Георгий сергеевич дунаев

Имя Георгия Сергеевича Дунаева (1936—1978) известно по его книге о Боттичелли. Но художе­ственная культура итальянского Возрождения бы­ла только одной из научных тем Г.С.Дунаева. Равным образом он интересовался русскими ико­нами, философией, музыкой, проблемой синтеза искусств. Он пробовал и собственные творческие силы, создавая странные, не многих привлекающие картины. На вечере 26 апреля 1979 года в Москве, которым отмечалась память Г. С. Дунаева, его учитель, известный философ и историк античности А. Ф. Лосев, верно заметил, что у Георгия Сергее­вича в высокой степени было развито чувство ду­ховного постижения окружающего нас мира. Но «тоска от слишком ограниченных человеческих возможностей», ставящих неодолимую преграду на путях уяснения истины, была источником его постоянных мучительных исканий.

Читая статьи Г. С. Дунаева, нельзя не заметить, что все они являются как бы тезисами более значи­тельных суждений. Несколько кратких, не всегда логически связанных фраз, определяющих художе­ственное произведение, со временем могли бы раз­виться в обширные самостоятельные исследова­ния. Это тем более очевидно, что Г. С. Дунаев не­редко обращался к таким сторонам художествен­ного творчества, которые не замечались или толь­ко назывались его предшественниками. Перечень художников, которыми увлекался Г. С. Дунаев, не­велик, но он ярко показывает, в каком направлении работала его мысль. Как правило, это мастера, стремившиеся красками и самой манерой письма выразить невыразимое, но тем не менее суще­ствующее и существенное в жизни человека. В од-

ной из последних печатных статей Г. С. Дунаева — «Пластическая музыка и традиции синтеза искус­ства»— эта «непереводимая образность» настоя­щего художественного произведения формулиру­ется им как не словесная, а музыкальная тема. Со­всем не случайно он изучал таких неуловимых сло­вами художников, как Феофан Грек, Андрей Ру­блев, Боттичелли, Эль Греко. Ему было ясно, что подлинное содержание творчества этих великих мастеров ускользает от нас, что оно подобно музы­ке и обращено не столько к разуму, сколько к чув­ству зрителя.

В архиве Г. С. Дунаева имеются две неизданные статьи о выдающихся произведениях иконописи: о «Богоматери Донской» Феофана Грека и о «Троице» Андрея Рублева. Ранее опубликованная им статья «Символический язык Троицы Рублева» (1972) представляет не что иное как выдержки из упомянутого рукописного исследования, где с той или иной степенью полноты изучены семантика и архитектоника иконы, формальные средства вы­ражения, цвет и свет, духовная среда, в которой во­зникла «Троица». Рукопись помечена 1968 годом, но четыре года спустя, перед тем как опубликовать отрывки из этого сочинения в журнале «Декора­тивное искусство». Г. С. Дунаев заново пересмо­трел текст, исправляя шероховатости стиля и уточ­няя прежние наблюдения. Тогда же он снял и под­заголовок статьи — «Опыт структурного анализа», как неотвсчающий ее содержанию в целом.

В антологии печатается раздел статьи Г. С. Ду­наева о «Троице» под названием «Интонация» (по рукописи 1968 года, с незначительными стилисти­ческими поправками).

При мысли об ангелах и их соотнесенности с другими образами возникает вопрос об интонации. «Ангеличность», несомненно, есть главный напев Рублева, его инто­нация. Но как ее формулировать? Видимо, только исторически, в связи со становле­нием образа ангела.

Древний поэт был одновременно и певец и композитор. Слово не мыслилось вне музыки. И это относится не только к Гомеру, но и к церковной поэзии, которая по­ется или особым образом читается (речитатив псалмов). Тогда художник создавал образы предельно обобщенные, идеальные. Он жил в мире богов, как Гомер, или ан­гелов, как Рублев, и напев руководил его кистью. Потом боги гибнут, и приходят

120

ГЕОРГИЙ СЕРГЕЕВИЧ ДУНАЕВ

«герои», а с ними и классицисты — с твердым знанием законов композиции и «иде­альных» пропорций. Но ангелы все же существуют, и лучшие из мастеров, такие как Мартос, слышат их рыдания, так как их место теперь на надгробиях. В связи с даль­нейшей прозаизациеи они воспринимаются только как реквизит искусства и уходят из жизни.

Но «ангеличность» как напев никогда не исчезала из русского искусства, где образ идеальный все же довлеет над характерным. Вспомним «идеальность» женских пор­третов Рокотова и Боровиковского, «ангеличность» трактовки Пушкина, данную Кипренским, да и саму поэзию «служителя муз» и Аполлона («И шестикрылый сера­фим на перепутье мне явился...»). Вспомним далее Хождение по водам. Ангела и За-харию и другие лучшие работы Александра Иванова, поиски «идеального» и «отрад­ного» 70 — 90-х годов. Ангела с кадилом Врубеля и его Серафимов (последней рабо­той мастера был Ангел, которого он написал уже слепым). Петроградскую Мадон­ну, лучшую работу Петрова-Водкина, и другие, чтобы тотчас убедиться, что ангелы Рублева не случайны, а как бы квинтэссенция всей русской живописи, а может быть и культуры, ее интонация.

Гете говорит, что есть личности, в судьбе которых предвосхищается судьба всей нации. Возможно, что для русской культуры этой личностью был Андрей Рублев ее гений-хранитель.

Дунаев Г. Троица Андрея Рублева, 1968.— Из неизданной статьи, хранящейся у М.М. Кедровой (Москва).