474 IV. Плоды просвещения

разованиями Петра. Показательно, что поведение воронежского свя­тителя Митрофана, которое просвещенный Голиков воспринимает как образчик нелепого невежества (простительного, впрочем, для не зна­комого с Европой архиерея), наследники митрофановской традиции ощущают как подвиг, достойный подражания. Так, уже во второй по­ловине XVIII в. известный своей праведностью елецкий священник о. Иоанн Борисов, подражая Митрофану, задается целью устранить языческие статуи с дома елецкого купца Кирилла Жалудкова. Поведе­ние Митрофана явно выступает для него как культурная норма, как тот язык, на котором он читает поступки своего увлекшегося европей­скими нововведениями земляка. То, что Жалудков в конце концов подчиняется увещаниям о. Иоанна, свидетельствует о силе и устойчи­вости той культурной парадигмы, которую создали православные про­тивники европеизации, и о значимости рецепции античного компо­нента в этой парадигме24.

Восприятие европейской культуры как нового язычества, осквер­няющего православную Русь, становится одним из основных моментов в рецепции западного влияния—во всяком случае для консерватив­ной аудитории. Поэтому отступления от традиционной православной культуры, совершающиеся в ближайшем окружении Петра, законо­мерно воспринимаются как переход из благочестия в нечестие, а сле­довательно в идолопоклонничество, поскольку идолопоклонничество онтологически стоит за всякой нечистой верой. С точки зрения кон­сервативного большинства русского общества, Петр и его сподвижни­ки должны были быть язычниками, и речь шла только о том, чтобы найти у них тех идолов, которым они поклонялись.

Такое умонастроение вполне проявилось во время астраханского восстания стрельцов в 1705 г. В своем воззвании стрельцы писали: «Стали мы в Астрахани за веру христианскую и за брадобритие, и за немецкое платье, и за табак и что к церквам нас и наших жен и детей в русском старом платье не пущали, а которые в церковь Божию ходи­ли, и у тех платье обрезывали и от церквей Божиих отлучали и выби­вали вон и всякое ругательство нам и женам нашим и детям чинили воеводы и начальные люди, и болванам кумирским богам они воеводы и начальные люди поклонялись и нас кланяться заставливали. И мы за веру христианскую стали и чинить того, что болванам кланяться, не хотели. И они воеводы и начальные люди по караулам хотели у кара­ульных служилых людей ружья отобрать, а у иных отобрали и хотели нас побить до смерти, а мы у начальных людей в домах вынули кумир-

Метаморфозы античного язычества 475

ских богов... И мы о том многое время терпели и, посоветовав между собою, мы, чтоб нам веры христианской не отбыть и болванам кумир-ским богам не поклоняться, и напрасно смертию душею с женами и детьми вечно не умереть... против их противились» (Соловьев, VIII, 109; ср. Голикова 1975, 107). «Кумирские боги», вытащенные стрель­цами у воеводы и начальных людей, были в действительности болва­нами для париков. Астраханские стрельцы явно исходили из того, что последователи петровских реформ—язычники, и вполне естественно, что атрибутам нового европеизированного быта приписывалась религи­озная функция.

Вполне закономерно, что мифологические персонажи в петровской культуре могут восприниматься не только как свидетельства идолопо­клонства, но и как свидетельства непосредственной связи Петра с дья­волом (некоторые основания для этого давал и сам Петр—см. Успен­ский 1976)—как было показано, идолопоклонство и служение нечис­той силе в русском культурном сознании отождествляются. Именно так воспринималось введение Бахуса в пародийные обряды Всешутей-ного и всепьянейшего собора. В обличении на этот собор (1705 г.) по-сгавление в шутовские митрополиты и патриархи описывается как бе­совское действо: «Взем с чиновной книги образ, в против в поругание Божие и отрицание и обещаются всю веру имя называет некоего Бага веровать» (Белокуров 1888, 539). Иначе говоря: поставление соверша­ется по образу церковного чина, однако в отрицание и поругание Бо­жие, и при этом поставляемый приносит обеты не Богу, но некоему Багу. Слово Баг (предполагающее, надо думать, произношение с зад­ненебным фрикативным согласным, подобно тому, как произносится слово Бог) восходит несомненно к имени Бахус, имя которого призыва­лось в петровских шутовских церемониях. Однако это имя явно сбли­жается со словом Бог и трактуется как искаженное наименование Бога и—следовательно—как имя черта (ср. ниже о неконвенциональном восприятии знака). Это разительно отличается от восприятия мифоло­гических персонажей в западноевропейском карнавале.

Восприятие европеизированной русской культуры как культуры языческой и тем самым сатанинской не замыкается в хронологических рамках Петровской эпохи. Для тех общественных групп, которые со­храняют традиционную культуру, это восприятие остается актуаль­ным в течение всего последующего времени, определяя отношение ко всем плодам Петровских начинаний. Так, в старообрядческом толко­вании на Апокалипсис 1802 г., доказывая, что императорская Россия