454 IV. Плоды просвещения

интересов и непрерывное поступательное движение к благоденствию и гармонии стали восприниматься как бессмысленная и скомпромети­ровавшая себя фикция. Это восприятие захватывало образованный класс все в большей и большей степени. Здесь, видимо, сказался опыт Пугачевского восстания, продемонстрировшего, насколько узка база просвещенного самодержавия (ср. в «Замечаниях о бунте» А. С. Пуш­кина— Пушкин, IX, 375). Сказался, вероятно, и сам медлительный ход просвещения. О том, как представляли себе этот процесс деятели дворянской литературы 1760-х годов, Г. А. Гуковский писал: «Стоит раскрыть людям глаза, и все пойдет хорошо: порочные немедленно исправятся, и жизнь людей станет прекрасной. Результаты такой опе­рации должны сказаться мгновенно. Предполагалось, что несколько литературных произведений могут успешно оздоровить общество» (Гуковский 1936, 38). Идеи Просвещения и здесь приобретали мифо­логический характер, так что распространение культуры рисовалось как всестороннее преображение общества под действием нового от­кровения. В 1780-е годы эти мифологические надежды делаются бо­лее робкими. А. В. Храповицкий записывает 18 июля 1782 г.: «В 60 лет все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся и утвердятся народныя школы, то невежество истребится само собою; тут насилия не надоб­но» (Храповицкий 1874, 2). Еще через десять лет от этой мифологии просвещения не останется и следа.

Философская тема государства в русской историко-культурной мыс­ли данного периода была исчерпана. Этот процесс не был специфиче­ским для России, он был общеевропейским, и Россия вступала в него как участница европейской культуры. Однако сама европейская (евро­пеизированная) культура имела в России особый трансплантирован­ный характер, гипертрофировавший черты европейского развития. Культура русского Просвещения была государственной культурой, не­посредственным воплощением варианта государственной мифологии. В России Просвещение накрепко связывало культуру—как светскую, так и духовную—с государством. Поэтому конец просветительства ока­зывался в России эмансипацией культуры, и здесь Россия была пря­мой противоположностью Франции, где эмансипацией культуры озна­меновано именно начало Просвещения (см. выше).

Разрыв государства и культуры имел многочисленные последствия. Он радикальным образом сказался на всех трех компонентах, составляв­ших культурно-государственный синтез русского Просвещения,—духов­ной культуре, светской культуре и государственной культурной политике.

Государственный миф в эпоху Просвещения 455

Поскольку к концу XVIII в. догма просветительства, скомпромети­ровавшая себя уже и в глазах правительства, перестает быть официоз­ной идеологией, архиереям не приходится более согласовывать свои сочинения с духом Мармонтеля и Вольтера. Хотя в административном плане контроль государства над церковью лишь усиливается, право­славие перестает нуждаться в мимикрии и начинаются поиски сбли­жения духовной литературы с реальными потребностями православ­ного населения, не нуждающегося ни в философических аргументах, ни в риторических красотах. Этот процесс был ознаменован обраще­нием к традиционным источникам православного благочестия (пере­воды патриотической литературы, развитие аскетического богословия и т. д.). Вместе с тем эпоха государственного просвещения не прошла для духовной культуры бесследно. Почувствовав свободу от насильст­венного соединения с абсолютно чуждой для нее светской культурой, духовная культура не только эмансипируется от светской, но и созна­тельно отталкивается от нее. Стремление обособиться от тех процес­сов, которые переживала светская культура, ограничить круг своих ис­каний и интересов так, чтобы они не пересекались с проблемами свет­ского общества, сделалось существенной характеристикой развития православной духовной культуры вплоть до 60-х годов XIX в. (ср. Жи­вов 1984). Именно в силу этого Пушкин и оптинский старец Моисей (как и множество других лиц с обеих сторон) живут как бы во взаимоне­проницаемых мирах, не зная друг о друге и друг в друге не нуждаясь.

Радикальные изменения переживает и государственная культурная политика. Ранее государство выступало как творец и владелец культу­ры, и именно поэтому Просвещение могло стать официозной идеоло­гией. Если для Людовика XVI Просвещение, как независимая система мысли, было полно угроз и дурных предзнаменований, то для Екате­рины Просвещение было элементом государственной мифологии, в которой она сама была центральной фигурой. Поэтому культурно-ис­торическое развитие представлялось контролируемым и полностью лежащим в сфере петербургского миража; никакой опасности в этом развитии не ощущалось. Эмансипация культуры означала, что ее раз­витие выходило за рамки мифологии, врастало в реальность русской жизни и переставало быть контролируемым. В соответствии с этим го­сударственная культурная политика приобретала охранительный ха­рактер. Закрытие вольных типографий, новые функции цензуры, арест Новикова и Радищева и опала Фонвизина были отдельными проявлениями этого нового положения вещей.