всевластием большевистской бюрократии, или, иначе говоря, смягчение политического режима. Большевики, по мнению меньшевиков, не могли дать иные гарантии неприкосновенности инвестиций, кроме сиюминутных обещаний.

Кроме того, меньшевики были уверены, что большевики не могли решиться на последовательную поддержку частного сектора, так как это неминуемо привело бы к утрате ими власти, а значит, и надежд на осуществление плана социалистического обновления России.

Другим источником существования русской государственной промышленности являлась система перекачки капиталов из деревни в город. Однако, по мнению меньшевистских теоретиков, отсталость национальной промышленности, неумение большевистской власти грамотно наладить производство приводило к чрезвычайно высоким ценам на промышленную продукцию, «товарному голоду» и т.д. В середине 20-х гг. Меньшевики пришли к выводу, что такая экономическая система таила в себе угрозу социального взрыва. Население (прежде всего крестьянство) не могло долго терпеть «некомпетентное» правительство и не имело стимулов для товарного роста своего хозяйства. Крестьянство начинало переходить к самодостаточному хозяйству. Все это приводило к известным фактам: ухудшению снабжения городского населения продуктами, а промышленности сырьем, падению производства, сокращению экспортных возможностей страны и усилению политического недовольства существующими порядками в городе и в деревни, что в перспективе было чревато утратой власти большевиками.

По мнению меньшевистских теоретиков, именно осознание этой реальности заставило руководство большевистской партии отказаться от нэповской, полурыночной формы модернизации России и, начиная с 1928 года, подступить к «антиНЭПу», «контрНЭПу». Большевики ликвидировали рыночную экономику, основу расслоения общества и роста городской и сельской буржуазии и форсировали социально-экономические преобразования.

Ф.И. Дан писал об этом процессе в 1931 г. так: «... Именно сознание этих опасностей будит у них жгучую потребность как можно быстрее «проскочить» опасную зону, этот «горящий лес».

В страхе - действительный источник тех бешенных, авантюристических, все ускоряющихся «темпов», которые не считаются ни с какими объективными условиями, и тем самым подготавливают катастрофу, которую должны предотвратить»³.

Позже, в 1932 году, ретроспективно оценивая ситуацию конца 20-х годов, Ф.И. Дан признал, что преображение России осуществлявшеяся большевиками в виде НЭПа, не устраивало ни один социальный слой страны: одних - узостью отведенных рамок, других - ограниченностью возможностей этой политики.

«Завершение «восстановительного» процесса поставило в порядок дня «реконструкцию», создание новых производительных сил и их дальнейшее развитие. Для этой реконструкции рамки НЭПа оказались тесными: их с разных сторон ломали социальные силы, в них же окрепшие и созревшие. Ни хозяйственному мужику, жаждущему реализации своих революционных завоеваний, ни рабочему, поставленному в условия хозрасчета, ни «деловому» хозяйственнику, ни «частнику» предназначенному вместе с «кулаком» к мирному «врастанию в социализм», - ни одному из этих классов ни какие-либо отдельные стороны НЭПа, а весь политический и социальный уклад не давал простора для хозяйственного строительства или влияния на это строительство в духе их социальных интересов и их социальной природы. Но именно поэтому рамки НЭПа стали тесны для того социального слоя, который покрывал свое командующее положение и свои привилегии плащом «пролетарской диктатуры», ибо в них отныне был возможен застой, если не регресс»⁴.

В целом, меньшевики достаточно глубоко проанализировали большевистский рыночный вариант российской модернизации и пришли к выводу, что именно политические амбиции большевиков, их стремление к сохранению власти любой ценой привели к смене социально-экономического курса в конце 20-х годов. Меньшевики отказались от примитивной идеи, что главным мотивом действий большевиков в конце 20-х годов были чисто субъективные факторы, в частности, борьба И.В. Сталина за личную власть. По их мнению, И.В. Сталин, в определенной степени был вынужден свернуть НЭП, так как противоречия этой политики взрывали сложившуюся систему.

В то же время, меньшевики в середине 20-х годов предложили свою гипотетическую модель постбольшевистского социально-экономического развития страны. Они выступали за расширение и продолжение пределов НЭПа. Они предлагали отказаться от принципа всеобъемлющей национализации и от вмешательства государства в экономические процессы. В основание политики денационализации государство, по их мнению, должно было положить принцип содействия развитию производительных сил. Однако главное существенное отличие меньшевистской модели от большевистской заключалось в политической области. Они предлагали демократическую республику, опирающуюся на широкие массы рабочих и крестьян.

Следует признать, что меньшевистская модель середины 20-х годов была во многом декларативна и схематична. Очевидно, что простое введение рынка и демократии, базирующейся на широкой народной базе, не обеспечивает быстрой и безболезненной модернизации страны. Развитие событий в бывшем СССР и странах Восточной Европы в 90-х годах XX века убедительно доказало этот факт. По-видимому, можно предположить, что появление в России 20-х годов демократического режима не гарантировало привлечение в страну масштабных западных инвестиций, без которых, считали меньшевики, реальная модернизация страны была бы невозможна.

Позиции русской национальной буржуазии были основательно подорваны в ходе событий 1917-1921 годов. Новая нэповская буржуазия была слабой, торгово-посреднической, ее накопления были ничтожны. Опыт дореволюционной России показал, что индустриальная модернизация России возможна только «сверху». Помимо этого, совершенно ясно, что попытка ликвидации большевистского протекционизма неизбежно привела бы к разорению и без того слабой и отсталой российской национальной промышленности, безработице и т.д.

Однако в скором времени эти проблемы стали предметом пристального изучения теоретиков «Социалистического вестника».

В конце 20 - начале 30-х годов, большевики, вырываясь из противоречий НЭПа, начали осуществлять грандиозную программу преобразования России.

Первоначально теоретики «Социалистического вестника», впрочем, как и большинство русских беженцев были убеждены в скором крахе нового большевистского эксперимента. Почти все течения Зарубежной России восприняли слом НЭПа и новую большевистскую «Генеральную линию» достаточно негативно, как срыв естественных процессов развития России. Зарубежная Россия не приняла кровавые методы сталинского режима, совершенно безумные, не считавшиеся с возможностями страны темпы преобразований.

Однако вскоре тональность выступлений стала менее категоричной. Русская эмиграция убедилась, что большевики сумели подавить народное сопротивление, и более того, народ сплотился вокруг большевиков в ходе осуществления великих задач модернизации России. Примерно к 1932 году русская эмиграция четко осознала тот факт, что большевикам удается их дело преобразования России. Это привело к расколу русского зарубежья. Консервативное крыло Зарубежной России охватило глубокое уныние, вызванное пониманием того, что надежды на возвращение в Россию стали совсем призрачными. В связи с этим теоретики консервативных течений пытались убедить своих читателей, а скорее самих себя, в провале большевистского замысла и скорой гибели правящего режима.

Либерально-демократические и умеренно-социалистические круги русского зарубежья не отрицали грандиозности большевистских свершений, но обратили внимание читателя на факты реальных диспропорций, вызванные штурмовым характером сталинской модернизации, на ужасающие бедность, нищету и голод, принесенные большевистской политикой.

Вывод об успешности дела большевистской модернизации не укладывался в программно-теоретические прогнозы меньшевиков. Как следствие этого, на страницах «Социалистического вестника» развернулась самая глубокая в среде русской эмиграции полемика, связанная с проблематикой сталинской модернизации страны.

Поводом к дискуссии послужило появление ряда работ известного австрийского социал-демократа О. Бауэра, опубликованных в венской «Рабочей газете», в 1931 году. В своих работах того периода О. Бауэр одним из первых социологов обратил внимание на то, что деспотический, кровавый сталинский режим быстро «гонит» страну к прогрессу, и что буквально на глазах современников аграрная Россия превращалась в промышленную державу, в которой аппарат производства принадлежал не капиталистам, а, как выражался О. Бауэр, «совокупности трудящихся». Более того, О. Бауэр признал, что стремительное преображение России могла быть осуществлена только ценой голода трудящихся.

Однако, в новую эпоху опыт других стран и более высокий уровень научно-технического развития, по сравнению с ХIХ веком, когда была в основном осуществлена модернизация в Европе, должны позволить России минимизировать возможные потери и быстрее преодолеть период лишений. Логика рассуждений привела О. Бауэра к выводу, что гибель сталинского режима привела бы Россию к гражданской войне, срыву ее модернизации. Тем самым, по О. Бауэру, получалось, что социал-демократия не должна поддерживать антисталинское, антибольшевистское народное движение, а РСДРП должна была впасть в состояние своеобразного «анабиоза». По его мнению, поддержка сталинского режима означала бы преступление против русского народа, а поддержка народа, в свою очередь, выливалась бы в защиту консерватизма, борьбу против прогресса России, ее модернизации. Более того, Ф.И. Дан писал, что О. Бауэр выводил из сталинской модернизации социалистический строй в России. По его мнению, оставалось бы лишь дополнить этот государственный хозяйственно-плановый производственный организм политической демократией, чтобы получить законченный социалистический строй.

Естественно, появление работ О. Бауэра вызвало шок и спровоцировало острейшую дискуссию в среде социал-демократии русского зарубежья. В дискуссии приняли участие почти все теоретики зарубежного меньшевизма - Р. Абрамович, Г. Аронсон, П. Гарви, Б. Гуревич, Д. Далин, Ф.И. Дан, О. Доманевская, А. Югов и др. Тематика обсуждаемых вопросов была чрезвычайно широка, дискуссия затянулась на значительный срок, был даже поставлен вопрос об изменении партийной Программы.

Полемика, прежде всего, коснулась вопросов о сущности возникавшего советского социально-экономического строя, об отношении социал-демократии к большевистской диктатуре и сталинскому деспотизму, о тактике российской социал-демократии и программе действий правительства будущей постбольшевистской России, о сущности социального строя в будущей демократической России с учетом проблем, которые поставит перед обновленной страной противоречивое «большевистское наследство».

Дискуссия четко выявила теоретические и идейные позиции авторов «Социалистического вестника» - ведущих теоретиков меньшевистской партии, степень открытости к теоретическим новациям и глубину укоренившихся в их сознании догм.

Дискуссию открыл главный партийный теоретик Ф.И. Дан. Он был уверен, что большевики смогут довести свой эксперимент до логического завершения. Более того, в 1932 году он занял в дискуссии позицию, близкую к взглядам умеренных кругов ВКП (б). Он доказывал, что, социал-демократия может и должна поддерживать политику индустриализации, кооперации крестьянских хозяйств, но она ни в коем случае не должна поддерживать насилие над трудящимися, и поэтому те бешеные темпы, ради которых насилие практикуется и которые нужны лишь самой диктатуре.

В то же время, Ф.И. Дан не согласился с выводом О. Бауэра о том, что если в будущем политический строй России станет демократическим, постбольшевистская, демократическая Россия станет страной реального социализма. Ф.И. Дан счел такой вывод чересчур смелым. По мнению Ф.И. Дана, социальный строй постбольшевистской России можно будет определить как госкапиталистический, и только развитие международного социалистического и рабочего движения позволит как-то определиться в отношении перспектив развития России.

Ф.И. Дан оспорил также тезис О. Бауэра о том, что российская социал-демократия может выступить с самостоятельными требованиями только уже в постбольшевистской, демократической России, а до этого момента она должна находиться в своеобразном «анабиозе».

Вместо этого Ф.И. Дан предложил большевикам вступить в коалицию с социал-демократами для выработки более взвешенной политики.

Ф.И. Дана в оценке перспектив большевистского эксперимента поддержал А. Югов. (Следует заметить, что ранее, в конце 20-х годов, он, как впрочем, и большинство меньшевиков, был уверен в провале «Генеральной линии»). Однако в 1932 году он писал что, большевикам удался быстрый рост индустрии, преимущественное развитие средств производства. Они ликвидировали частную торговлю, превратили колхозы в преобладающий сектор сельскохозяйственного производства. Большевики сумели изъять у населения все его накопления на цели капитального строительства. По его мнению, сила государственного принуждения в СССР так велика, а сопротивление социальных групп было настолько сломлено, что основные свои задачи советская власть сумела выполнить.

Более того, А. Югов поддержал и процесс коллективизации по принципу - «да, но», увидев в процессах, совершаемых в последние с 1930 г. в связи с коллективизацией, объективно положительное явление, хотя и купленное непомерно дорогой ценой. Старое примитивное сельскохозяйственного производство было уничтожено и был осуществлен переход к машинизации и новым методам агрокультуры.

Статья Ф.И. Дана, в свою очередь, явилась серьезной темой для обсуждения на страницах «Социалистического вестника».

Решительным противником идей О. Бауэра и Ф.И. Дана проявил себя П. Гарви. П. Гарви занимал достаточно решительные позиции по отношению к большевизму и рассчитывал на его свержение народными массами. Он по праву считался лидером правого течения в меньшевизме. По его мнению, западная социал-демократия оказалась неподготовленной к тем «сюрпризам», которые ей преподнесла Россия, что привело к растерянности и прямой теоретической «капитуляции» западной социал-демократии перед теорией и практикой большевизма. Он пришел к выводу, что европейские социалисты разработали, точнее, искусственно сконструировали теорию «двух социализмов» – «европейского» и «русского».

Он был уверен, что европейские социалисты руководствовались принципом, то, что пригодно для Европы, непригодно для России и наоборот. П. Гарви доказывал своим оппонентам, что простая техническая интервенция не сможет превратить отсталую страну в передовую европейскую державу, поскольку само общество останется традиционным, не приемлющим достижения западной цивилизации, так как необходима целая историческая эпоха культурного перевоспитания общества.

Помимо этого, П. Гарви считал, что логика рассуждений привела О. Бауэра в ряды защитников сталинского деспотизма, так как последний являлся будто бы творческим фактором, создавая фундамент социалистического строя в России. Естественно, П. Гарви яростно выступил против позиции Ф.И. Дана. По мнению П.Гарви, Ф.И.Дан согласился с тезисами О. Бауэра и фактически поддержал сталинский курс на ускоренную модернизацию и стремительное создание социализма. П. Гарви упрекнул Ф.И. Дана за ревизию базовых положений меньшевистской Программы, видевшей будущее России в капиталистическом строе.

Теоретики российской социал-демократии отдавали себе отчет, что противоположные точки зрения, изложенные в работах О. Бауэра и Ф.И. Дана, с одной стороны, и П. Гарви, с другой, имели принципиальный характер, что процессы, связанные с большевистской модернизацией требовали адекватного, теоретического, программного осмысления.

Первой об этом откровенно заговорила О. Доманевская. Она утверждала, что прежняя программная установка РСДРП о том, что после «большевистского зигзага» Россия вернется к нормальному капиталистическому развитию, устарела.

В отличие от П. Гарви, О. Доманевская заявила, что прежние прогнозы, сделанные 40-50 лет тому назад, устарели. По ее мнению, в XX веке, при колоссальном развитии науки и техники, трансплантация высших форм капитализма в отсталые страны возможна, что давало шанс некоторым регионам «перепрыгивать через традиционные ступени развития». Поэтому, по ее мнению, оценки настоящего и будущего России базирующиеся на догматических представлениях о стадиях и темпах общественного прогресса были ошибочными. Она признала, что в деле модернизации России большевики добились огромных успехов, что Россия «бешеными темпами» догоняет Европу, и что эти успехи были достигнуты, прежде всего, благодаря особенностям советской системы, - концентрации и национализации экономики государством, а также плановому хозяйству.

Развивая свои идеи, О. Доманевская стала утверждать, что диктатура большевиков, конечно, не являлась диктатурой рабочего класса, однако, она была диктатурой, представлявшей интересы рабочего класса. В связи с этим она оспорила тезис Ф.И. Дана о госкапиталистическом характере советского строя.

Она даже оправдала насилие, творившееся по отношению к народу большевиками, заявив, что в противном случае высокие темпы преобразований были бы невозможны.

Реально О. Доманевская заняла самую левую, практически прокоммунистическую позицию в дискуссии, развернувшейся в «Социалистическом вестнике».

Естественным ответом на написанную с традиционалистских позиций статью П. Гарви и «новаторские» взгляды О. Доманевской явилась новая статья Ф.И. Дана.

Он напомнил, что в 20-е годы социал-демократы расценивали НЭП как период восстановления страны в рамках большевистской диктатуры. Социал-демократы были уверены, что кризисы НЭПа, необходимость его углубления приведут к изменению экономической политики в направлении усиления начал частной инициативы, что в свою очередь должно было привести к ограничению или даже к ликвидации большевистской диктатуры.

Однако признал Ф.И. Дан, прогнозам социал-демократов не суждено было сбыться. Развитие страны в 30-х годах пошло другим путем. Большевистская диктатура переродилась в систему личной власти Сталина, и именно сталинский режим приступил к подлинной модернизации страны на основе самой передовой западной науки и техники.

В начале 30-х годов Ф.И. Дану было совершенно ясно, что так называемая «органическая реконструкция», т.е. капиталистическая модернизация России на основе частного интереса заняла бы значительно больше времени и привела бы не к столь значимым результатам. В этом смысле сталинская политика «Генеральной линии», по мнению Ф. Дана, сопоставима, только с петровскими реформами.

Далее Ф.И. Дан сделал прогнозы, отличавшиеся удивительной проницательностью. Он со всей ясностью понял, что в течение долгих десятилетий российская экономика сохранит государственный облик. Более того, после ликвидации диктатуры и проведения преобразований в направлении частного предпринимательства, и политической демократии, государство в посткоммунистической России будет вынуждено длительное время быть попечителем индустриальных гигантов. По его мнению, эта политика будет определяться рядом факторов. Вновь возникшая буржуазия не сможет реально принять участие в процессах приватизации и уж тем более не сможет содержать убыточную, в целом, российскую промышленность.

Ф.И. Дан был уверен, что только иностранный капитал, или непосредственно, или через подставные российские фирмы, сможет стать хозяином экономики посткоммунистической России. Конечно, Ф.И. Дан отдавал себе отчет, что только иностранные инвестиции смогут переоборудовать российскую промышленность и сделать ее рентабельной. Посткоммунистическая Россия будет остро нуждаться в иностранном капитале, но в этом процессе необходимо будет четко соблюсти пропорцию между необходимостью привлечения иностранных инвестиций и опасностью колониального закабаления страны. В связи с этим именно государство должно выработать такие «правила игры», такие формы приватизации и привлечения иностранного капитала, которые обеспечили бы преобладание государственных активов в собственности смешанных обществ посткоммунистической России.

Помимо вопросов индустриального развития России, Ф.И. Дан проанализировал тенденции развития сельского хозяйства в будущей свободной России. Он предвидел, что насильственно созданные колхозы распадутся. Однако «лицо» российской деревни будут определять не фермеры, а добровольные кооперативные объединения, которые неизбежно возникнут на месте сельхозгигантов, так как это будет необходимо для грамотного использования уже имеющейся сельхозтехники и поддержания минимального уровня агрокультуры.

Кроме того, сами трудящиеся, создавшие трудом нескольких поколений мощнейший потенциал страны, не должны будут допустить разграбления накопленного, и будут требовать сохранения государственно-кооперативного облика посткоммунистической России. Поэтому, заявил Ф.И. Дан, стратегическая задача социал-демократии будущего должна будет заключаться в поддержке этого требования трудящихся.

Предложенные Ф.И. Даном направления пересмотра Программы РСДРП вызвали новую волну полемики на страницах «Социалистического вестника». Дискуссия приняла иное направление. О. Бауэр был «забыт». Участники дискуссии предали забвению проблему оценки сущности советского строя. Новая волна полемики развернулась по проблематике развития посткоммунистической, или, как тогда говорили, «по-большевистской» России.

Одним из первых против прогнозов Ф.И. Дана о развитии посткоммунистической России выступил один из основателей журнала, один из его крупнейших теоретиков – Р. Абрамович, придерживавшийся, как и П. Гарви, традиционалистских социал-демократических воззрений.

Р. Абрамович исходил из тезиса о бюрократизации и нерентабельности госпредприятий по самой своей сути. По его мнению, в посткоммунистической России государство сможет поддерживать существование госпромышленности только методами, схожими с методами коммунистических властей - фискальными акциями, дотациями и экономической изоляцией.

В связи с этим Р. Абрамович поставил совершенно закономерный вопрос об источниках финансирования российской промышленности, в соответствии с новым типом государственного устройства, будущей России. Он пришел к выводу, что демократическое государство не сможет принудить (курс. М.К.) потребителя (к которому он относил прежде всего крестьянство) финансировать госпромышленность. Р. Абрамович был уверен, что предложения Ф.И. Дана о необходимости сохранения промышленности в руках демократического государства являются финансовой и политической утопией. Все вышеизложенное, считал Р. Абрамович, заставит новое российское правительство развернуть масштабную приватизацию.

Далее он возразил против тезиса Ф.И. Дана о том, что национальная буржуазия не сможет играть существенную роль в процессах приватизации. Он был уверен, что национальная буржуазия легализует спрятанные при большевиках накопления, (капитал «теневой» экономики), помимо этого в Россию вернется капитал русской эмиграции и, наконец, буржуазия сможет воспользоваться государственными кредитами, если для этого будут созданы благоприятные правовые и экономические условия. В собственности демократического государства могут остаться только естественные монополии (железнодорожный транспорт, почта, телеграф и т.д.), важнейшие предприятия оборонной промышленности, и те убыточные предприятия, существование которых необходимо всему обществу (экология) и муниципальные предприятия.

Помимо этого, Р.Абрамович выступил против тезиса Ф.И. Дана о кооперативном облике посткоммунистической деревни. Р. Абрамович был уверен, что колхозный строй не сможет уничтожить собственническую психологию крестьян. Крестьяне будут ненавидеть колхозы, и при ликвидации диктатуры немедленно их покинут. Р. Абрамович решительно возразил Ф.И. Дану о необходимости государственной поддержки кооперативного строя посткоммунистической российской деревни.

В развернувшейся дискуссии Р. Абрамовича поддержал один их теоретиков «Социалистического вестника» - Г. Аронсон.

Он обрушился на идейные позиции Ф.И. Дана и О. Доманевской, причем взгляды О. Доманевской серьезно даже не анализировались и изначально рассматривались Г. Аронсоном как «полукоммунистическая ересь». Больше всего Г. Аронсон был возмущен солидарностью Ф.И. Дана с О. Доманевской в некоторых вопросах развернувшейся полемики.

Он категорически отвергал идею О. Доманевской о возможности перерастания советского строя в социалистический на основе реализации большевистской программы модернизации страны. Ф.И. Дана он обвинял в солидарности с О.Доманевской в этом вопросе, так как они увидели положительные аспекты в большевистской модернизации страны.

Г. Аронсон поддержал Р.Абрамовича в вопросе о необходимости масштабной приватизации госпромышленности в постбольшевистской России.

Однако, в отличие от Р. Абрамовича, Г. Аронсон не верил в реальность сокровищ, спрятанных при большевиках русской буржуазией, и поэтому он считал, что широкое участие национальной буржуазии в процессах приватизации будет практически невозможно, а привлечение иностранной буржуазии могло привести к колониальному закабалению страны, что, по его мнению, может поставить перед правительством посткоммунистической России серьезные проблемы.

Крайне отрицательно Г. Аронсон относился к большевистской коллективизации. Г. Аронсон видел только негативные последствия сталинской модернизации и призвал РСДРП дистанцироваться от всего созданного диктатурой.

В этом же направлении работал известный публицист Д. Далин. Он считал, что до революции Россия находилась на начальных стадиях модернизации и отставала от Западной Европы примерно на 50 лет. Большевизм, по его мнению, попытался решить историческую задачу отставания России в кратчайшие сроки, однако сверхиндустриализация и ускоренная коллективизация привели к созданию нерентабельной в целом экономики. В силу этого, Д. Далин принял за аксиому тезис о необходимости широкой приватизации госсобственности. Его не пугала мысль об опасности привлечения иностранного капитала в страну, наоборот, он считал, что только иностранный капитал способен переоборудовать российскую промышленность, и поэтому задача государства будет заключаться в создании всех условий по его привлечению. Сила российского демократического государства должна будет явиться тем фактором, который должен будет нейтрализовать опасность колониального закабаления страны.

Попытка передать предприятия рабочим коллективам, по мнению Д. Далина, неизбежно закончится плачевно. Рабочие не сумеют добиться рентабельной работы предприятий, а только повысят себе зарплату, что неизбежно вызовет процессы инфляции.

Д. Далин даже предвидел ситуацию переходного периода, когда диктатура ослабнет и начнет половинчатые реформы.

Схожую позицию относительно программы действий правительства посткоммунистической России занимал уже принимавший участие в дискуссии П. Гарви.

В отличие от своих коллег, веривших в большое будущее капиталистической России, воззрения П. Гарви отличал глубочайший пессимизм в вопросе о тенденциях развития страны. Он трезво оценивал финансовые возможности русской буржуазии и не верил в «клады», якобы «припрятанные» при большевиках. С другой стороны, он сделал пессимистический вывод, что инвестиционная привлекательность российской промышленности для иностранных финансовых институтов практически равна нулю. В связи с этим он отдавал себе отчет, что приватизация российских предприятий будет делом проблематичным. Посткоммунистическое правительство России столкнется с серьезнейшей проблемой финансирования нерентабельной госпромышленности, будет вынуждено закрыть большинство предприятий, в связи, с чем постбольшевистскую Россию будет ждать тяжелейший и затяжной социально-экономический, а возможно, и политический кризис, корни которого были заложены стремительностью сталинской модернизации.

Однако значительная группа теоретиков российской социал-демократии не верила в масштабную приватизацию как в панацею решения проблем российской экономики. Ф.И. Дана в споре с Р. Абрамовичем, Г. Аронсоном, Д. Далиным и П. Гарви поддержал А. Югов.

Вслед за Ф.И. Даном он пришел к выводу, что изменения, произошедшие в Советском Союзе, настолько глобальны, что обязательно требуют соответствующего отражения в Программе РСДРП.

Ретроспективно оценивая положения меньшевистской Программы 1924 года, А. Югов писал, что требование широкой денационализации было реалистично, так как у населения были в наличии средства, которые могли быть аккумулированы частным предпринимательством и вложены в развитие индустрии. В начале 30-х годов ситуация изменилась принципиально.

В связи с этим А. Югов сделал вывод, что центральный вопрос, который будет решать постбольшевистская Россия, будет вопрос о судьбе «большевистского наследства».

В отличие от своих оппонентов, А. Югов считал, что широкая приватизация означала бы расхищение созданного всем народом богатства. А. Югов отдавал себе отчет, что после прекращения самоблокады российской промышленности придется столкнуться с серьезными проблемами. Однако он категорически выступил против тезиса Р. Абрамовича о фатальной убыточности российской государственной индустрии. Он понимал, что определенная «чистка» промышленности от нерентабельных предприятий будет необходима, однако большинство предприятий, по мнению А. Югова, сумеют найти выход из создавшихся трудностей.

Тем не менее, при любой форме собственности, которая утвердится на различных предприятиях России, будь то передача предприятий рабочим коллективам, акционерным обществам или частным лицам, государство будет вынуждено оказывать национальной промышленности поддержку, включая выдачу кредитов, прямые субсидии, протекционистские акции и т.д. В противном случае, по мнению А. Югова, ограниченная приватизация или даже простая передача предприятий рабочим коллективам не состоится, так как найдется мало желающих взваливать на себя груз проблем российской промышленности.

Касаясь российского сельского хозяйства, А. Югов признал, что большевики методами насилия решили ряд положительных задач. «В уродливой форме коллективизации произошла ликвидация примитивного сельского хозяйства. Начался быстрый переход от убыточного экстенсивного к интенсивному хозяйству, от сохи к плугу, от простейших орудий к трактору и комбайну».

А. Югов был уверен, что в будущей постбольшевистской России большинство крестьян останется в добровольных коллективных объединениях, и в этих условиях демократическое российское правительство просто обязано будет предоставить льготы сельскохозяйственным коллективам, дабы спасти их от разграбления и распада на мельчайшие «хозяйственные единицы»

Позиции А. Югова были достаточно аргументированы, однако он не назвал источники финансирования национальной промышленности, без чего его тезисы превращались в набор рекомендаций. Общеизвестно, что проблему источников финансирования российской промышленности и сельского хозяйства российское правительство пытается решить с 1992 года и пока не может найти приемлемые пути решения.

Эту тему продолжил Б. Гуревич. Он напомнил, что его оппоненты – В. Абрамович и Д. Далин – определяли хронологические рамки переходного периода, в ходе которого постбольшевистская Россия должна была превратиться в нормальное государство европейского типа, примерно в 10 лет. В течение этого времени любое российское правительство будет вынуждено поддерживать национальную экономику.

В отличие от А. Югова, Б. Гуревич попытался теоретически найти источники финансирования российской промышленности. Б. Гуревич оспорил тезис Р. Абрамовича о возможном благоприятном инвестиционном климате в постбольшевистской России. В «клады» русской буржуазии он просто не верил. С другой стороны, он высказал сомнение, что в Россию «ринется» капитал русского зарубежья, а также международный капитал, ибо Россия, по его мнению, будет страной с рискованной и прямо убыточной экономикой.

Логика рассуждений привела Б. Гуревича к выводу, что именно государство будет вынуждено длительное время определять экономическую ситуацию в стране, оно будет ответственно за судьбу «большевистского наследства». Любое российское постбольшевистское правительство будет вынуждено решать этот вопрос, используя различные методы, прибегая и к иностранным займам и налоговому прессу на потребителя и рентабельно работающие секторы экономики страны.

Попытку как-то разрешить эту проблему и одновременно подвести определенные итоги дискуссии предпринял ее зачинатель Ф.И. Дан. Прежде всего, он предложил своим оппонентам исследовать большевистскую политику и ее результаты, оставаясь на почве науки, а не эмоций. По его мнению, моральные категории не должны заслонять объективную картину свершений.

Строй, созданный большевиками в результате их модернизации страны, Ф.И. Дан ни в коем случае не признавал социалистическим, а определял его как госкапиталистический. По его мнению, судьба России и «большевистского наследства» будет зависеть от расклада сил в новом, постбольшевистском мире. Если в передовых странах утвердится социалистический строй, то в демократической России строй государственного капитализма рано или поздно трансформируется в социалистический, и в этом случае, роль государственного и кооперативного секторов будет определяющей в смешанной экономике страны. И, наоборот, в случае утверждения в новом мире капитализма в России постепенно утвердится система частного капитала.

Получалось, что в целом, в оценке будущего России, меньшевики и, прежде всего Ф.И. Дан, вернулись к оценкам 1919-1923 годов, когда они также связывали перспективы Русской революции с развитием событий в Европе.

В целом, дискуссия 1932 г. оказалась очень плодотворной. Анализ, проделанный теоретиками «Социалистического вестника», позволил им буквально предвидеть сценарии развития посткоммунистической России, предугадать «зигзаги» политики правящих кругов новой России.

Участники дискуссии пришли к более или менее единому мнению в оценке сталинской модернизации страны. Все они признавали, что кровавый сталинский режим методами азиатской деспотии создал буквально «на костях» народа мощную индустрию и колхозный строй. Производительные силы страны выросли во много раз. Примитивный традиционный аграрный строй был насильственно уничтожен. Однако ускоренное, во многом искусственное насаждение передовой материально-технической базы в отсталой стране привело к серьезным негативным последствиям, одним из которых была изначальная нерентабельность советской экономики.

В связи с этим выводом, участники дискуссии проанализировали проблемы, которые могло поставить перед правительством демократической постбольшевистской России «большевистское наследство».

Дискуссия выявила три основные точки зрения российской социал-демократии на судьбу посткоммунистической России.

Левый фланг был представлен точкой зрения О. Доманевской, считавшей, вслед за О. Бауэром, что демократическая надстройка над созданным большевиками базисом позволит России стать высокоразвитой страной подлинного социализма.

Центристские позиции в дискуссии занимали Ф.И. Дан, А. Югов и Б. Гуревич. Они признавали, что сталинизм проделал черновую, неблагодарную работу, на проведение которой «нормальному» российскому капитализму потребовались бы десятилетия. Постбольшевистскую Россию они видели страной со смешанной экономикой, при преобладающей роли государственного и кооперативного секторов. По их мнению, Россия будет государством социально-ориентированным, и что в целом, такой строй можно определить как строй госкапитализма. Они были уверены, что полный возврат к частному капитализму в постбольшевистской России был бы делом весьма проблематичным и более того, это был бы шаг назад от достигнутого уровня обобществления, созданного всем народом экономического потенциала страны.

Они предложили две модели постбольшевистской модернизации страны.

Первая модель базировалась на гипотетической возможности утверждения социалистического строя в передовых государствах мира. В этом случае демократическая постбольшевистская Россия могла найти источники решения своих социальных, экономических, технических и даже политических проблем в потенциале развитых пролетарских государств.

Однако, по-видимому, левые социал-демократы реально не рассчитывали на подобное развитие событий, так как их серьезные теоретические разработки, касающиеся судьбы страны строились на признании факта капиталистического окружения постбольшевистской России. В силу этого они разработали другую модель модернизации.

В принципе, они согласились с тезисом о нерентабельности советской государственной экономики, однако они были уверены, что ее реструктуризация обязательно должна будет затянуться на десятилетия. В течение этого периода любая российская власть будет вынуждена содержать госпромышленность. Помимо этого, они согласились с тезисом своих оппонентов о низкой привлекательности российской экономики для частных западных инвесторов. В связи с этим, по их мнению, государство должно будет играть активную роль в процессе новой модернизации российской промышленности, в процессе преобразования госпредприятий в смешанные общества, в процессе создания благоприятной почвы для иностранных инвестиций, и в процессе закрытия совсем уж нерентабельных предприятий и социальной адаптации работавших на них людей. Они были уверены, что государство должно будет социально-экономически поддерживать кооперативный строй в российской постбольшевистской деревне, ибо после распада насильственно созданных колхозов необходимость использования оставшейся от колхозной эпохи техники и поддержания агрокультуры заставит крестьян преобразовать колхозы в добровольные кооперативные объединения.

Все это, по их мнению, заставит государство прибегать к защитным акциям в отношении российской промышленности и сельского хозяйства, для спасения их от разорения иностранными конкурентами в ходе переходного периода и после него.

По их мнению, государство будет вынуждено осуществлять жесткую налоговую политику и активно привлекать на государственном уровне иностранные займы для содержания и реконструкции бывших советских предприятий. Они предвидели, что частный капитал в постбольшевистской России будет активно функционировать в сфере мелкого бизнеса, торговле, обслуживании и т.д., но никак не в серьезном производстве, где будут требоваться огромные и рискованные вложения, а отдача могла стать реальной только через большой промежуток времени.

Отказ государства от осуществления ведущей роли в жизни российского общества мог привести страну к хаосу, к глубочайшему кризису, предвидели левые социал-демократы. В результате демократическое российское посткоммунистическое государство будет вынуждено унаследовать некоторые черты облика Советской власти, черты ее патернализма.

В результате, постбольшевистская модель модернизации России, по их мнению, будет серьезно отличаться от классического западного образца. Это и позволило определять такую модель модернизации страны, как модель госкапиталистическую.

Оппонентами Ф.И. Дана, А. Югова, Б. Гуревича в развернувшейся дискуссии выступили Р. Абрамович, Д. Далин, П. Гарви и Г. Аронсон.

Они, в принципе, признали факт глобальности перемен, осуществленных сталинским режимом, однако оценили их как шаг назад, как регресс в развитии российского общества.

Их представления о будущем России базировались на нескольких теоретических постулатах.

Во-первых, они были уверены, что техническая «интервенция» не гарантирует успех дела социально-экономической, политической и духовной модернизации того или иного общества. По их мнению, Россия должна была не менее 50-ти лет развиваться при капиталистическом строе, для того, чтобы приблизиться к уровню европейских стран.

Во-вторых, правое крыло теоретиков «Социалистического вестника» было убеждено, что любая госпромышленность изначально нерентабельна, по самой своей природе.

В-третьих, они были уверены, что плюсы сталинской модернизации несли в себе негативные черты, а именно, затратный, нерентабельный характер экономики в целом, огромное количество диспропорций, отсутствие связи между затратами и конечной ценой. В результате, только диктатура могла обеспечивать существование такой системы хозяйствования благодаря «перекачке» средств из рентабельных отраслей (безжалостное ограбление деревни, экспорт сырья, ограничение потребления). Естественно, по их мнению, в демократической России государство не сможет принудить население расплачиваться за беды российской экономики.

Суть их предложений сводилась к необходимости проведения масштабной приватизации. Государство должно было отказаться от практики поддержки промышленности и кооперативов. Они предлагали широко привлечь в Россию иностранный капитал, капитал русского зарубежья и т.д. По сути дела они предложили либерально-рыночную модель модернизации страны.

Безусловно, их модель страдала определенными методологическими и фактологическими недостатками, на что обратили внимание их оппоненты из левоцентристского крыла российской социал-демократии.

Во-первых, исторический опыт доказал возможность успеха дела научно-технологической «интервенции» в ходе осуществления задач модернизации той или иной страны. В ХIХ – начале ХХ века опыт Японии был более чем убедителен.

Во-вторых, Ф.И. Дан, и его соратники обратили внимание на низкую инвестиционную привлекательность постбольшевистской экономики для частных иностранных инвесторов, в связи с чем широкомасштабная приватизация могла бы стать делом весьма проблематичным или же привести к стагнации предприятий, брошенных на «произвол судьбы». Национальная буржуазия тем более не сможет наладить работу российских предприятий, по причине отсутствия капиталов.

Все эти факторы, по мнению критиков из левоцентристского лагеря «Социалистического вестника», должны будут стать серьезным препятствием на пути внедрения либерально-рыночной модели модернизации России. Однако, по-видимому, сам Ф.И. Дан ясно видел недостатки предложенной им государственно-капиталистической модели модернизации страны. Он не сумел ясно ответить на вопрос о совмещении демократии и задачи принуждения населения финансировать нерентабельную промышленность и сельское хозяйство.

Левоцентристы не сумели ответить на вопрос об источниках возврата государством внешних займов, взятых на поддержание национальной экономики.

Скорее всего, Ф.И. Дан предвидел сложность процесса перестройки милитаризованной, затратной промышленности, отдавал себе отчет, насколько трудно будет за годы добиться рентабельной работы от предприятий, привыкших к десятилетиям монопольного нерентабельного хозяйствования. Скорее всего, именно поэтому Ф.И. Дан оговорился, что политический строй постбольшевистской России унаследует некоторые черты политической системы СССР. Очевидно, что, по его мнению, недопущение на русский рынок иностранных конкурентов, определенное налоговое давление на рентабельные секторы российской экономики, другие протекционистские акции не вполне соответствуют общепризнанному пониманию демократии.

Помимо этого, размышления над проблемами постбольшевистской России привели Ф.И. Дана к пессимистическому выводу, что госкапиталистическая модель модернизации России не является гарантией от закабаления страны иностранным капиталом, по-видимому, в результате ее финансовой задолженности.

В целом, победу в дискуссии одержало праводогматическое крыло Заграничной делегации РСДРП. Эмоционально-политическое неприятие сталинской деспотии привело теоретиков этого крыла российской социал-демократии к выводу о необходимости «поражения диктатуры вовне и революционного свержения внутри страны».

Компромиссное предложение Ф.И. Дана о переносе теоретического решения проблем страны на гипотетическую грядущую пролетарскую революцию в Европе поддержки не получило. Ф.И. Дан сложил с себя обязанности председателя Заграничной делегации РСДРП и фактически порвал с редакцией «Социалистического вестника» (формально оставаясь ее руководителем до 1943 года), что значительно ослабило теоретический потенциал РСДРП.

К сожалению, дискуссия 1932 года оказалась забытой современниками, и ее колоссальный творческий потенциал оказался невостребованным.

Социал-демократы продолжали исследовать большевистские преобразования после окончания дискуссии.

Они отмечали, что тенденция к реализации большевиками своих планов продолжалась. Конечно, они отмечали, что реальные успехи преобразований скромнее тех хвастливых слов, с которыми выступали лидеры СССР, однако и то, что сделано, заслуживало серьезных оценок.

После прихода к власти фашистов в Германии редакция «Социалистического вестника» и лидеры российского меньшевизма перебрались в Париж. Журнал лишился серьезной финансовой помощи. Были нарушены сложившиеся за двенадцать лет связи. Европу покинул Ф.И. Дан, однако журнал нашел в себе силы для продолжения серьезной научно-исследовательской работы.

В 1934 году, оценивая второй пятилетний план А.Югов признал, что российские социал-демократы были горячими сторонниками индустриализации СССР. Однако те темпы и методы, при помощи которых большевики реформировали страну, были направлены против народа. Поэтому социал-демократы настаивали на учете интересов трудящихся в процессе преобразования России.

Подводя определенные итоги развития СССР за годы сталинских преобразований, А. Югов признал колоссальные изменения в облике страны.

«Произведена громадная индустриализация страны, промышленное строительство продолжается быстрыми темпами. Рост продукции несомненен. Страна, конечно, остро переживает болезненные диспропорции хозяйства, но отнюдь не находится в состоянии распада и паралича производства.

Рабочий класс возрос в своем числе и его удельный вес значителен в стране.

Государственный аппарат работает хотя и с перебоями и громоздко-бюрократически, однако он все же овладел административным и хозяйственным управлением всей громадной страны.

Подавляющая часть крестьянства коллективизирована. Патриархальный быт деревни радикально и в корне разрушен. Происходит гигантская перестройка и обновление основных технических методов сельскохозяйственного производства.

…И даже в области торговли и обмена, где государство всего менее и наиболее плохо заместило функции частного предпринимателя, оно его настолько радикально выкорчевало, что нет никакого сравнения со временем военного коммунизма».⁵

А. Югов, О. Доманевская и С. Щварц отмечали, что эпоха НЭПа ушла безвозвратно, что большевизм преобразовал России принципиально. В эпоху Второй пятилетки началась трансформация и легкой промышленности и обращение государства к интересам народных масс. Однако никогда российская социал-демократия не поднималась до уровня оценок 1932 года.

К концу 30-х гг. меньшевики ясно понимали, что, скорее всего им не удастся вернуться в Россию. Сталинский режим укрепился. Надеяться на его свержение в то время было нереально. В сентябре 1939 г. в письме Ф.И. Дану, П. Гарви с горечью писал, что социал-демократия превратилась в горстку эмигрантов, лишенных всяких надежд на возвращение на Родину.

«Но вот наступили самые критические моменты для судеб Европы, России и нашей партии, сведенной к горсти эмигрантов, почти к символу прошлого и обетованию будущего.

…. Не уверен, суждено ли нам будет вернуться в Россию, в новую свободную Россию, — в большевистскую нам возврата нет»⁶.

Русские эмигранты были вынуждены думать как вести себя в условиях начавшейся войны. Русские люди начали новый исход. Спасаясь от фашизма значительная часть русских людей стала переселяться за океан, прежде всего в США. В российской социал-демократии традиционно было много евреев. Предсказать их судьбу после оккупации Западной Европы нацистами было несложно. Естественно в этих условиях разрабатывать проблематику постбольшевистской России было сложно.

Уже в Нью-Йорке в 1940 г. в «Социалистическом вестнике» социал-демократы заявили, что социально-экономический тип, возникший в 30-е гг. в Европе схож между собой. В Германии, Италии и России утвердилась государственно-тоталитарная модель экономики и общества. Эту модель нельзя признать капиталистической, однако она не может быть названа и социалистической, несмотря на претензии Гитлера и Сталина. Возникло нечто новое, «нечто третье» – «тоталитарное государственное хозяйство».На глазах российских социал-демократов к 1940 году государственно-тоталитарная экономическая система охватила практически всю Европу. Социал-демократы понимали, что ее крушения естественным путем вряд ли возможно, а в 1940 году тоталитарные режимы находились на вершине могущества.

Помимо так называемого «официального меньшевизма» в лице Заграничной делегации РСДРП и «Социалистического вестника» в русском зарубежье работала группа социал-демократических теоретиков, сумевших «перекинуть» своеобразный мост между социализмом и либерализмом. В 20-30-е годы они издавали журнал «Заря» (1922-1924 годы) и, преемственно связанный с ним журнал, «Записки социал-демократа» (1931-1934 годы).

Теоретики журналов утверждали, что они опирались на идеи Г.В. Плеханова и А.Н. Потресова. Они считали большевиков узурпаторами и поддерживали все формы борьбы с большевизмом, включая вооруженные.

П.Н. Милюков, характеризуя различные течения русского зарубежья, афористично заметил, что правые социал-демократы (впрочем, как и правые социалисты-революционеры) готовы заменить конституционную борьбу за социализм, революционной борьбой за демократию.

Один из патриархов русского социализма, лидер этого течения А.Н. Потресов после эмиграции из СССР в 1925 году отклонил предложение Ф.И. Дана вернуться в РСДРП. Крупнейшие теоретики этого течения русской социал-демократии - А.Н. Потресов, Ст. Иванович, С.О. Загорский сотрудничали в «Днях» А.Ф. Керенского, «Последних новостях» П.Н. Милюкова, берлинском «Руле» и других изданиях либеральной ориентации. П.Н. Милюков утверждал, что социалисты типа Ст. Ивановича являются самыми естественными союзниками русских либералов. С.О. Загорский даже вел регулярный экономический раздел в «Последних новостях» П.Н. Милюкова, являясь, по существу, официальным теоретиком-экономистом группы П.Н. Милюкова. Одновременно С.О. Загорский, будучи серьезным ученым-экономистом, руководил Русским Отделом международного Бюро Труда Лиги Наций в Женеве.

Другим крупнейшим теоретиком этого течения был уже упоминавшийся Ст. Иванович (Португейс С.И.) - один из старейших участников российского социал-демократического движения. Он сотрудничал еще с дореволюционными социал-демократическими изданиями – «Голос Социал-демократа» и «Наша Заря». Именно Ст. Иванович был неофициальным теоретическим лидером правого крыла российской социал-демократии в изгнании.

Безусловно, правое крыло российской социал-демократии было значительно менее организовано, даже по сравнению с Заграничной делегацией РСДРП. По сути дела правое крыло было представлено небольшой группой русских теоретиков-беженцев из числа околопартийной интеллигенции. Единственное, что их всех объединяло, была определенная общность теоретических и политических воззрений.

Оценки большевистской политики и гипотетические модели постбольшевистского развития России, предлагавшиеся этой группой, были значительно менее академичны по сравнению с оценками официального меньшевизма. Эмоционально-негативное восприятие большевизма зачастую препятствовало выработке взвешенных, научно-значимых оценок этой группой российской социал-демократии.

В основе их выводов лежали традиционные марксистские воззрения. связи с этим, они признавали рыночные формы существования общества как единственно возможный тип человеческой жизнедеятельности. По мнению теоретиков этого течения четыре года коммунистической политики в России ясно доказали теоретическую бесперспективность коммунистического экспериментаторства.

По их мнению, давление народа заставило большевиков ввести новую экономическую политику, которую теоретики этого течения оценивали как шаг к полноценному капитализму. Сам большевистский НЭП, считали правые социал-демократы, был компромиссом. В 1923 году «Заря» оценивала новую экономическую политику как стремление сохранить государственный капитализм как орудие диктатуры пролетариата и власти компартии при одновременном восстановлении частного капиталистического хозяйства.

Перспективы большевистской социально-экономической политики в 20-е годы они связывали с дальнейшим углублением рыночных отношений, вытеснением частным сектором государственно-капиталистического, по причине экономической несостоятельности последнего.

Помимо этого, они напрямую увязывали экономику с политикой. Большевистская диктатура поставила серьезные препятствия на пути развития производительных сил страны. Большевики отказались предоставить правовые гарантии буржуазии, что создало серьезные препоны на пути первоначального накопления и дальнейшего производственного использования накоплений.

В основе их представлений о будущем России лежал следующий тезис: «Россию освободит не социализм, а демократия, в которую социализм входит только одним из элементов. Не социализм, кое-что уступающий капитализму, а капитализм, кое-что уступающий социализму - таково наше ближайшее будущее»⁷.

По их мнению, развитие нэповских противоречий между задачами создания правовых гарантий предпринимательству и существовавшей идеологизированной большевистской диктатурой могло привести к народному выступлению, последствия которого должны были быть губительными для большевиков.

В то же время, в 20-е годы правое крыло российской социал-демократии не верило в возможность России разрешить проблему своей модернизации силами страны. По мнению Ст. Ивановича только иностранный капитал был способен решить эту проблему. Ст. Иванович сделал вывод, что модернизация России возможна в двух вариантах:

- или народ сбросит большевиков, и будет выступать на переговорах с зарубежным капиталом об условиях возрождения России как равноправный партнер;

- или иностранный капитал сбросит большевиков и подчинит себе Россию и, в этом случае будет распоряжаться судьбой страны по своему усмотрен.

Следовательно, по его мнению, особенность российской постбольшевистской модернизации будет заключаться в том, сумеет ли национальная буржуазия добиться статуса равноправного партнера на переговорах с иностранным капиталом или же будет выступать в качестве одного из классов порабощенного общества.

Очевидно, что оценки, данные большевистской социально-экономической политике правым крылом русской социал-демократии были достаточно упрощенными и схематичными. Проблемы, связанные с общей социально-экономической и духовной отсталостью России, противоречия между интересами промышленности и сельского хозяйства, проблемы неконкурентоспособности продукции национальной промышленности на мировом рынке фактически остались вне рамок исследования этой части русской социал-демократии.

Достаточно упрощенно правые социал-демократы оценивали сталинский «Великий перелом» конца 20 – начала 30-х годов.

Так, Ст. Иванович пришел к выводу, что большевики «отдохнули» за время нэповской передышки, укрепили свою власть, окончательно переродились в «повисшую» над всеми социальными слоями общества деспотию, и в конце 20-х годов вернулись к старой утопии - к построению коммунизма.

В целом, правое крыло социал-демократии оценивало рыночный, нэповский вариант большевистской политики как беспринципный шаг правящей диктатуры, предпринятый с целью спасения своей деспотической власти. По их мнению, итогом нэповского развития должна была явиться гибель большевистской диктатуры, поскольку рыночная экономика не могла существовать без правовых гарантий предпринимательству. В связи с этим сталинский «Великий перелом» они оценивали как прелюдию к окончательной гибели диктатуры.

Появление уже упоминавшихся работ О. Бауэра в 1931 году явилось большой неожиданностью для правой части российской социал-демократии. Идеи, высказанные О. Бауэром, его российские оппоненты расценили как предательство русского народа, как замаскированную поддержку сталинского режима.

Идеи О. Бауэра показались одному из патриархов русского марксизма А.Н. Потресову настолько убедительными, что последний даже не нашел серьезных аргументов для возражения О. Бауэру. Вместо этого А.Н. Потресов предложил своим западным коллегам не искать положительные моменты в большевистском опыте, а вместе «заклеймить» большевистский режим как «антинародный» и «кровавый». По мнению А.Н. Потресова, логика рассуждений поневоле приводила О. Бауэра в ряды защитников диктатуры.

Миссию защиты «чистоты» социал-демократической мысли принял на себя в «Записках социал-демократа» Ст. Иванович. Он обратил внимание на тот факт, что О. Бауэр напрямую связывал успех дела социалистического строительства в России, и ее модернизации со сталинской деспотией.

Ст. Иванович заметил, что европейские социалисты, в том числе О. Бауэр, в основу определения социальной сущности того или иного строя брали такие факторы как «уровень развития производительных сил и уровень обобществления производства»⁸. Поэтому, с формально марксистской точки зрения сталинская деспотия действительно создала в начале 30-х годов фундамент социалистического строя в России. Ст. Ивановича такая логика привела в ужас.

Правые социалисты не отрицали колоссальные успехи в деле модернизации России, достигнутые благодаря большевистской политике, успехи в деле переоборудования и строительства заводов и электростанций, оборудованных по последнему слову европейской и американской науки и техники, концентрацию и машинизацию сельского хозяйства, и т.д. В связи со всем этим большевистским опытом, Ст. Иванович предложил всем социалистам пересмотреть традиционную догматическую точку зрения на социализм.

Ст. Иванович попытался доказать, что технически развитое общество, игнорирующее принцип гуманизма превращается во что-то непонятное, по крайней мере, не имеющее ничего общего с социализмом.

Безусловно, большевистский эксперимент поставил острейшие теоретические вопросы перед известными теоретиками правого крыла российского социал-демократического движения. Однако критика действий большевиков свелась, в основном, к моральному осуждению, и признанию, по существу успеха дела большевистской модернизации страны, успеха, вопреки прогнозам того же Ст. Ивановича. Соответственно, прежние модели развития большевистской и постбольшевистской России оказались невостребованными, а новые модели правые социал-демократы так и не смогли разработать. В начале и середине 30-х годов они критиковали просчеты большевистской политики, выявляли диспропорции в советской экономике, но так и не смогли предложить свою, альтернативную модель развития страны.

По-видимому, эти факторы приводили к потере читательского интереса к «Запискам социал-демократа», ухудшению материальной базы издания. Так, журналы 1934 года издания доходили к читателю в отвратительном полиграфическом исполнении, были напечатаны на очень плохой бумаге и т.д.

В этом плане показательны работы П. Славина. По его мнению, большевики осуществили модернизацию России примерно теми же методами, которые используются в ходе тяжелой войны, не считаясь «жертвами, потерями и затратами». В этом смысле, считал П. Славин, созданная большевиками экономика экономикой в собственном смысле слова считаться не могла.

П. Славин напомнил, что марксисты упрекали капиталистический строй за растрату производительных сил вследствие анархии производства. Однако при бесплановом хозяйстве роль регулятора производства играет рынок. В советском хозяйстве даже этот механизм отсутствует. По его мнению, при деспотической власти так называемый план превращает экономику в служанку политики, а человек превращается в «кролика для хозяйственных вивисекций».

Правые социал-демократы в середине 30-х годов стали более осторожными в своих прогнозах, по сравнению с началом 30-х годов. В их работах практически исчезли «пророчества» о скорой гибели большевистского режима, о провале большевистских замыслов модернизации страны. Вместо этого в работах тех лет все чаше стали звучать нотки глубокого уныния, скорее всего связанные с осознанием факта нереальности возвращения в Россию. Кончина А.Н. Потресова в 1934 году в определенной степени была символической и знаменовала теоретическую смерть правого крыла российской социал-демократии, собственными глазами узревшего, что история России в первой трети XX века развивалась совсем не по тому сценарию, который «написали» патриархи русского социализма в конце XIX –начале XX века.

В целом, российское социал-демократическое движение в изгнании в 20-30-е годы оставило после себя богатейшее теоретическое наследство. Пожалуй, из всего многообразия теоретических течений русского зарубежья именно социал-демократы показали образец реального долговременного научного прогноза.

Первоначальные оценки сущности экономической политики правящей в России большевистской партии и соответственно альтернативные модели развития страны были достаточно упрощенными.

В 1919 - 1923 годах меньшевики критиковали утопию «военного коммунизма» и беспринципность раннего большевистского НЭПа. Их модель развития России предугадывала нэповские подходы. Однако проблемы российской модернизации они предполагали решать, опираясь на потенциал передовых государств Западной Европы, в которых, по их мнению, должна была произойти пролетарская революция.

В середине 20-х годов программные и тактические установки РСДРП изменились.

Меньшевики в целом положительно оценивали большевистскую нэповскую модель модернизации России, однако считали, что отсутствие правовых гарантий предпринимательству ставило пределы нэповскому накоплению и, тем самым препятствовало развитию процессов полноценной модернизации страны. По их мнению, противоречия между необходимостью развития полноценного рынка и коммунистической идеологизированной диктатурой неизбежно должны были привести к гибели режима.

Соответственно, их модель развития России в 20-е годы строилась на осознании факта завершенности революционного процесса в Европе. В силу этого, возможности некапиталистической модернизации России оказались исчерпанными. Они пришли к выводу, что Россия должна развиваться в направлении широких рыночных реформ, цель которых должна была заключаться в максимальном развитии производительных сил страны. Необходимым условием модернизации страны на принципах «демократического капитализма» должно было стать формирование широкой коалиции трудящихся, способной защитить завоевания революционной поры.

В то же время в этой модели не нашли отражения темы, касающиеся судьбы национальной экономики в условиях свободной конкуренции с более развитым (а значит, производящим более дешевую и качественную продукцию) западным капиталом. В 20-е годы социал-демократы даже не поднимали вопрос о факторах, способных привлечь в страну западные инвестиции, об условиях их производственного использования, о принципах социальной адаптации армии безработных. Вопрос о приватизации госсобственности был поставлен в социал-демократической литературе в общем виде.

В целом, предлагавшаяся социал-демократами в 20-е годы модель российской модернизации была разработана чрезвычайно схематично.

Ситуация изменилась в конце 20 - начале 30-х годов. Первоначально, социал-демократы расценили сталинский «Великий перелом» как раскрытие нэповских противоречий, как попытку диктатуры спастись за счет народа, создав адекватный надстройке базис. В это период социал-демократы, впрочем, как и большинство русских беженцев, были уверены в скорой гибели большевистского режима в результате неминуемого народного выступления.

Однако вскоре тональность выступлений и оценок изменилась. В результате дискуссии 1932 года российские социал-демократы пришли к выводу, что большевики осуществили модернизацию страны, следствием которой явился колоссальный рост производительных сил страны в индустрии и земледелии. По их мнению, нормальному капитализму потребовались бы десятилетия для решения этой задачи. Социал-демократы отдавали себе отчет, что большевистская модернизация была осуществлена «методами первоначального накопления», путем ограбления народа, жесточайшего насилия, усиления сталинской деспотии. Безусловно, они были убеждены, что путь нормального развития был бы менее болезненным для народов России, однако развитие новейшей российской истории пошло другим путем.

Далее, они сделали вывод, что следствием большевистской модернизации является также тот факт, что целые десятилетия облик страны будут определять государственная и колхозная (по сути, тоже государственная) форма собственности, в связи с чем, социально-экономический строй Советской России они предложили рассматривать как государственно-капиталистический.

Тем не менее, они четко видели минусы большевистской модернизации. Современная индустрия и колхозный строй создавались методами штурма, по-военному, не считаясь с затратами и потерями. В силу этого, по их мнению, советская экономика была изначально нерентабельной, и своему существованию она была обязана рентабельным отраслям экономики (ограбление деревни, экспорт сырья) и т.д. Они были уверены, что при исчезновении внеэкономического принуждения советская экономическая система окажется нежизнеспособной, что явится приговором всему советскому режиму.

В связи с неизбежной, по их мнению, гибелью коммунистического режима, они предложили две модели постбольшевистской модернизации России.

Первую из них можно условно обозначить как госкапиталистическую модель. Ее авторами были Ф.И.Дан и поддерживающие его социал-демократические теоретики - А. Югов, Б. Гуревич.

Они были уверены, что в постбольшевисткой демократической России ведущим социально-экономическим субъектом останется государство. Это будет связано с рядом факторов.

Во-первых, национальная буржуазия не будет иметь средств для реального участия в процессах приватизации или содержания гигантов национальной индустрии.

Во-вторых, инвестиционная привлекательность большинства российских предприятий для частных западных инвесторов будет чрезвычайно низкой, и поэтому их участие в процессах приватизации будет незначительным.

В-третьих, отказ государства от участия в процессах адаптации предприятий к рыночным условиям приведет к их неминуемому разорению, массовой безработице и социальному взрыву.

Вышеперечисленные причины привели Ф.И. Дана и его сторонников к выводу, что именно государство будет финансировать процессы модернизации предприятий, привлекать на государственном уровне кредиты, следить за их производственным использованием, защищать российских товаропроизводителей от внешней конкуренции. Государство, по их мнению, должно будет помогать отечественному товаропроизводителю прямыми субсидиями, раздачей госзаказов, кредитов, жестким протекционизмом и т.д. Государство должно будет поддерживать кооперативный строй в деревне, строй, который неминуемо придет на смену колхозному. Необходимость использования доставшейся от советских времен техники и задача поддержания правильной агрокультуры заставит крестьян, по мысли этой группы социал-демократов, сохранить добровольные кооперативные объединения.

По их мнению, источниками решения государственных социально-экономических программ должны стать внешние займы, налоговый прессинг на рентабельные секторы российской экономики (торговля, экспорт и т.д.).

Разработчики государственно-капиталистической модели модернизации предполагали, что частное предпринимательство займет незначительное место в экономике постбольшевистской России, ориентируясь на секторы, способные приносить быструю отдачу, т.е. торговлю, всевозможные услуги и т.д.

По их мнению, постсоветская Россия должна будет унаследовать не только советскую экономику, но и некоторые черты социально-политического строя СССР, касающиеся поддержки национальной экономики, решения социальных задач и т.д.

Однако авторы государственно-капиталистической модели развития России не сумели ответить на вопрос о совместимости демократических принципов устройства постсоветского общества и необходимости поддержания национальной экономики, иначе говоря, они не сумели разрешить проблему противоречий интересов производителя и потребителя.

На этот вопрос попытались ответить оппоненты Ф.И. Дана в «Социалистическом вестнике» - Р. Абрамович, П. Гарви, Д. Далин, Г. Аронсон. Они разработали так называемую «либерально-рыночную» модель российской модернизации.

По их мнению, в последовательно демократическом государстве невозможно будет принудить население финансировать нерентабельную экономику (индустрию и сельское хозяйство), доставшуюся по наследству от Советского Союза. Именно это заставит правительство постбольшевистской России провести масштабную приватизацию. Авторы либерально-рыночной модели предполагали, что частно-капиталистическая форма собственности утвердится на большинстве предприятий России. По их мнению, колхозы будут распущены, и российская деревня будет развиваться в направлении утверждения фермерства. Они предполагали, что российские предприятия, скорее всего, будут принадлежать иностранному капиталу, поскольку финансовые возможности национальной буржуазии будут более чем скромными.

Однако теоретики либерально-рыночной модели российской модернизации не смогли ответить на вопрос о социальной адаптации миллионов безработных, о формах привлечения иностранного капитала в условиях низкой инвестиционной привлекательности большинства предприятий постсоветской России, о направлениях и формах развития постсоветской деревни и т.д.

Две модели, предложенные теоретиками российской социал-демократии в начале 30-х годов, во многом предвидели «зигзаги» политики властей посткоммунистической России. Авторы государственно-капиталистической модели модернизации России достаточно убедительно доказали неприемлемость перенесения в Россию неадаптированной либерально-рыночной схемы. Интересно, что в постсоветских государствах, сохранивших элементы авторитарности, таких как Казахстан, Киргизия и Белоруссия, реализовывалась государственно-капиталистическая модель модернизации. Ее результаты оказались более заметными, а социальная цена ниже по сравнению с аналогичными показателями в России.

В то же время, государственно-капиталистическая модель страдает достаточно серьезными недостатками. Одним из существенных моментов этой модели является монопольное положение отечественных производителей на внутреннем рынке и необходимость их постоянной финансовой подпитки. Естественно возникает вопрос о сроках модернизации постсоветской экономики, о времени опеки ее государством, о способности монополистов к саморазвитию. Одним из слабых мест государственно-капиталистической модели является вопрос, который поставили перед разработчиками авторы либерально-рыночной модели - об источниках финансирования государственных социально-экономических программ. Авторы государственно-капиталистической модели предполагали главный упор сделать на использование внешних займов, что, в свою очередь, порождает вопрос об источниках возврата займов. Очевидно, что процесс создания производств, гарантирующих выпуск конкурентоспособной продукции не прост и длителен.

По-видимому, Ф.И. Дан предвидел подобные последствия реализации государственно-капиталистической модели, поскольку он оговорился, что возможным ее исходом может явиться утверждение в России иностранного капитала.