470 IV. Плоды просвещения

правилах писано, не приложите, ни уняти..., а ты приложил ельлинь-ская учение во святых правилех... И Васьян отвечал: Того аз не пом­ню, к чему убо буду то написал, а будет чьто не гораздо, а ты исправи» (Казакова I960, 292).

Если инициатива Вассиана Патрикеева носила индивидуальный ха­рактер и в общем не вписывалась в русскую культурную традицию, то реакция митрополита Даниила вполне традиционна и типична: ан­тичность неизбежно связывается с язычеством и тем самым бесовским началом. Как видим, даже робкие проявления гуманистического отно­шения к античности воспринимаются на Руси как кощунство. Тем бо­лее ярко обнаруживается русское неприятие античности, когда рус­ский человек попадает в условия западноевропейской ренессансной культуры. Антоний Поссевино красноречиво описывает, как вели себя московские послы, прибывшие в Рим в 1582 г.: «...Когда римские знат­ные люди привели их во дворец на Капитолии, проявив свою любез­ность и чисто римское радушие, и один из них предложил им (как будто это имеет какое-нибудь значение) внимательно рассмотреть кус­ки античных статуй, ненужные памятники языческим богам, они ко всему этому (и справедливо) отнеслись с отвращением. Их больше все­го отталкивало (а это и любому христианину должно внушать отвра­щение) то, что они видели в тех местах, где останавливались, в домах и садах некоторых людей, которым, по-видимому, больше по вкусу ку­пидоны и венеры, нежели Христос и Пресвятая Дева, изображение постыдных сцен или замечали лики (даже и святых), написанные для забавы, или статуи обнаженных людей и прочие дьявольские измыш­ления» (Поссевино 1983, 60); иезуит Поссевино явно одобряет непри­вычный для него ригоризм русских. Соответственно во время пребы­вания русских послов в Италии Поссевино приказал перед приходом русских закрыть простынями в Ватикане и Бельведере статуи Афроди­ты и Клеопатры, а также завесить коврами фрески Фра Анжелико (Там же, 254).

В условиях русского религиозно-культурного дуализма всякая не­православная вера отождествляется со служением нечистой силе. Ис­лам, иудаизм, католичество и протестантство оказываются разными ипостасями одного и того же нечестивого безбожия, устроенного по модели русского языческого культа. Поэтому, например, в антикато­лических сочинениях можно обнаружить рассказ о том, как католиче­ский священник блудодействует в алтаре со своею женою, совершая при этом обряды явно языческого характера'6. Сходным образом с

Метаморфозы античного язычества 471

русскими языческими обрядами может ассоциироваться и мусульман­ский праздник, во время которого, по сообщению русского купца Фе­дота Котова, неверные поют святочные колядки'7. В книжной культу­ре моделью этого языческого нечестия было язычество античное—то, которое обличали отцы церкви. Поэтому античное, эллинское высту­пает в качестве стандартного языка описания любого неправославия.

Так обстоит дело с русским язычеством. Древнерусские книжники могут говорить о «еллинском старце Перуне» (равно как, например, и о «Хорсе-жидовине»—см. Щапов, I, 34; Лотман и Успенский 1977, 13), т. е. «еллинское» идолопоклонство выступает как онтологический об­разец всякого язычества. Соответственно, в древнерусской письменно­сти мы встречаем характерные соотнесения славянских языческих бо­гов с богами греческого пантеона. Так, в русском списке XII в. хрони­ки Иоанна Малалы славянский Сварог соотносится с греческим Гефе­стом, а сын Сварога, Дажьбог,—с Гелиосом (хроника Иоанна Малалы была переведена в X в. в Болгарии, однако полагают, что эти вставки появились на русской почве—Нидерле 1956, 278; ср. Ловмяньский 1979, 94—98). Показательным образом и самому имени Сварог припи­сывается здесь египетское происхождение («иже и Зварога нарекоша егуптяне»)18. Еще более ярко выступает подобное отождествление в «Слове о том како погани суще языци кланялися идолом», приписы­ваемом Григорию Богослову. После описания греческого и вавилон­ского многобожия здесь ясно говорится: «ТЬм же богом требу кладуть и творят и словеньскыи язык: вилам и Мокошьи, Дивт>, Перуну, Хърсу, роду и рожаницам, упиремь и берегыням и Переплуту». И да­лее конкретные божества античного пантеона непосредственно иден­тифицируются со славянскими: «Оттуду же извыкоша елени класти требы Артемиду и Артемидв, рекше роду и роженицй». При этом по­клонение роду и рожаницам объявляется здесь общим и для халдеев, египтян и римлян (см.: Аничков 1914, 384—385; Гальковский, II, 23— 24)^.

Античное язычество служит русским книжникам и для описания любой неправославной религии. Так, в «Сказании о Мамаевом побои­ще» рассказывается, что «попущением Божиим, от научения дияволя, воздвигся царь от восточныя страны именем Мамай, ельлин верою, идоложрец и иконоборец, злый христианский искоренитель» (Дмит­риев и Лихачева 1982, 73, ср. 25, 103). Далее про него говорится, что Мамай «нача завидети первому отступнику Батыеву и новому Ульяну [т. е. Юлиану Отступнику] возревнаваше. И нача испытовать от старых