482 IV. Плоды просвещения

циально предписывает употреблять мифологию в высоких жанрах и не употреблять ее в низких.

Рассматриваемая традиция складывается на фоне христианской са­крализации монарха, которая идет crescendo в течение всего XVIII в. (см. об этом процессе: Живов и Успенский 1987). Представляется крайне характерным, что русские одописцы, стремясь завуалировать эту христианскую сакрализацию (или, по крайней мере, наиболее шо­кирующие православное сознание выражения этой сакрализации), пе­реводят ее в сферу языческой мифологии. Так, например, Ломоносов в оде 1743 г. называет Петра I «Богом»:

Он Бог, он Бог твой был, Россия, Он члены взял в тебе плотския, Сошед к тебе от горьких мест.

(Ломоносов, VIII, 109).

Консервативная аудитория воспринимала эти слова как прямое ко­щунство и видела в них лишнее свидетельство того, что Петр—анти­христ (см., например, Кельсиев, II, 256). Между тем Ломоносов вкла­дывает эти слова в уста Марса, обращающегося к Минерве (предшест­вующая строка читается: «С Минервой сильный Марс гласит»), и, та­ким образом, по замыслу поэта, эти слова должны ассоциироваться не с христианским, а с гражданским культом царя. Подобные примеры легко могут быть умножены, причем такого рода практика имеет вполне сознательный характер (см. специально об этом: Живов и Ус­пенский 1983). Античный антураж оказывается, таким образом, ме­стом успокоения христианской совести28.

Параллелизм гражданского и церковного культов лишь подчерки­вает религиозное значение мифологии. В соответствии с христианской сакрализацией монарха появляется сакрализация языческая. Естест­венно, что такая сакрализация во многих случаях имеет игровое зна­чение, однако, поскольку язык просвещения сознательно сближается с языком консервативной массы, границы между игрой и не игрой ока­зываются зыбкими. Во всяком случае, эта игра в античное язычество оказывается питательной средой для регенерации реальных языче­ских элементов—таким образом, на глубинном уровне старое и новое культурное сознание оказываются тождественными, одинаково отвер­гая чисто культурную интерпретацию в пользу интерпретации рели­гиозной.

Метаморфозы античного язычества

В самом деле, соотнесение русского императорского культа с рим­скими традициями актуализирует—в рамках этого культа—античное язычество. Поэты, прославляющие Петра, фактически это и констати­руют, признавая уместным и оправданным в данном случае отступле­ние от христианской догматики. Так, Ломоносов в «Четвертой надпи­си к статуе Петра» пишет:

Зваянным образом, что в древни времена Героям ставили за славные походы, Невежеством веков честь божеска дана, (Вариант: Была от Еллинов честь божеска дана), И чтили жертвой их последовавши рода, Что вера правая творить всегда претит. Но вам простительно, о поздые потомки, Когда, услышав вы дела Петровы громки, Поставите олтарь пред сей Геройский вид; (Вариант: Зваянный вид) Мы вас давно своим примером оправдали: Чудясь делам Его, превышшим смертных сил, Не верили, что Он един от смертных был, Но в жизнь Его уже за Бога почитали.

(Ломоносов, VIII, 285—286).

Петр явно выступает здесь как преемник римских императорских почестей, причем заблуждавшиеся язычники, создавшие богов из ге­роев, противопоставляются подданным Петра, у которых якобы были основания для его обожествления. Таким образом, противоречие меж­ду «правой верой» и императорским культом до конца снять не удает­ся: перевод сакрализации монарха в мифологический план приводит не только к устранению христианских ассоциаций, но и к религиозной актуализации мифологических представлений.

Актуализация язычества в рамках гражданского культа может спо­радически принимать вполне явные формы. Мы знаем, например, что во время потемкинского праздника по случаю взятия Измаила в 1791 г. в Таврическом дворце стояли статуи Екатерины в виде божест­ва и перед ними были устроены жертвенники*9. Такие сооружения могли иметь и перманентный характер: храм, посвященный Екатери­не, стоял в увеселительном саду великого князя Александра Павловича (Джунковский 1793). Отголосок подобного культа мы можем видеть в по-