502 IV. Плоды просвещения

бы не знали, как писать в их эпоху; их творения, когда они создавались, были но­выми, а мы постоянно делаем из них старые. Призывание муз по примеру этих язычников для нас нечестиво и смешно»] (Вио, II, 12). Подобные протесты встре­чаются у него и в других произведениях (см. Вио, I, 217; Вио, II, 194). Можно ду­мать, что для либертинистов подобный протест составлял единое целое с их анти­клерикальной позицией: и то и другое было борьбой с ограничениями традици­онной культуры. Напротив, для противников либертинажа мифологические обра­зы включались в традиционную культуру и—посредством аллегорической интер­претации—прямо связывались с моральной догмой: если Диана обозначала це­ломудрие, то ниспровержение Дианы было равносильно призыву к разврату. Как видим, и в том и в другом случае античная мифология становилась показателем религиозно-культурной ориентации.

5 Приведем лишь отдельные, наиболее красноречивые высказывания Бальза­ка. Он пишет: «Je ne m'estonne pas qu'Herodes paroisse demy Juif, & demy Payen: Je m'estonnerois seulement, si un Poëte Chrestien parassoit tel. Je me persuaderois aue-que peine qu'un homme constant pust estre de deux Partis, & porter les couleurs de divers Maistres. Cette Nouveauté, à dire vray, me semble un peu dure, & je ne puis m'imaginer, sans gesner mon imagination, que dans un Poëme, où un Ange ouvre le Théâtre, & fait le prologue, Tisiphone se vienne monstrer, accompagnée de ses autres soeurs, & avec le terriblle équipage que luy a donné le Paganisme. Je vous demande si cette Partie a de proportion aueque son Tout, & si ce Bras est de cette Teste. Je vous prie de me dire si les Anges & les Furies peuvent compatir ensemble; si nous pouvons accordes deux Religions naturellement ennemies; si nous devons faire comme cet Em­pereur, qui mettoit dans un mesme Oratoire Orphée & Abraham, Apollon & Jésus-Christ; si en fin il nous est permis d'imiter celuy que nous blasmons, & de profaner un Lieu saint, par une marque d'Idolâtrie» [«Я не удивляюсь тому, что Ирод оказывает­ся наполовину иудеем, наполовину язычником. Я удивляюсь единственно тому, что таковым оказывается христианский поэт. Я с трудом могу поверить, что твер­дый в своих убеждениях человек может принадлежать сразу двум партиям и но­сить цвета разных господ. Такое новшество кажется мне, говоря по чести, не­сколько чрезмерным, и я не могу представить себе, не насилуя своего воображе­ния, чтобы в поэме, в которой ангел открывает представление и произносит про­лог, затем появилась бы Тисифона в сопровождении своих сестер и в том ужасаю­щем виде, который придало ей язычество. Я ставлю перед вами вопрос, согласна ли эта часть со своим целым и подходит ли эта рука к этой голове? Я прошу вас сказать мне, могут ли совмещаться в одном целом ангелы и фурии, можем ли мы согласить две религии, враждебные по природе; неужели мы должны поступать как тот император, который поместил в одно святилище Орфея и Авраама, Апол­лона и Иисуса Христа; неужели, наконец, нам позволительно подражать тому, что мы осуждаем, и осквернять святыню клеймом идолопоклонства»] (Бальзак 1658, 114—115). Далее говорится: «La Matière dont il s'agit, est tout nostre & toute Chres-tienne. II me semblle que les fausses Divinités n'y ont point de part, & n'y peuvent en­trer que par violence. Le grand Pan est mort par la naissance du Fils de Dien, ou plus-

Метаморфозы античного язычества 503

tost par celle de sa Doctrine; il ne faut pas le ressusciter. Au leuer de cette lumière tous les Fantosmes du Paganisme s'en sont enfuis, il ne les faut pas faire revenir» [«Пред­мет, о котором идет речь, полностью наш и полностью христианский. Мне пред­ставляется, что ложные божества здесь совершенно неуместны и могут быть вве­дены в подобное повествование лишь насильственно. Великий Пан умер, так как родился Сын Божий или, точнее, родилось Его учение; нет смысла воскрешать его (Пана). Когда новый свет озарил нас, рассеялись все темные видения язычест­ва, и не нужно возвращать их вновь»] (Там же, 115). Эти рассуждения Бальзак за­вершает следующим выводом: «Cette Bigazzure, Monsieur, n'est pas receuable. Elle trauestit toute nostre Religion: Elle choque les moins délicats, & scandalise les plus in-deuots. Quand la Pieté en cela ne souffiriroit rien, la Bien séance y feroit offencé; & si n'est commetre vn grand crime, c'est au moins porter hors de temps vne masquarade» [«Эта пестрота, сударь, неприемлема. Она выворачивает наизнанку всю нашу ве­ру. Она шокирует даже наименее чувствительных и приводит в смятение даже не слишком благочестивых. Если при этом не пострадает благочестие, будет нанесен ущерб благопристойности, и если здесь нет большого преступления, то по край­ней мере маскарад переходит здесь отведенные ему пределы»] (Там же, 117). В плане актуализации религиозного значения мифологии очень знаменательно, что Бальзак в ряде случаев ссылается на Тертуллиана и цитирует его (см., например, Там же, 118, 120—121), т. е. выбирает в качестве образца для себя одного из са­мых ригористических церковных писателей (подробнее о полемике Бальзака с Геинзиусом см. Юссеф 1972, 117—164).

Надо думать все же, что—каковы бы ни были формы выражения—в протес­тах Бальзака религиозные моменты подчинены моментам эстетическим. В этой связи существенно, что у Бальзака, так же как у Теофиля де Вио, протест против мифологии ассоциируется с протестом против школьной поэтики. В то время как Геинзиус утверждает, что мифологические имена должны пониматься аллегори­чески, и указывает на традицию такого понимания (Геинзиус 1636, 27 ел.; о тра­диции аллегорической интерпретации мифологии см. Сезнек 1961, 84—121), Бальзак, не отрицая в принципе возможности аллегорического понимания, гово­рит, что она неприемлема в текстах, не рассчитанных специально на ученую ауди­торию: «Je ne nie pas, Monsieur, qu'on ne puisse interpréter les Fables, & qu'il ne se trouue des vérités cachées sous les fictions poétiques. Crayons pour l'amour du Chan­celier Bacon; que toutes les Folies des Anciens sont sages, fc tous leurs Songes mysté­rieux. Auouons à Monsieur Heinsius que les Furies peuuent signifier les passions qui trauaillent les meschans, & les remors qui accompagnent les crimes. Mais, Monsieur, dans les Tragédies nous jugeons de leur apparence, & non pas de leur secret; de ce qu'elles déclarent, & non pas de ce qu'elles signifient. Nous les considérons comme la Poésie les pare, & non pas comme la Morale les deshabille; dans le sens littéral, & non pas dans le sens mystique. Celuy-cy exerce la subtilité du Grammairien; Celuy-la borne l'intelligence du Spectateur. L'vn est de la Scène, l'autre de l'Eschole. Le Peuple re­garde des Furies, & les Doctes deuiennent des Passions. Or est-il que ces Spectacles estoient pour le Peuple...» [«Я не отрицаю, сударь, что нельзя истолковывать мифы