448 IV. Плоды просвещения

державием. Объяснение, видимо, заключается в том обстоятельстве, что в России XVIII в. отсутствовала непосредственная связь между идеологией государства и реальным механизмом государственного управления. Один общеизвестный пример достаточен для иллюстра­ции этого положения вещей.

В 1767 г. Екатерина издает свой знаменитый «Наказ», в большей своей части воспроизводящий суждения Монтескье, Беккариа и эн­циклопедистов. В одной из статей «Наказа» говорится, что «В России Сенат есть хранилище законов» (IV, 26 — Екатерина 1770, 16), а в дру­гой статье за Сенатом закрепляется право «представляти, что такий то указ противен Уложению, что он вреден, темен, что не льзя по оному изполнить» (III, 21—Там же, 12). Под «Уложением» подразумеваются здесь основные законы (своего рода конституция), а в «праве представ­ляти» мы сразу же узнаем «droit de remontrance» французского парла­мента. Таким образом, оказывается, что русское самодержавие самым просвещенным образом ограничивает себя Основным законом (ср.: Мадариага 1981, 151—155). Такова видимость, и, как хорошо извест­но, ничто в реальности этой видимости не соответствовало. Никакого Уложения в России XVIII в. не было, и за все время екатерининского царствования Основной закон так и не успели составить (о тщетных попытках создания свода законов см.: Обозрение 1883; Лаппо-Дани-левский 1897). В то же время Сенат, который, впрочем, ни в каком от­ношении не был представительным органом, никогда никаких пред­ставлений не делал. Такая ситуация характерна и для многих других положений «Наказа». Совершенно очевидно, что «Наказ», будучи са­мым прогрессивным юридическим памятником XVIII столетия, был вместе с тем законодательной фикцией, не имевшей никакого практи­ческого значения; этот факт общеизвестен и многократно анализиро­вался исторической наукой. Для нас, однако, интересен иной аспект: «Наказ», как и вся идеология государства, входил в мифологическую сферу и выполнял мифологическую функцию, он был атрибутом мо­нарха, устанавливающего всеобщую справедливость и созидающего гармонию мира.

В этом мифологическом действе императрица была хотя и глав­ным, но отнюдь не единственным участником. Его действующими ли­цами становились все, кто приближался ко двору,— совершенно неза­висимо от личных склонностей и убеждений. Это обязательное уча­стие и делало Просвещение официозной идеологией. Такое положение вещей хорошо демонстрирует—в числе прочих—следующий эпизод.

Государственный миф в эпоху Просвещения 449

В том же 1767 г., когда был издан «Наказ», Екатерина со своими приближенными отправляется в путешествие по Волге. Во время это­го аркадского путешествия собравшееся общество занимается необыч­ной для придворных работой — переводом «Велизария» Мармонтеля. В Европе эта книга имела широкую известность. Она была одновре­менно и наставлением просвещенным монархам, обличающем деспо­тию и превозносящем разумную заботу о подданных, и манифестом просвещенного деизма, противопоставляющим разумную религию клерикальному обскурантизму. Во Франции Сорбонна осудила ату книгу за вольномыслие, но в России ее ждала иная судьба. Екатерина сама переводит главу, осуждающую самовластие, издает книгу и рас­поряжается посвятить ее архиепископу Гавриилу (Петрову). Посвяще­ние было написано графом Шуваловым, поклонником и другом Воль­тера. В нем говорилось: «Древние хранили обычай приносить свои со­чинения людям, коих они искренно почитали. Мы следуем их приме­ру, принося наш перевод Вашему Преосвященству. Добродетели Ва­ши известны; а особливо кротость, смирение, умеренность, просве­щенное набожество, которыя в Вас обитают, и которыми бы долженст­вовало бы украшаться душе каждого Христианина, а паче Пастыря Вашего чина. Нравоучение нужно всем народам и во всех состояниях жизни. Блаженство общества зависимо от добраго поведения членов оного: и так полезно им часто напоминать о долге человека и гражда­нина; и... воспламенять сердца их ревностию, подражать достойным мужам, кои прежде их жили. Велизар такого рода сочинение... Мы чистосердечно признаемся, что Велизар обладал нашими сердца­ми, и мы уверены, что сие сочинение Вашему Преосвященству понра­вится, потому что Вы мыслями, как добродетелию, с Велизаром сход­ны» (Мармонтель, 1768, л. 3—4 об.). Лестное посвящение читалось как императорский указ, и в этом указе было высказано высочайшее убеж­дение в сходстве взглядов Мармонтеля и Гавриила. Тем самым на Гав­риила возлагалась обязанность проповедовать то мировоззрение, ко­торое так привлекало императрицу. Каковы бы ни были личные воз­зрения Гавриила—а в единомышленники Мармонтелю он во всяком случае не подходил,—ему была предписана программа действий (в том числе и литературных работ), и он должен был ей следовать.

3. Именно так создается культура Просвещения в России. Она пре­жде всего—мифологическое действо государственной власти. Русское Просвещение—это петербургский мираж. Одни деятели русского