Ирано-иракская группа военных наблюдателей оон (иигвноон)

Основные сведения Местоположение: Иран и Ирак.

Продолжительность: август 1988 г. – февраль 1991 г. Численный состав: 400 военнослужащих, а также набранный на международной и местной основе гражданский персонал.

Функции

Данная миссия была учреждена для проверки, подтверждения и наблюдения за прекращением огня и отводом всех войск к международно-признанным границам. ИИГВНООН была расформирована после полного отвода Ираном и Ираком своих войск к международно-признанным границам. В Тегеране и Багдаде были созданы небольшие гражданские отделения для выполнения оставшихся задач, которые носили в основном политический характер. К концу 1992 г. эти отделения были закрыты.

Ирако-кувейтская миссия оон по наблюдению (икмоонн)

Основные сведения

Местоположение: демилитаризованная зона между Ираком и Кувейтом.

Продолжительность: апрель 1991 г. – по настоящее время.

Численный состав: 1099 человек военного персонала (905 человек строевого и вспомогательного состава и 194 военных наблюдателя), действующих при поддержке примерно 200 международных и местных гражданских сотрудников.

Страны, предоставившие персонал: Австрия, Аргентина, Бангладеш, Венгрия, Венесуэла, Гана, Германия, Греция, Дания, Индия, Индонезия, Ирландия, Италия, Канада, Кения, Китай, Малайзия, Нигерия, Пакистан, Польша, Российская Федерация, Румыния, Сенегал, Сингапур, Соединенное Королевство, Соединенные Штаты, Таиланд, Турция, Уругвай, Фиджи, Финляндия, Франция и Швеция.

Функции

ИКМООНН была учреждена как миссия невооруженных наблюдателей для контроля за демилитаризованной зоной (ДМЗ) вдоль границы между Ираком и Кувейтом и проливом Абдуллах, для предотвращения нарушений границы и для наблюдения за любыми враждебными действиями с территории одного государства против другого. В феврале 1993 г. после ряда пограничных инцидентов Совет Безопасности постановил увеличить численность ИКМООНН и расширить круг ее полномочий, с тем, чтобы она имела возможность предпринимать физические действия для предотвращения нарушений ДМЗ и вновь демаркированной границы между Ираком и Кувейтом.

Справочная информация

2 августа 1990 г. Ирак вторгся в Кувейт и оккупировал его. После этого Совет Безопасности принял ряд резолюций по различным аспектам ситуации, а 29 ноября 1990 г. постановил, что до 15 января 1991 г. Ирак должен выполнить эти резолюции, и в том числе безоговорочно вывести свои войска с территории Кувейта. В противном случае, государствам-членам, сотрудничающим с правительством Кувейта, разрешалось использовать «все необходимые средства» для обеспечения соблюдения и выполнения резолюций Совета Безопасности.

На следующий день после истечения установленного срока, вооруженные силы этих государств начали воздушные удары по Ираку, за которыми 24 февраля последовало наступление сухопутных сил. Военные действия были приостановлены 27 февраля: к этому дню иракские силы покинули Кувейт. 3 апреля 1991 года Совет Безопасности принял резолюцию 687 (1991), в которой подробно оговаривались условия прекращения огня и учреждался механизм обеспечения их выполнения. В резолюции 687 (1991) Совет установил демилитаризованную зону вдоль границы между Ираком и Кувейтом, за которой должна была вести наблюдение группа наблюдателей Организации Объединенных Наций. 9 апреля 1991 года Совет Безопасности принял резолюцию 689 (1991), в которой одобрялся представленный Генеральным секретарем план создания Ирако-кувейтской миссии ООН по наблюдению (ИКМООНН). Передовая группа ИКМООНН прибыла на место в апреле 1991 г.

ИКМООНН была учреждена для контроля за проливом Абдуллах и демилитаризованной зоной, установленной вдоль границы между Ираком и Кувейтом, а также для наблюдения за любыми враждебными или потенциально враждебными действиями, совершаемыми с территории одного из этих двух государств в отношении другого. В феврале 1993 г. Совет Безопасности в своей резолюции 806 (1993) расширил этот мандат: в состав Миссии был включен пехотный батальон для физического предотвращения или ликвидации мелких нарушений ДМЗ и границы между Ираком и Кувейтом, а также для решения проблем, возникающих из-за присутствия иракских объектов и иракских граждан и их активов в ДМЗ по кувейтскую сторону границы. После демаркации ирако-кувейтской границы в мае 1993 г. Комиссией Организации Объединенных Наций по демаркации ирако-кувейтской границы и выдворения в Ирак иракских граждан, обнаруженных по кувейтскую сторону границы, обстановка в ДМЗ остается спокойной.

Каждые шесть месяцев мандат Миссии подвергается Советом Безопасности обзору.

И.И.Иванова

НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ТУРЕЦКО-ИРАКСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Одним из наиболее важных и сложных направлений турецкой ближневосточной политики является комплекс отношений, связанных с Ираком.

Мы не будем здесь перечислять последствия войны в Заливе 1990–1991 гг. Можно, однако, указать, что, несмотря на определенные трудности, Турции удалось вновь завоевать расположение Ирака и, начиная со второй половины 90-х годов, наладить с ним нормальные политические и экономические отношения.

Началом нового этапа, «новой весны» в турецко-иракских отношениях можно считать визит в Турцию в феврале 1999 г. первого заместителя премьер-министра Ирака Тарика Азиза. Накануне премьер-министр Турции Б.Эджевит следующим образом ответил на вопросы корреспондента газеты «Миллиет»: «Визит Т.Азиза чрезвычайно актуален для двух стран. Для Турции важна территориальная целостность Ирака, поскольку в случае его раздела наиболее пострадает и наша страна. Стержнем наших взаимных планов и посланий остается именно этот момент. Очень надеемся, что в двусторонних отношениях Багдад будет предпринимать конкретные политические шаги»¹.

Следует отметить, что визит Азиза породил резкое недовольство Вашингтона, и это было озвучено, в частности, спикером Госдепартамента Дж. Фолей, заявившего следующее: «Мы не можем понять решения Эджевита встретиться с Азизом». В ответ на это и другие высказывания американских политиков Эджевит в довольно резкой форме заявил: «Никто не может ожидать от нас того, чтобы мы дали отказ руководителю соседнего дружественного государства, желающего посетить нашу страну. Анкара придерживается политики не создания, а разрешения накопившихся проблем. В условиях, когда прилагаются усилия по достижению мира и взаимопонимания между такими странами, как Турция, Иран, Сирия, Иордания, по нашему глубокому убеждению, Ирак, должен занять в этом процессе достойное место»².

После переговоров Т.Азиз подчеркнул следующее: «Наш диалог открытый и объективный. Мы обсудили взаимные сомнения в обстановке дружбы и открытости. Я надеюсь, что переговоры и обмен мнениями помогут развитию двусторонних отношений, выведут их на новый уровень взаимопонимания и сотрудничества. Турция и Ирак – соседи, друзья, и у них очень много общих точек зрения. Безопасность Турции оказывает влияние на безопасность Ирака, а благосостояние Ирака способствует благосостоянию Турции. Мы должны сами развивать наши двусторонние отношения и не позволять другим вмешиваться в них³.

Визит Т.Азиза в Турцию позволил окончательно определить центробежные и центростремительные тенденции в отношениях двух стран, а также позиции, по которым у Турции и США имеются сходные и различные взгляды в отношении иракской проблемы. Все эти соображения изложены турецким политологом С.Кохеном и сводятся к следующему:

Что объединяет турецко-иракские позиции:

Багдад выступает за диалог представителей северных и южных районов, чтобы объединить Ирак. Турция также хочет этого и содействует тому, чтобы лидеры иракских курдов пошли на сближение с центральным правительством.

Турция хочет ослабления эмбарго против Ирака, которое принесло ей большой ущерб. Она хочет развивать торговлю и добиться пересмотра ограничений, введенных ООН.

Различия в турецко-иракских отношениях:

Турция хочет, чтобы администрация Саддата отказалась от подстрекательства мирового сообщества (и США) и поступала бы согласно решениям ООН. Багдад же настаивает на правоте своей политики.

Турция считает опасным тот факт, что Ирак обладает оружием массового уничтожения, а также тот факт, что по этому вопросу Ирак выступает против контроля ООН. Анкара – сторонник создания нового механизма контроля.

Ирак требует, чтобы Турция не давала разрешения самолетам США и Англии на использование базы в Инжирлике. Анкара же советует, чтобы Ирак воздерживался от открытия огня по самолетам «в районе, запрещенном для полетов».

Турция ставит условие, чтобы представители ПКК^ не имели возможности находить приют на иракской территории. Багдад же, несмотря на то, что турецкий генштаб имеет сведения об этом, заявляет, что в районах, которые находятся под его контролем, членов ПКК нет.

Общность Турции и США по иракской проблеме:

Обе страны неоднократно заявляли, что поддерживают принцип территориальной целостности Ирака. Хотя Турция неоднократно выражала и сомнения в искренности американской политики по этому вопросу, Вашингтон же подчеркивает, что это его главная цель.

Турция и США придерживаются одного мнения о том, что оружие массового уничтожения должно быть взято под контроль, а затем ликвидировано, и что Ирак должен выполнять решения ООН.

Обе страны хотят, чтобы в Ираке был создан демократический режим и чтобы эта страна вновь заняла свое место в мировом сообществе.

Различия в турецко-американских подходах к иракской проблеме:

США хотят в первую очередь свержения режима Саддата, а для Турции приоритетным является сохранение территориальной целостности и защита стабильности Ирака.

США для того, чтобы свергнуть Саддама, пытаются использовать различные оппозиционные группы, включая и курдов. Турция этим очень обеспокоена.

США из-за Саддама проводят в отношении Ирака очень жесткую политику, а Анкара – сторонник более мягкого курса. Например, смягчить эмбарго. Турция хочет разрешения иракской проблемы не бомбардировками, а путем договоренностей. А это не устраивает американскую администрацию⁴.

В 2000–2001 гг. турецко-иракское сотрудничество набирало все возрастающие темпы. Так, в 2000 г. было восстановлено железнодорожное сообщение между двумя странами. Также заключено соглашение о строительстве иракско-турецкого газопровода. Проектом, который станет чрезвычайно актуальным после окончательного снятия эмбарго, предусматривалась совместная разработка и добыча природного газа в Ираке и поставка его через иракско-турецкий газопровод, который будет построен, в Европу⁵.

Имеется ряд турецких предпринимателей, которые никогда не покидали Ирак, а в последнее время здесь развернули свою деятельность такие крупные турецкие фирмы, как РАМ, ТЕКФЕК, ГАМА, МЕТИШ. В целом на иракском рынке работает свыше 200 турецких бизнесменов⁶.

Турция, которая экспортировала в Ирак до войны в Заливе товаров на сумму 3,5 млрд. долл., в период после войны и введения эмбарго была вынуждена сократить экспорт туда до 40 млн. долл. Но уже начало 2001 г. дало впечатляющие результаты: стоимость турецко-иракского товарооборота возросла с 350 млн. долл. до 720 млн. Определенную напряженность пока создают самолеты, каждый день взлетающие с базы Инжирлик, а также память о турецкой позиции в период войны в Заливе, и заявлениях, что «иракский народ был и продолжает оставаться другом Турции»⁷. Турецкое посольство, закрытое в Ираке 14 января 1991 г., открылось 14 января 2001 г., и вместо С.Караосманоглу, бывшего последние 4 года здесь турецким поверенным в делах, новый посол М.Акат приступил к своим обязанностям. Турецкие аналитики считают, что «для Турции слишком большой роскошью является оценивать ближневосточную политику с позиций США»⁸.

В 2001 г. продолжалось расширение делового экономического сотрудничества Турции и Ирака. Как указывает турецкое казначейство, на лето 2001 г. в стране осуществляли свою деятельность 7 988 иностранных или совместных фирм. Ирак в этом списке занимает 9 место – 294 (после Германии, Голландии. США, Англии, Ирана, Франции, Италии, Швеции и даже больше, чем Россия – 278)⁹.

В этом ключе можно рассматривать то, что трагические события в США 11 сентября 2001 г. и начало военной операции в Афганистане чрезвычайно обострили ситуацию на Ближнем Востоке и создали для Турции много проблем, прежде всего, связанных с Ираком. Турецкие руководители осудили терроризм, но при этом подчеркивали, что нельзя ставить знак равенства между террором и исламом. «У терроризма нет национальности, религии и прощения» – такого рода высказывания сделали практически все лидеры Турции.

Особую тревогу вызвало то, что США распространили среди 15 членов Совета Безопасности письмо, в котором предупредили, что «при осуществлении операций в Афганистане на повестку дня может встать вопрос распространения военных действий против других стран и группировок». Согласно заявлениям американских представителей, возможными объектами американских ракет могут стать Йемен и Ирак¹⁰. Турецкие военные и политики были единодушны во мнении, что Турция, помня печальный опыт войны в Заливе и учитывая новый уровень отношений с Ираком, ни в коем случае не должна принимать участие ни в каких операциях против этой страны.

Подобное мнение очень хорошо озвучил влиятельный турецкий генерал Чевик Бир, заявивший: «Турция должна использовать свое влияние и выступить против любых операций в отношении Ирака. Важно проводить здесь благоразумную политику. Если США и НАТО будут настаивать, мы должны ответить, что мы против предполагаемых действий. Территориальная целостность Ирака для нас очень важна. Чтобы покончить с ПКК в Северном Ираке, чего нам только ни пришлось вынести. Турция потеряла миллиарды долларов и тысячи людей, и теперь мы не должны совершать прежние ошибки»¹¹. Прибывший в Турцию в декабре 2001 г. госсекретарь США К.Пауэлл вновь подтвердил возможность операции против Ирака. Однако услышал от турецкого президента Н.Сезера следующее: «Мы не хотим военных действий против Ирака». Турция после 11 сентября участвует «в совместных действиях против терроризма», «воздерживается от создания Багдадской линии»¹².

Турецкие политики прекрасно понимают, что при нынешнем развитии событий на Ближнем Востоке, когда в ответ на действия смертников-палестинцев, израильтяне отвечают бомбардировкой палестинских поселений, открытие «второго фронта», а именно – втягивание в «игру против Ирака», может привести к непредсказуемым последствиям.

Вот почему Эджевит, сознавая то, что Ближний Восток по существу является «пороховой бочкой», беседовал по телефону с Шароном и Арафатом, а президент Сезер связывался с королем Иордании Абдаллой. «Турция должна думать о своей стратегии и безопасности», – подчеркивает турецкий политолог Д.Сазак. «Если бы все было, как планируют США, за 10 лет, прошедших после войны в Заливе ни Саддама бы не осталось, ни лилась бы кровь в регионе»¹³.

В середине января 2002 г. состоялся визит премьер-министра Турции Б.Эджевита в США, и в центре переговоров вновь были ситуация на Ближнем Востоке и Ирак. В Анкаре хорошо знали, что вопрос о вторжении в Ирак не снят с повестки дня в США. Вместе с тем, Вашингтон уже неоднократно ставился в известность – Турция против подобной акции. Этот вопрос рассматривался и с 10 американскими сенаторами, приехавшими в Турцию накануне визита Эджевита. Американским компетентным лицам во главе с Дж.Лерманом было заявлено следующее: в случае агрессии США в Ирак «Анкара не намерена занять пассивную позицию и наблюдать со стороны, поскольку возможная агрессия затрагивает жизненно важные интересы Турции»¹⁴. Вкратце соображения турецкой стороны сводились к следующему:

1. Турция не может принять раздел Ирака и создание на его Севере Курдского государства.

2. Интервенция может создать для Турции большие политические, экономические и военные проблемы.

3. Анкара может принять лишь следующие результаты возможной интервенции: никакого провозглашения курдского государства, может быть принят лишь автономный курдский район, существующий на севере Ирака, на Юге может появиться шиитский автономный округ; нужно обеспечить возможности создания туркменского автономного округа¹⁵.

И на последнем пункте (т.е. создание туркменского автономного округа) можно остановиться подробнее. Дело в том, что это – основная тема полемики Эджевита с С.Хусейном. После окончания войны в Заливе в феврале 1991 г. США сформировали «коридор безопасности» по 36-й параллели. Эджевит, бывший тогда лидером Демократической левой партии, прибыл в Ирак в мае 1991 г. и имел встречу с Саддамом, на которой заявил: «В севером Ираке живут не только курды. Например, в районе Киркука проживает много туркмен. И в то время как решается вопрос о курдской автономии, нужно подумать и о туркменах». Ответ Хусейна был следующий: «Туркмены – граждане Ирака, и права их культуры под защитой. Те, кто провоцируют курдов на отделение, могут хотеть создания в северном Ираке маленького нефтяного государства. Из-за курдской проблемы Ирак вот уже 30 лет проливает кровь, приносит жертвы. Конечно, у этой проблемы есть объективные причины, но соседняя страна должна избегать позиции «ловящего подходящий момент ради краткосрочных выгод». Иностранные государства вошли на нашу территорию (северный Ирак) с согласия турецкого правительства».

Хусейн также подверг критике руководство Турции за то что оно не осталось нейтральными в период войны в Заливе¹⁶.

В декабре 1992 г. во время визита в Ирак Эджевит вновь поднял вопрос о возможности «туркменской автономии» в этой стране. Однако получил достаточно резкий отпор. Иракский президент сказал буквально следующее: «Мы против федерации и будем бороться за Киркук». Таким образом, спустя 10 лет Эджевит, уже будучи премьер-министром, снова попытался разыграть «туркменскую карту»¹⁷.

Однако во время своего визита в США в январе 2002 г. Эджевит не затрагивал этот вопрос и делал все возможное, чтобы убедить администрацию Буша воздерживаться от «иракской операции». Турецкая сторона подвергла критике внешнюю политику США, которая после 11 сентября для того, чтобы обеспечить чувство безопасности американскому народу, все более прибегает к созданию образа «новых врагов». И если так пойдет дальше, «то Америка может остаться одна». Основной тезис Эджевита свелся к следующему: «Новые шаги против Ирака, включая военные действия, нанесут непоправимый вред борьбе США с терроризмом»¹⁸.

Заслуживает внимания мнение известного турецкого политолога Д.Сазака о том, что «не удастся свергнуть Саддама по афганской модели. Чтобы поменять режим в Ираке, недостаточно лишь подвергнуть бомбардировкам Багдад, не избежать и наземных операций. А чтобы перейти к этим действиям, нужно убедить и СБ ООН во главе с Россией, и, что особенно важно – получить «добро» Саудовской Аравии и разрешение использовать ее военные базы. А все это похоже на сценарий второй войны в Заливе. И будет ли администрация Буша расходовать миллиарды долларов, выделенных на «синдром 11 сентября», на Саддама? К тому же Бен Ладен еще не пойман...»¹⁹.

Анкара, считая, что операция против Ирака нанесет именно ей самый большой ущерб, начала кампанию поиска поддержки против этой операции среди ближневосточных стран. Так была проведена серия контактов с Сирией, Ираном, Иорданией, Ливией, и везде был получен положительный ответ. Наибольшего внимания заслуживает визит генерального командующего жандармерией Турции генерала А.Ялмана в Дамаск. Результаты визита были высоко оценены МИД Турции. «Турецко-сирийские стороны подтвердили, что будут выступать за сохранение территориальной целостности Ирака перед лицом возможного американского вторжения». Итоги переговоров позволяют говорить о «налаживании моста между Анкарой и Дамаском» после долгого этапа враждебности в связи с курдской проблемой²⁰.

Новый виток опасений возможной американской операции вызвал негативный ответ С.Хусейна на письмо Эджевита с просьбой открыть двери военным наблюдателям ООН. В этой связи турецкий министр иностранных дел И.Джем заявил следующее: «Турция, как сосед, исполнила свой долг, У Ирака нет положительных сдвигов по этому вопросу»²¹. Вместе с тем турецкая газета «Сабах» приводит высказывание иракского вице-президента Таха Рамазана о том, что Ирак придает приоритетное значение отношениям с Турцией, Ираном, Иорданией. «Я уверен, что иракские соседи смогут отвести угрозы США»²².

Как представляется, одним из итогов тесных контактов Турции с лидерами многих арабских стран стало следующее: Турция, являющаяся с середины 90-х годов XX века стратегическим партнером Израиля на Ближнем Востоке, осудила Израиль в большей степени, нежели палестинцев за кровавые события весной 2002 г. Турецкие средства массовой информации подробно освещали палестино-израильское противостояние, захват Рамаллаха, осаду штаб-квартиры Арафата, особо подчеркивая то, что каждый день гибло несколько десятков палестинцев. Конечно, сообщалось и о смерти ни в чем не повинных мирных жителей Израиля. Однако, как подчеркивал близкий к правительственным кругам турецкий обозреватель Ф.Била, «необходимо сказать «стой» полной оккупации Палестины и агрессии, которая проводится с целью уничтожения палестинцев»²³. Между тем, продолжает он, Запад, когда ему надо, может проводить вторжение в Боснию, Косово, Афганистан, Ирак, но ограничивается ролью наблюдателя того, что Израиль превращает Палестину в кровавое озеро. «Представляется, что правительство Шарона забыло резню евреев, учиненную нацистской Германией». Нет, ни одной страны, ни одной международной организации, которая предприняла бы усилия, чтобы сказать Израилю «стой» и остановить кровавую бойню. США, поставившие в жесткие условия Афганистан и Ирак, не приложили ни малейшего усилия остановить Израиль. Если это не сделать сегодня, завтра может быть поздно»²⁴.

Накануне визита в Турцию вице-президента США Д. Чейни в марте 2002 г. турецкую сторону насторожил тот факт, что для американского гостя в ряду переговорных тем-приоритетов вновь выступает Ирак. И это несмотря на то, что Турция неоднократно высказывалась против интервенции, поскольку озабочена возможными результатами. Вследствие интервенции может образовываться курдское государство, что для Турции абсолютно недопустимо. По утверждениям Вашингтона недопустимо и для него. Как указывает упоминавшийся выше турецкий политолог Ф.Била, «для США главное – свергнуть Саддама. Они не хотят нарушать территориальную целостность Ирака и создавать ситуацию, беспокойную для Турции». Однако, если спросить у США, что важнее: «свержение Саддама или сохранение территориальной целостности» – ответ будет – «свержение Саддама». Поэтому Анкара не должна оказаться перед свершившимся фактом и усиливать по этим вопросам свои контакты с Россией и Ираном²⁵.

По мнению турецкого истеблишмента, в ряду приоритетов визита Чейни в регион должен был стоять вопрос урегулирования палестино-израильских столкновений. И именно поэтому министр иностранных дел Турции И.Джем накануне визита, впервые на столь высоком уровне, связался со своим израильским коллегой и сделал предупреждение, в котором охарактеризовал деятельность Израиля как «убийство невинных людей»²⁶.

По мнению турецких обозревателей, самая важная часть визита американского вице-президента на Ближний Восток во второй половине марта 2002 года пришлась на Турцию. Для турецкой стороны явилось полной неожиданностью, что Чейни еще до встречи с Эджевитом настоял на конфиденциальной беседе с главой турецкого генштаба генералом Х.Кыврыкоглу что, по мнению турецкого МИДа, было нарушением дипломатической процедуры. Однако, под нажимом американского гостя эта беседа состоялась и Кыврыкоглу впервые после своего назначения в 1998 г., вынужден был отойти от принципа «не встречаться с иностранными лидерами». В ходе переговоров американскому вице-президенту еще раз напомнили, что в период войны в Заливе в 1991 г. Турция была оставлена своими союзниками и испытала серьезные экономические трудности. Турецкий генерал подчеркнул, что «Турция всегда была против агрессии и «вопрос о смене иракского лидера – это проблема президента Буша и американского общественного мнения»²⁷.

Во время встречи Чейни и премьер-министра Турции Б.Эджеви-та, турецкий премьер так охарактеризовал американскому гостю события на Ближнем Востоке:

«В случае интервенции в Ирак наиболее уязвимой страной окажется Турция. Сектор туризма понесет большие потери. Турция чрезвычайно чувствительна по вопросу территориальной целостности Ирака. В случае интервенции на Севере Ирака может образоваться курдское государство, а южный район Ирака может подпасть под влияние Ирана, что будет означать расчленение Ирака. Турцию также беспокоит, что возможная американская акция нанесет большой вред проживающим в Ираке туркменам и неясно как будут гарантированы их безопасность и права».

Необходимо также учитывать, что подобная операция вызовет негативную реакцию арабских стран. Важным аргументом является следующее: в то время, когда идут кровопролитные палестино-израильские столкновения, американское вмешательство в Ираке будет означать открытие второго фронта в регионе, что чрезвычайно опасно, поскольку велика возможность распространения войны на весь регион. В первую очередь надо разрешить палестино-израильскую проблему и поддержать предложения Саудовской Аравии по этому вопросу. Пока точно не установлено следующее: утверждение США о том, что в Ираке находится оружие массового уничтожения основывается на утверждении наблюдателей, проводивших контроль 3 года назад, или предположениях, сделанных за эти 3 года.

Таким образом, Эджевит сформулировал подход Турции к наиболее актуальным на сегодня ближневосточным проблемам, и это, в известной степени, перекликается с заявлениями, сделанными им в Вашингтоне несколько месяцев назад²⁸.

Требования Чейни в отношении операции в Ираке вызвали бурю протеста среди турецкой общественности. В Анкаре прошли митинги под лозунгами «Чейни, убирайся» «Мы не будем американскими военными», что заставило сконцентрировать немалые полицейские силы²⁹.

Таким образом визит Чейни на Ближний Восток окончился безрезультатно. Искавшему у арабских стран и Турции поддержки по проведению операции в Ираке, американскому вице-президенту указали на то, что в первую очередь США должны заниматься израильской политикой в регионе. И что, в то время, когда Ближний Восток потрясен палестино-израильской войной, не время разыгрывать иракскую карту.

Можно закончить данный обзор высказыванием еще одного высокопоставленного работника турецкого МИД, давшего интервью «Миллиет», имя которого не указано, «ударят ли США по Саддаму? Я так не считаю. Во всяком случае, во время тура по Ближнему Востоку глаза Чейни открылись. Односторонние действия Америки будут безумием. Прежде Ирака нужно разрешить вопрос Афганистана. Америка должна заниматься террором в Сомали и на Филиппинах. А самое важное – привести к миру палестинцев и израильтян. Мы же, турки, будем слушать себя и выберем для себя верный путь, будем прислушиваться к голосу здравого смысла»³⁰.

¹ Milliyet. 13.02.1999.

² Ibid 16.02.1999.

³ Cumhuriyet. 05.03.1999.

⁴ Milliyet. 16.02.1999.

⁵ Ibid 07.10.2000.

⁶ Ibid. 17.01.2001.

⁷ Ibid.

⁸ Ibid.

⁹ Milliyet. 27.07.2001.

¹⁰ Posta. 09.10.2001.

¹¹ Milliyet. 17.10.2001.

¹² Cumhuriyet. 07.12.2001.

¹³ Milliyet. 06.12.2001.

¹⁴ Cumhuriyet. 15.01.2002.

¹⁵ Milliyet. 14.01.2002.

¹⁶ Ibid.

¹⁷ Ibid.

¹⁸ Cumhuriyet. 11.02.2002,

¹⁹ Milliyet.11.02.2002.

²⁰ Ibid. 23.01.2002.

²¹ Cumhuriyet. 10.02.2002.

²² Sabah. 02.02.2002.

²³ Milliyet. 13.03.2002.

²⁴ Ibid.

²⁵ Milliyet. 1.03.2002.

²⁶ Ibid.

²⁷ Milliyet. 20.03.2002.

²⁸ Ibid.

²⁹ Ibid.

³⁰ Ibid.

С.С.Кондратьев

ОСОБЕННОСТИ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ИСЛАМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ ИРАН НА ПОРОГЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

В конце 2000 – первой половине 2001 г. внешнеполитический курс Ирана строился в необычных условиях. Этот период был полон серьезными внутренними проблемами, связанными с усилившимся противоборством между либеральным правительством С.М. Хатами и консервативной частью иранского истеблишмента, массовыми волнениями в Тегеране, а также финансово-экономическим кризисом, разразившимся в стране главным образом в результате падения цен на нефть.

Стремясь выйти из политической изоляции, избежать тяжелых последствий кризиса, правительство С.М. Хатами прилагало основные усилия к тому, чтобы расширить международное сотрудничество, и экономические связи, с западноевропейскими странами. Предпринимались попытки преодолеть конфронтацию с США. Такой курс был выбран, в том числе, и в соответствии с концептуальными замыслами либералов в отношении сближения Ирана с Западом.

На этом фоне российское направление во внешней политике ИРИ также стало ареной межфракционных разногласий. Консерваторы, выступая за стратегическое партнерство с Россией, настаивали на необходимости принятия конкретных практических мер по углублению двустороннего сотрудничества. Их влиятельные в правительственных кругах оппоненты, на словах соглашаясь с важностью отношений с Россией, на деле отводили ей, по крайней мере, в том, что касается торгово-экономической сферы, роль второго плана. В частности, правительство ИРИ явно не торопилось, не торопится и теперь, с выполнением договоренностей, достигнутых в ходе второго заседания двусторонней межправительственной комиссии, отдавая предпочтение более выгодным для себя партнерам, нередко сознательно тормозя реализацию важных внешнеэкономических проектов (например, поставок продовольственных товаров) и осуществление причитающихся платежей.

Главным образом из-за нерешенности вопросов финансирования, в 2000 г. снизилась активность сторон по обсуждению совместного проекта по выпуску в Иране самолетов ТУ-334. Однако использование в Иране на условиях лизинга российской авиатехники продолжается активно.

Одним из новых направлений сотрудничества могло бы стать производство в Иране российских маневровых тепловозов. Внешнеторговое объединение «Станкоимпорт» подписало контракт на поставку 10 тепловозов в сборе и организацию производства в Иране 12 тепловозов. Однако, иранская сторона задерживает открытие аккредитива и, тем самым, ставит под угрозу выполнение контракта.

Некоторые расхождения наметились и в политической сфере, например, в подходах к такой серьезной проблеме, как определение правового статуса Каспийского моря, по которому Иран отстаивает свою позицию и не желает идти на компромиссы. Вместе с тем, в Тегеране превалирует мнение о необходимости сохранения связей с Россией. Заинтересованность в их продолжении на всех уровнях ощущается и сейчас, поскольку в иранском руководстве есть важности политических и экономических контактов с РФ для обеспечения национальной безопасности, политических и экономических интересов Ирана. К тесному общению с Россией иранцев подталкивает и общность или близость позиций Москвы и Тегерана по ряду региональных проблем: афганской, иракской, закавказской, стремление не утратить опоры в лице России в Таджикистане, в делах, связанных с добычей и транспортировкой углеводородных ресурсов Каспийского моря, продолжать взаимодействие с Москвой по ряду международных направлений, например, в разоруженческой, правозащитной областях, отстаивании концепции многополярного мироустройства. Не оставляют иранцы и попыток использовать российский фактор в качестве противовеса Вашингтону, чтобы подтолкнуть его к более решительным шагам навстречу Тегерану.

В принципиальном плане иранцы хотели бы сохранить возможность развития научно-технических и торгово-экономических связей с Россией, в первую очередь в военной сфере, различных отраслях экономики, в том числе в нефтегазовой индустрии, атомной энергетике, но строго на условиях, устраивающих иранскую сторону. Это касается прежде всего финансирования совместных проектов, цен на экспортируемые Россией услуги, товары и технологии.

Наряду с этим, Иран заметно активизировал контакты со странами ЕС (Великобритания, ФРГ, Италия, Нидерланды, Франция) и Японией. По официальным оценкам, несмотря на действие принятого Соединенными Штатами Америки известного закона Д'Амато, Иран имеет возможность оформить контрактами привлечение иностранного капитала на сумму более 9,0 млрд. долл. Западные эксперты сходятся во мнении, что американские экономические санкции против Ирана постепенно будут ослабляться, поскольку корпорации США, в особенности нефтегазовые и нефтехимические компании, не устраивает перспектива закрепления на иранском рынке европейских и японских конкурентов.

Таким образом, в настоящее время постепенно создаются предпосылки для более активного развития экономических связей Ирана с западными странами и, соответственно, наблюдается тенденция к более интенсивным политическим контактам между ИРИ и Европой.

1998 г. и начало 1999 г. стали этапными в отношениях Ирана со странами Евросоюза. Правительство С.М.Хатами достаточно успешно использовало аргументы экономического характера для того, чтобы побудить европейцев ускорить нормализацию отношений с Ираном. Иранцам удалось создать впечатление неизбежности, в скором времени, ирано-американского сближения и угрозы, в этой связи, для европейцев появления на иранском, в первую очередь нефтегазовом рынке, лидеров американского нефтяного бизнеса.

Страны ЕС, желая в этих обстоятельствах создать благоприятный политический климат для закрепления позиций в экономике Ирана, выработали новую концепцию взаимоотношений с ИРИ. Суть ее заключается в том, что позитивные перемены, произошедшие в этой стране с приходом к власти С.М. Хатами, требуют конструктивной реакции со стороны Евросоюза, необходимой в том числе и для усиления в Иране позиций либералов. В качестве положительных тенденций в политике Тегерана, нуждающегося в поддержке извне, европейцы выделяли наметившийся процесс либерализации общественной жизни в ИРИ, позитивные сдвиги в правозащитной области, присоединение к конвенциям по химическому, биологическому оружию, к ДНЯО (Договор о нераспространении ядерного оружия), сотрудничество Организации по атомной энергии Ирана в ядерной области с МАГАТЭ. Европа положительно отреагировала на предложение президента М. Хатами, сделанное на 53-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН, об объявлении 2001 года годом диалога между цивилизациями.

В свою очередь, готовность европейцев к сближению с Ираном, Тегеран использовал для того, чтобы подвести страны ЕС к пониманию необходимости перехода от «критического диалога» с ИРИ к конструктивному. Начало этому процессу было положено в ходе состоявшегося в июле 2001 г. визита в Иран представителей Франции, Германии и Италии. Вслед за принятием Евросоюзом решения о снятии эмбарго на министерские контакты с Тегераном, началась серия визитов в Иран европейских политиков на высоком уровне, парламентских и экономических делегаций из стран ЕС. Весной 1999 г. состоялся первый после революции 1979 г. визит президента ИРИ в европейскую страну (Италия), затем последовали его поездки в Китай и Гонконг (июнь 2000 г.), в Германию (июль 2000 г.), на юбилейную сессию ООН и Кубу (сентябрь 2000 г.), в Японию (ноябрь 2000 г.), в Россию (сентябрь 2001 г.), визиты посланников М.Хатами в Германию и Францию и в Нью-Йорк.

В целом, иранцы смогли решить основные проблемы со странами ЕС и создать для себя на будущее поле для маневра между Европой и США на тот случай, если правительству ИРИ удастся восстановить отношения с Вашингтоном.

Пока же, на этом направлении особого прогресса нет из-за все еще бескомпромиссной линии консерваторов в Иране и антииранского лобби в США. В результате и команда С.М. Хатами, и американская администрация, заметно изменившие в лучшую сторону тональность высказываний в отношении друг друга, так и не сделали практических шагов, которые могли бы быть представлены оппонентам ирано-американского сближения в качестве убедительных аргументов в пользу этого процесса. Наоборот, летом 1999 г. разразился очередной ирано-американский скандал по поводу ареста в ИРИ тринадцати иранцев еврейской национальности по обвинению в шпионаже в пользу Запада. США требовали освободить их, поскольку считали, что арест связан только с религиозно-расовыми причинами. Иран категорически отрицает такой подход, обвиняя США в преднамеренном искажении действительности.

В сфере внешнеполитической деятельности Ирана отношения со странами СНГ, в отличие от прошлых лет, не занимали значительного места. Отчасти это было связано с осознанием иранцами ограниченности их возможностей в продвижении интересов ИРИ, прежде всего в наиболее важных для нее сопредельных государствах СНГ, из-за отсутствия у Тегерана достаточных финансовых средств, а также с противодействием Запада. Кроме того, как уже отмечалось, главные политические устремления иранцев были сосредоточены на европейском направлении.

Прежний уровень политической активности Тегерана сохранялся по существу лишь в Таджикистане. Добившись в свое время назначения заместителя председателя Объединенной таджикской оппозиции (ОТО) А.Тураджонзода на пост вице-премьера, иранцы открыто поддержали провозглашенный им курс на создание исламского государства, хотя между Тегераном и Москвой было отмечено понимание нецелесообразности такой постановки вопроса. Линия иранцев на откровенное лоббирование интересов оппозиции, оказание помощи радикальному крылу исламистов, заметно осложнила отношения Тегерана с Душанбе. Положение стало меняться в позитивную сторону только после захвата талибами ряда северных провинций Афганистана, граничащих с Республикой Таджикистан (РТ). Положительное воздействие на Тегеран оказала и жесткая позиция России, предостерегшей Иран от дальнейшего проведения в РТ деструктивного идеологизированного курса. Тенденция к выравниванию ирано-тад-жикских отношений получила развитие в ходе недавних поездок в Таджикистан заместителя министра иностранных дел ИРИ М.Сарма-ди (1999 г.), министра иностранных дел ИРИ К.Харрази, а также визита в Иран президента РТ Э.Рахмонова в 2000 г.

Основными темами ирано-узбекского политического диалога являлись афганская и таджикская. Усилия иранцев были направлены на то, чтобы удержать узбеков от сближения с талибами, убедить их в необходимости оказания помощи антиталибской коалиции и проведения Ташкентом соответствующей политической линии в рамках группы «6+2». Серьезную озабоченность Тегерана в этом плане вызвали контакты в 1999–2000 гг. министра иностранных дел Узбекистана А.Камилова с руководством Движения Талибан (ДТ). По таджикской проблеме дискуссия развернулась вокруг вопроса об участии в процессе национального примирения так называемой «третьей силы». Иранцы категорически отвергли такую возможность, объясняя это опасностью сбоя в работе налаженного механизма урегулирования. Сдерживающим фактором в развитии как политических, так и экономических связей между двумя странами, по-прежнему была внешнеполитическая ориентация Ташкента на Вашингтон.

Ровные в целом ирано-киргизские отношения были омрачены инцидентом с задержанием осенью 1999 г. в районе станции Ош таможенными властями Киргизии иранского железнодорожного эшелона с оружием и боеприпасами, следовавшего в Афганистан руководству Северного Альянса. В разрешении этого инцидента принимала участие и Россия. Определенное воздействие оказали и события на юге Киргизии (захват заложников мусульманскими экстремистами зимой – весной 2000 г.).

Состоявшиеся в последнее время ирано-туркменские контакты на высшем политическом уровне оставили ряд важных, в первую очередь для Ирана, вопросов нерешенными. Не удалось снять озабоченности Тегерана, в частности, относительно сотрудничества Ашхабада с талибами. Недовольство Ирана вызывает также отсутствие четкой позиции Туркмении относительно перспективы сооружения трансиранского газопровода и транзита энергоресурсов через иранскую территорию.

В то же время, определенный позитив был наработан сторонами по каспийской проблеме. Тегеран и Ашхабад договорились о создании комиссии по выработке порядка раздела ирано-туркменской части Каспийского моря.

Отношения между Ираном и Казахстаном формируются, в основном, на базе взаимной заинтересованности в реализации совместных экономических программ, однако трудности, переживаемые обеими сторонами, пока не позволили Тегерану и Астане добиться ощутимых результатов. В частности, до сих пор не преодолены проблемы технического характера в вопросе экспорта казахской нефти через Иран способом замещения. Имеются серьезные разногласия сторон в подходах по статусу Каспия.

Сохранявшиеся ирано-азербайджанские разногласия по вопросу о статусе Каспия (Баку также как Ашхабад и Астана, отвергает выдвинутый Тегераном принцип равнодолевого раздела моря) не помешали определенному потеплению отношений между двумя странами. Не исключено, что правительство С.М.Хатами пошло на некоторое сближение с Азербайджаном по подсказке из западноевропейских столиц, в первую очередь Лондона и Парижа. Влияние на иранскую позицию, очевидно, оказала и появившаяся перспектива транспортировки части азербайджанской нефти через территорию ИРИ, особенно после того, как французская «Тоталь» выразила заинтересованность в разработке и реализации соответствующего проекта.

Некоторая стабилизация в ирано-азербайджанских отношениях не могла не вызвать недовольства Еревана, которое усилилось в связи с отсутствием прежней активности Тегерана в развитии контактов с Арменией (за время пребывания С.М.Хатами у власти эту страну не посетила ни одна иранская делегация на правительственном уровне).

В списке претензий Тегерана к армянской стороне значились пассивность нового руководства республики в сотрудничестве с Ираном, а также завязавшийся армяно-израильский диалог. Однако сближение Баку с Вашингтоном активизировало и ирано-армянские связи. В начале 1999 г. Ереван посетил министр обороны и поддержки вооруженных сил ИРИ адмирал А.Шамхани, а в сентябре – министр иностранных дел К.Шаррази (совещание глав внешнеполитических ведомств Армении, Греции и Ирана).

Неоднократные попытки Тегерана выступить с посреднической миссией по урегулированию проблемы Нагорного Карабаха пока не находили и не находят отклика у Еревана и Баку, очевидно, в силу ограниченных политических возможностей Ирана на данном направлении.

Несколько сместились акценты в отношениях Ирана с европейскими государствами СНГ. После отказа Украины в 1997 г. под давлением США от участия в строительства АЭС в Бушире, политические контакты между двумя странами были практически заморожены. В то же время явно оживились связи Тегерана с Минском. Значительным событием в ирано-белорусских отношениях стал визит в ИРИ в 1998 г. президента Белоруссии А.Лукашенко.

Одной из наиболее болезненных для Ирана международных проблем оставался конфликт в Афганистане. Позиция неприятия талибов в качестве доминирующей силы ужесточилась после захвата ДТ Севера Афганистана и гибели иранских дипломатов. Иран выступил в качестве одного из инициаторов разработки резолюции № 1193 СБ ООН, осудившей действия Движения Талибан.

Вместе с тем, иранцы осуществляли серию неофициальных контактов с представителями талибов, обусловив начало примирительного диалога с ДТ выполнением последним ряда требований, в том числе принесением извинений за трагический инцидент с сотрудниками генерального консульства ИРИ в Мазари-Шарифе. Данное условие иранцев было отвергнуто талибами.

Одновременно, Иран продолжал поставки вооружений сохраняющим боеспособность формированиям северян, пытаясь привлечь и другие государства региона к оказанию помощи антиталибской оппозиции.

На официальном уровне Иран выступил за преодоление внутриафганских противоречий мирными средствами, высказывался в поддержку инициативы об обязательстве соседних с Афганистаном стран не оказывать военного содействия противоборствующим сторонам.

Признавая приоритетную роль ООН в процессе урегулирования афганского кризиса, Тегеран выражал также готовность продолжать активную работу в рамках группы «6+2».

Идея Ирана оказать нажим на ДТ с использованием влияния на него Пакистана оформилась в механизм двусторонних консультаций, которые, однако, оказались фактически свернутыми после событий на севере ИГА, главным виновником которых, по мнению Тегерана, являлся Исламабад.

Афганская проблема оставалась ключевой в повестке дня и ирано-индийского диалога. Здесь сторонам удалось активизировать совместные шаги по отстаиванию принципа справедливого урегулирования внутриафганского кризиса с учетом интересов всех политических и национальных сил ИГА.

Победы Северного Альянса над формированиями ДТ дала новый толчок в развитии межгосударственных отношениях Ирана и Афганистана. Однако Тегеран не приемлет самого факта размещения на афганской территории воинского контингента США, не без оснований опасаясь, что американцы создают плацдарм для агрессии против Ирана. Оценка проамериканских взглядов нового афганского руководства заставило Тегеран пойти на некоторые «непопулярные» для США шаги. В частности, иранцы в мягкой форме «пригрозили» афганскому правительству, что для достижения своих целей будут активно использовать те два миллиона беженцев, которые покинули Афганистан, опасаясь репрессий талибов и нашедших убежище в Иране. США, в свою очередь, объявили все лагеря афганских беженцев «центрами подготовки боевиков террористической организации Аль-Каида» и приступили к разработке операции по нанесении ударов по этим пунктам. Иран был вынужден сразу же обратиться в международные организации для защиты беженцев. Как представляется, этим конфликт между Тегераном, Кабулом и Вашингтоном не исчерпан и в ближайшее время может получить дальнейшее развитие.

Тема ядерного сдерживания обсуждалась как с Исламабадом, так и с Дели в ходе визитов в эти столицы министра иностранных дел, состоявшихся после ядерных испытаний Индии и Пакистана. В свою очередь, Тегеран, чтобы упредить обвинения США в, якобы, существующих разработках ядерного оружия, пригласил международные организации для контроля любых, по желанию проверяющих, объектов ядерных исследований Ирана для инспекции.

В вопросах, касающихся реформирования ООН, Тегеран придерживается позиции, созвучной подходам большинства стран третьего мира. Разделяя выработанное в рамках ООН мнение о необходимости расширения Совета Безопасности, иранцы считают целесообразным, чтобы в него вошли в качестве постоянных членов по два представителя от Азии, Африки и Латинской Америки и один от Восточной Европы. Тегеран предлагает предоставить статус постоянного члена также и Организации Исламская Конференция (ОИК). Всего, по мнению ИРИ, Совет должен состоять из 26 членов.

В принципиальном плане Иран возражает против сохранения права вето. Вместе с тем, на нынешнем этапе Тегеран рассматривает этот механизм в качестве необходимого средства (в условиях отсутствия альтернативы) сдерживания амбициозных устремлений великих держав, в первую очередь США.

Будучи участником Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) и Договора о запрещении ядерных испытаний (ДЗЯИ), Иран отвергает выдвигаемые в его адрес обвинения в намерениях получить доступ к военным ядерным технологиям. Распространение оружия массового поражения (ОМП), прежде всего ядерного оружия, происходящее, как заявляют иранцы, из-за попустительства великих держав, рассматривается Тегераном в качестве главной угрозы миру.

Иранцы, особенно после террористического акта 11 сентября 2001 г., несколько скорректировали свои подходы к проблеме международного терроризма, впервые открыто осудив это явление как наносящее значительный ущерб международной безопасности.

Позиция Ирана в правозащитной сфере не претерпела кардинальных изменений. Хотя в последних резолюциях ООН и отмечаются определенные позитивные сдвиги в политике правительства С.М. Хатами, однако, в целом, состояние дел с обеспечением прав человека в Иране признается неудовлетворительным.

С целью укрепления своих позиций на международной арене, в первую очередь в исламском мире, Иран стремится активно использовать свои нынешние полномочия председателя ОИК. Особенно четко эта тенденция проявилась в период кризиса вокруг Косово. Также по инициативе Тегерана, впервые, летом 1999 г. в ИРИ была проведена конференция глав парламентов государств-членов ОИК.

Таким образом, в последние годы Иран демонстрирует высокую активность во внешней политике, сделав ставку на преодоление политической и экономической изоляции и восстановление связей с ведущими европейскими государствами.

А.В.Кудрявцев

МУСУЛЬМАНСКО-КОПТСКИЕ КОНФЛИКТЫ В ЕГИПТЕ (70-е годы XX – начало XXI в.)

В начале XXI столетия мусульманско-христианские отношения на Ближнем Востоке – главной арене исторического сосуществования и взаимодействия двух великих мировых религий – характеризуются противоречивыми тенденциями. С одной стороны, религиозные лидеры Ближнего Востока активно участвуют в исламо-христианском диалоге¹. Этому способствует вековая практика сосуществования мусульман и христиан, породившего проявления определенного религиозно-культурного синтеза между представителями обеих религий². С другой стороны, объективные религиозные и «идентитарные» различия между мусульманами и христианами сохраняют известный конфликтогенный потенциал, который реализуется в кризисных условиях при наличии дополнительных идеологических, социальных, политических и иных факторов.

Из всех стран региона наиболее «проблемной» в этом плане является в настоящее время Египет, где в последние годы наблюдается явная эскалация конфликта между мусульманами и христианами-коптами³. Напряженность во взаимоотношениях двух общин, возникшая еще в начале 70-х годов XX века, выливается в периодические вспышки насилия.

Как будет показано в этой статье, кризисные тенденции в мусульманско-коптских отношениях, развивающиеся на протяжении последних трех десятилетий, напрямую связано с ростом в этот период радикального исламизма на фоне противоречия между политикой «исламизации сверху», начатой президентом Садатом (1970–1981), и реакцией на эту политику со стороны Коптской церкви и египетской христианской общины в целом. Важность этого «фонового» противоречия делает необходимым краткий экскурс в историю положения коптов в мусульманском Египте.

*   *   *

К моменту арабского завоевания Египта, бывшего в то время провинцией Византийской империи, Коптская церковь⁴ переживала жестокие гонения со стороны византийских церковных властей. Греческий наместник страны, мелькитский патриарх Кир, в борьбе с монофизитской ересью рьяно насаждал в Египте монофелитское учение⁵. Его посланцы врывались в коптские монастыри, требуя подписания актов о принятии официального догмата, а особо упорствовавших подвергали пыткам. Одни копты бежали от гонителей веры в горы и пустыни, другие, принимая внешне монофелитскую догму, тайно сохраняли свои убеждения⁶.

Неудивительно, что когда в 439 г. арабский полководец Амр ибн аль-Ас пересек со своим войском границы Египта, копты не имели никакого желания помогать византийской армии. По некоторым сведениям, коптский патриарх Вениамин, скрывавшийся от преследователей в монастырях Верхнего Египта, даже направил своей пастве послание с призывом помогать арабам. И хотя утверждение о том, что копты встретили арабских захватчиков как освободителей⁷, выглядит преувеличением, мусульманское завоевание по крайней мере облегчало их положение как религиозной общины. Символично, что патриарх Вениамин, вернувшийся под ликование египтян в свою резиденцию в Александрии вскоре после занятия города войсками Амра ибн аль-Аса в 642 г.⁸, призвал единоверцев сотрудничать с арабами в борьбе с христианской Византией⁹.

В Египте, как и в других областях быстро разраставшегося Халифата, христианам (наряду с иудеями, а впоследствии и зороастрийцами) был предоставлен статус покровительствуемых иноверцев (ахль аз-зимма). Этот статус гарантировал им неприкосновенность личности и имущества, городской стены, церквей и монастырей, невмешательство правителей во внутренние дела общины. В обмен зимми должны были выплачивать особую подушную подать (джизъю), предоставлять мусульманам помещения для постоя и не помогать их врагам.

Никаких ограничений религиозного или бытового характера для христиан в Халифате первоначально не существовало. Предписания носить отличительную одежду, запрещение строить новые церкви и проводить крестные ходы и пр. появились в Халифате лишь в начале VIII в., а окончательно утвердились лишь к концу столетия¹⁰.

В VIII в. в Египте проживало приблизительно 15 млн. коптов¹¹. Вопреки арабским историографам, включение страны в состав Халифата отнюдь не сопровождалось их массовым переходом в ислам уже в первые десятилетия после прихода арабов: почти столетие спустя 98% египтян продолжали исповедовать христианство¹². Процесс исламизации населения шел постепенно и носил добровольный характер: принятие веры завоевателей избавляло коптов от уплаты джизьи. Этот же мотив лежал в основе частых коптских восстаний (только в 739–831 гг. их было шесть), подавление которых также сопровождалось переходом многих коптов в ислам¹³. В сочетании с переселением в страну крупных аравийских племен этот процесс медленно, но верно вел к превращению коптов в этноконфессиональное меньшинство. Ту же роль играло и распространение в Египте арабского языка, который в 706 г. был введен вместо коптского в качестве языка официальной переписки и делопроизводства¹⁴.

На протяжении столетий отношение мусульман и мусульманских властей к коптам в целом оставалось терпимым, хотя периодически они все же становились жертвами притеснений, иногда жестоких.

Еще на заре мусульманской эпохи в Египте начала складываться влиятельная прослойка коптского чиновничества, которое в значительной мере контролировало административную жизнь страны, в особенности сбор налогов. Этому способствовал прагматизм мусульманских правителей, хотя пророку Мухаммеду, одна из жен которого была копткой, приписывалось следующее изречение: «Копты помогут правоверным обрести благочестие тем, что переложат на свои плечи мирские заботы»¹⁵. Влиятельность коптских «писарей» в некоторые периоды было огромным. Это обстоятельство вызывало возмущение мусульман, выступавших «против этого невыносимого для истинно верующих господства над ними покровительствуемых»¹⁶. Как отмечал знаменитый швейцарский востоковед Адам Мец, в IX в. «большинство беспорядков из-за христиан в Египте было вызвано заносчивостью коптских чиновников»¹⁷. Недовольство неизбежно выливалось на христианскую общину в целом, что приводило к стычкам, поджогам церквей и монастырей. Чтобы успокоить мусульман, многие правители вводили новые (или возвращали прежние) ограничения для христиан, призванные подчеркнуть их неравенство с правоверными.

В эпоху правления Фатимидов (969–1171) копты пользовались особой благосклонностью со стороны первых халифов этой династии. Один из них, аль-Азиз, имел даже зятьев среди христианского духовенства, пользовавшихся у него большим уважением. Позднее аль-Азиз назначил своим везиром христианина Ису, который добился от него разрешения заново отстроить церкви и монастыри и помогать бедным единоверцам деньгами. При нем вспыхнуло антихристианское восстание, вызванное подозрением в причастности христиан к пожару на каирской верфи. При этом было избито 160 христиан, в ответ по распоряжению везира Исы 20 мусульман – зачинщиков беспорядков были казнены¹⁸.

При фатимидском халифе аль-Хакиме (996–1021), отличавшемся болезненной эксцентричностью, на христиан и других иноверцев обрушились суровые гонения, пик которых пришелся на 1008–1015 гг. Аль-Хаким восстановил старые законы, предписывавшие христианам носить определенную одежду, а на шее – тяжелые деревянные кресты. Были запрещены церковные праздники и колокольный звон, с наружных стен храмов были выдраны изображения крестов. При аль-Хакиме была разрушена большая часть церквей и монастырей, в том числе большой монастырь аль-Касайир на горе Мукаттам под Каиром. Правда, уже при преемниках аль-Хакима терпимость в отношении христиан была восстановлена, а некоторые из фатимидских халифов даже принимали участие в праздновании христианских праздников¹⁹.

Тяжелым для коптов был период правления мамлюков (1250–1517), в течение которого христиане неоднократно подвергалось репрессиям. Их пик пришелся на 1320 г., когда главные коптские церкви были разграблены и разрушены. В отместку копты сожгли многие мечети, дворцы и жилые дома мусульман²⁰.

Включение Египта в состав Османского государства в начале XVI в. улучшило положение коптов по сравнению с эпохой мамлюков. Тем не менее, и при османах они периодически становились объектом преследований. Одним из таких периодов было правление вассального османам мамлюкского бея Али-бея аль-Кабира (1760–1773), обложившего христиан и других иноверцев грабительскими поборами. Известен случай похищения Али-беем четырех христианских священников с целью получения выкупа²¹.

При последних мамлюкских беях, с правлением которых покончила экспедиция Наполеона Бонапарта в Египет (1798 г.), положение коптов было нестабильным. В надежде на помощь со стороны христианской державы копты поддержали французское вторжение (несмотря на прагматичный промусульманский курс Наполеона), однако после их ухода из Египта в 1801 г. вновь подверглись преследованиям за сотрудничество с «неверными»²² со стороны вернувшихся на время в Египет мамлюков и османских войск.

С приходом к власти в 1805 г. реформатора Мухаммеда Али, покончившего с претензиями мусульманского духовенства на роль сплоченной политической силы, гонения на коптов прекращаются. Коптский нотабль Муаллим Гали становится финансовым советником паши. Коптская община во главе с патриархом Бутросом (Петром) VII, связанным личной дружбой с Мухаммедом Али, обретает «новое дыхание».

Кратковременный период правления внука Мухаммеда Али, Аббаса I (1849–1854), сторонника проосманской ориентации Египта, отмечен новыми притеснениями христиан. Однако с приходом к власти Саида-паши (1854–1863), внука и наследника Мухаммеда Али, положение коптов радикально меняется в лучшую сторону: в 1856 г. отменяется уплата иноверцами подушной подати – джизьи. Копты и мусульмане уравниваются в праве на военную службу. Реформаторский курс Саида-паши продолжает его племянник Исмаил-паша (1863–1879). Провозглашенный при нем в 1866 г. «конституционный статут» – прообраз конституции европейского образца – отменяет разделение египтян по религиозному признаку. Однако в ходе реализации этих либеральных мер смысл некоторых из них выхолащивается. Так, например, вразрез с принципом равенства религий в армии, военнослужащих-коптов заставляют принимать ислам²³.

Национальное движение 1881–1882 гг. во главе с Ахмедом Ораби (Ораби-пашой) носило откровенно антиевропейский и отчасти антихристианский характер. Сам Ораби-паша заявлял об «опасности», которую, по его мнению, представляло для ислама «растущее участие коптов во власти»²⁴. В июне 1882 г. в Александрии произошли крупные антиевропейские и антихристианские выступления мусульман, в ходе которых по официальным данным погибло 50 иностранцев и 150 египтян. По неофициальным же данным, общее число погибших составило 1400 человек. События в Александрии вызвали волну эмиграции коптов из Египта: к 18 июня страну покинуло около 32 тысяч человек, среди которых было немало египетских христиан²⁵.

Когда, воспользовавшись александрийскими событиями как поводом для интервенции, Англия направила в Египет свои войска, коптская община встретила их с нескрываемым энтузиазмом. В первые три десятилетия британской оккупации Египта копты придерживались откровенно проанглийской ориентации. Эти годы стали годами взлета политической карьеры коптского нотабля Бутроса-паши. В египетском правительстве, сформированном в 1882 г., он занимал посты сначала министра финансов, затем министра иностранных дел, и наконец, премьер-министра. Пробританские симпатии стоили Бутросу-паше жизни: в 1910 г. этот видный коптский политический деятель был убит мусульманином Ибрахимом Вардани – членом террористической организации «Общество братской солидарности». Хотя сам Вардани отрицал, что руководствовался в своих действиях религиозными чувствами, оккупационные власти в лице британского генерального консула Элдона Горста придали делу характер мусульманско-христианской розни, используя убийство Бутроса-паши Гали как повод для репрессий в отношении националистов и мусульман в целом.

Видя в британском присутствии гарантию своей безопасности и статусного благополучия, копты не сочувствовали первым египетским националистам-мусульманам, которые в борьбе против колонизаторов апеллировали к панисламизму. Одним из них был Мустафа Камиль, основатель партии «Ватан» («Отечество»). В открытом письме лидеру партии, опубликованном на страницах ее печатного органа – газеты «Аль-Лива» («Знамя»), один из коптских публицистов писал: «Мне странно видеть, что ты – сын Египта и больше всех любящий Египет – апеллируешь к исламской лиге и зовешь мусульман к единству и согласию, совершенно не думая о твоих братьях – коптах, которые являются твоими соотечественниками и ближе к тебе, чем мусульмане Явы, Бухары и Индии»²⁶.

В феврале 1911 г. в Асьюте (Верхний Египет) прошел коптский съезд, потребовавший отмены дискриминации коптов в административной сфере, реформы избирательной системы, препятствовавшей представительству коптов в провинциальных советах и предоставления коптам равных прав с мусульманами в области образования. Однако через два месяца в Каире мусульмане провели свой альтернативный съезд, в результате чего требования коптов остались не удовлетворены.

Между тем рознь между мусульманами и христианами, подпитываемая различием политической ориентации, обострялась. Это подтолкнуло коптскую общину к пониманию того, что ее интересы требуют от нее не связывать свою судьбу с колонизаторами и отказаться от гарантий защиты, которые дали коптам англичане. С этого времени борьба за прекращение британской оккупации перестает быть делом исключительно египетских мусульман и приобретает характер подлинно национального движения.

Революция 1919 г., которую возглавил известный египетский политик-националист, основатель партии Вафд («Делегация») Саад Заглюль, явилась мощным стимулом к сближению между мусульманами и коптами. Это стало возможным во многом благодаря позиции самого Заглюля, заявившего, что «Египет принадлежит коптам так же, как и мусульманам». Под лозунгом «Египет для египтян» копты активно поддерживали партию Вафд, а многие из них вступали в нее; генеральным секретарем партии стал копт-протестант Вильям Макрам Обейд. В стране царила атмосфера полного межрелигиозного согласия: мусульманские шейхи проповедовали в церквах, а коптские священники шли в мечети.

Подавление революции сопровождалось репрессиями как против мусульман, так и против коптов. Когда коптский политик Юсеф Вахбе, согласившись в 1919 г., уже после подавления движения, занять пост премьер-министра, нарушил тем самым антианглийский бойкот националистов, он был убит выходцем из собственной религиозной общины.

После формального провозглашения Англией Египта в феврале 1922 г. независимым государством копты пользовались значительными привилегиями. Много коптов входило в комитет по выработке текста первой египетской конституции 1923 г., которая гарантировала свободу отправления культа и равенство всех граждан перед законом и при занятии государственных должностей. В составе кабинета, сформированного в 1926 г. Саадом Заглюлем, было два копта – Васыф Бутрос Гали (министр иностранных дел) и Макрам Обейд (министр финансов). Включение коптов в состав правительства страны стало правилом, соблюдавшимся последующими кабинетами.

Тем не менее, не все рядовые мусульмане приветствовали такую политику. Эйфория межрелигиозного национального единства, характерная для начала 20-х годов – периода господства идей «фараонизма» (партикулярного египетского национализма) постепенно уступала место более настороженному отношению мусульман к коптам. Антивафдистские движения, в том числе созданное в 1929 г. Общество «Братьев-мусульман», говорили о «захвате» коптами партии Вафд и обвиняли египетских христиан в намерении, по примеру евреев, «создать свой национальный очаг»²⁷.

Что касается представительства коптов в законодательной власти Египта, то до 1922 г. они делегировались из расчета 1 депутат-копт на 13 депутатов-мусульман. Хотя при короле Фуаде I (1922–1936) это правило было отменено, копты по-прежнему были достаточно широко представлены в парламенте страны²⁸.

После антимонархической революции 1952 г. копты оказались в значительной мере вытеснены из политической жизни. Ни один из христиан не входил в состав Совета революционного командования – первого египетского правительства во главе с Гамалем Абдель Насером. Временная конституция, принятая в январе 1956 г., провозгласила ислам государственной религией, а в школах, в рамках борьбы с неграмотностью, было введено в качестве обязательного предмета – в том числе и для коптов – изучение Корана как главной сокровищницы литературного арабского языка. Националистическая политика Насера, его конфликт с Англией, Францией и США, вызвали в Египте антизападные настроения и волну ксенофобии, которая задела и коптов. По интересам верхушки коптской общины, которую традиционно составляли крупные земельные собственники, больно ударила предпринятая Насером аграрная реформа, перераспределившая землю в пользу мусульман. В число депутатов Национального собрания (парламента), избранного в 1957 г., не попало ни одного копта.

Хотя очередная временная конституция страны, принятая в марте 1958 г., уже не упоминала об исламе как о государственной религии и провозглашала равенство всех граждан перед законом, среди избранных в том же году депутатов парламента вновь не оказалось коптов. Своей волей «назначив» в него 10 христиан, лидер Египта создал прецедент, который позднее, после принятия мартовской конституции 1964 г., стал законодательной нормой. Насер предпринимал и другие жесты в адрес коптской общины, с главой которой, патриархом Кириллом VI, он поддерживал дружественные личные связи. Так, по распоряжению Насера на средства госбюджета была выстроена новая патриаршая резиденция в Каире; он лично выделил деньги на перевоз в Египет из Флоренции мощей св. Марка – основателя Коптской церкви. Насер также дал согласие на создание в Египте коптского университета (который, однако, был создан лишь в 1984 г., через 14 лет после его смерти)²⁹.

Невозможность полноценного участия в политической жизни страны, антизападный курс, определенная «исламская» тональность насеровского варианта идеологии арабского национализма и социалистические «эксперименты» режима вызывали недовольство коптов (особенно их богатой верхушки). Это привело к эмиграции многих из них в 60-е годы в страны Европы и в США, где образовалась влиятельная коптская диаспора. Однако были обстоятельства, делавшие режим Насера в целом приемлемым для коптской общины: это светский характер государства и решительная борьба Насера с «Братьями-мусульманами», в которых копты не без основания видели главную угрозу для своего благополучного существования. Смена режима после смерти Насера 20 сентября 1970 г. поставила коптскую общину в качественно новую ситуацию.

*   *   *

Заняв президентское кресло в октябре 1970 г., Анвар Садат приступил к демонтажу насеровского политического наследия. Первым шагом на этом пути стало отстранение от власти в ходе «исправительной революции» 1971 г. ближайших сторонников бывшего президента и чистка в правящей партии – Арабском социалистическом союзе. В борьбе с насеристами и левыми Садат стремился опираться в идеологическом плане на ислам, влияние которого в стране заметно возросло на почве кризиса идей светского арабского национализма после поражения Египта в «шестидневной войне» 1967 г.

Новая конституция страны, принятая 11 ноября 1971 г., восстановила положение об исламе как о государственной религии в Египте. По указу Садата из тюрем были выпущены репрессированные при Насере «братья-мусульмане» и активисты других исламистских организаций. При негласной поддержке властей в студенческих городках появились «исламские ассоциации» (Гамаат исламийя), которые по замыслу режима должны были играть роль противовеса влиянию насеристов и марксистов в студенческой среде.

Все эти изменения не могли не отразиться на состоянии межобщинных настроений в Египте. Наметившийся в стране рост мусульманского фанатизма привел к целой серии инцидентов на религиозной почве.

Между тем важное событие произошло и в самой коптской общине: в октябре 1971 г. на патриарший престол Коптской церкви взошел Шенуда III – динамичный религиозный лидер современной формации. Будучи сторонником сближения между христианами и мусульманами, Шенуда III занял активную позицию в деле защиты прав и интересов коптской общины, в которой с конца 60-х годов также происходил заметный рост религиозных настроений, и которая все больше сплачивалась вокруг Церкви как символа своей идентичности.

Первый конфликт между Коптской церковью и режимом Садата произошел в июле 1972 г. 18 июля съезд коптских общин Александрии направил главе государства меморандум с перечнем требований, среди которых были запретить публикацию антикоптских печатных материалов, отменить систему квот при приеме христиан в школы, а также снять установленные государством ограничения на строительство новых церквей.

Меморандум встревожил власти, прежде не сталкивавшиеся со столь открытым проявлением недовольства со стороны коптов. Садат отреагировал на появление этого документа негативно. 24 июля, выступая перед депутатами египетского парламента, он заявил, что полиция перехватила «американо-израильские» листовки с призывом к коптам бороться за свои права, недвусмысленно намекнув тем самым на «источник» недовольства христиан. С другой стороны, с подачи президента Народное собрание (так с 1971 г. назывался египетский парламент) 15 августа приняло закон, установивший пожизненное тюремное заключение в качестве наказания за «покушение на национальное единство» и разжигание розни между мусульманами и коптами.

Между тем разжигание межобщинной розни шло полным ходом. В 1972 г. по стране подпольно распространялся секретный доклад некоего мусульманского шейха о деятельности коптского священника, обратившего в христианство двух мусульман. В том же году по стране циркулировала запись о «подрывной» проповеди патриарха Шенуды III, в которой тот якобы призывал к «возвращению к власти египетских коптов, ограбленных как испанцы под арабской оккупацией». Этот текст, оказавшийся фальшивкой (копты приписывали его происхождение полиции) также распространялся в стране подпольно³⁰.

Инциденты на религиозной почве не заставили себя ждать. 29 сентября 1972 г. в г. Даманхур близ Александрии толпа мусульман подожгла коптскую церковь и забросала прихожан камнями. 6 ноября неподалеку от Каира была подожжена «несанкционированная» церковь. 12 ноября копты устроили марш протеста; в ходе ответной мусульманской демонстрации несколько коптских домов были подожжены, а их хозяева избиты.

Для расследования беспорядков была создана парламентская комиссия. Она установила, что с 16 июля 1970 г. по 12 ноября 1972 г. в стране произошло 11 инцидентов на религиозной почве, в том числе 10 – после 11 августа 1971 г. Комиссия выявила основные причины, вызывающие религиозную рознь, и выдвинула свои предложения по исправлению ситуации. В частности, она рекомендовала смягчить закон от 1934 г., устанавливавший 10 условий для строительства церкви, одним из которых было отсутствие поблизости мечети. Дело в том, что на практике при подаче заявки на строительство храма существования лишь проекта возведения мечети было достаточно, чтобы в заявке было отказано. В этом случае церковь не сооружалась вообще или строилась без лицензии, что вызывало недовольство мусульман.

Для решения проблемы прозелитизма комиссия рекомендовала ограничить проповедь стенами храмов, контролируемых епископами и поставить под жесткий контроль проповеди, читаемые в мечетях. Прозелитическую деятельность предлагалось вести исключительно за пределами страны (прежде всего в Африке).

Что касается цензуры на религиозные сочинения, то комиссия предложила подвергать ей только литературу, отпечатанную за рубежом; сочинения же египетских авторов предлагалось поставить под надзор специализированных ведомств.

Доклад парламентской комиссии впервые официально признал существование в Египте религиозной проблемы. Тем не менее, ее рекомендации не удовлетворили коптскую общину, выступавшую за снятие всех писаных и неписаных запретов, навязанных христианам. В частности, копты выступали против дискриминационной практики министерства вакфов (религиозного имущества), которое с 1968 г. постепенно забирало под свой контроль фонды, предназначавшиеся для оказания помощи неимущим христианам и реставрации святых мест³¹.

Однако, принятые парламентом рекомендации комиссии в какой-то мере снизили накал напряженности: в течение нескольких лет серьезных инцидентов на почве межрелигиозной розни в Египте не было. Правда, во время арабо-израильской октябрьской войны 1973 г. ходили слухи об измене христианских офицеров, благодаря которой якобы израильским войскам удалось прорваться на западный берег Суэцкого канала. Однако глава государства пресек эти слухи, назначив генерала-копта Фуада Азиза Гали командующим 2-й армией; другому коптскому офицеру было поручено обеспечивать воздушную оборону Каира³².

Новый всплеск недовольства коптов вызвало появление 15 июля 1977 г. в газете «Аль-Ахрам» сообщения о намерении министерства юстиции рассмотреть проекты исламизации законодательства страны. Синод Коптской церкви собрал по этому поводу в конце августа экстренное заседание, а патриарх Шенуда III призвал паству провести 5–9 сентября пост протеста. Представители североамериканской коптской диаспоры обратились к Папе Римскому Павлу VI и президенту США Дж. Картеру с призывом заступиться за египетских коптов. Вскоре западные СМИ сообщили о нападениях на коптские церкви в Эль-Файюме (в 80 км к югу от Каира) и Асьюте. Властям, однако, удалось разрядить ситуацию. После встречи 12 сентября между Шенудой III и премьер-министром Мамдухом Салемом синод Коптской церкви заявил, что получил от правительства заверения в том, что проекты исламизации законодательства будут «заморожены». Вскоре с патриархом встретился сам Садат, который подарил Церкви 125 тыс. долл. на строительство больницы Святого Марка в Каире. Садат лично заложил первый камень в фундамент больницы, после чего совершил беспрецедентный жест – отправился в церковь, чтобы присутствовать на бракосочетании сына депутата-копта³³.

Очередную волну напряженности между коптами и мусульманами вызвало в марте 1978 г. решение Каирского апелляционного суда, разрешившего египетским христианам иметь более одной жены. Шенуда III и предстоятели еще семи христианских церквей страны опубликовали жесткую декларацию, в которой отвергали полигамию для христиан. В декларации содержалось также требование «обвиняемому-христианину – судью-христианина». Эта полемика тут же отозвалась новыми инцидентами: 24 апреля две коптских часовни и церковь в Менуфии (дельта Нила) подвергались нападению радикальных исламистов. На следующий день экстремисты разгромили часовню в Эль-Минье (Верхний Египет).

9 июня кассационный суд приостановил решение апелляционного суда о полигамии для христиан. Однако в сентябре 1978 г. убийство коптского священника в Саламуте (провинция Эль-Минья) порождает новый виток напряженности и новые инциденты на почве межобщинной розни.

29 марта 1980 г. Совет коптских Церквей в знак протеста решает отменить празднование Пасхи (6 апреля). Шенуда III и 54 коптских епископа удаляются в монастырь Вади-эн-Натрун, демонстрируя свое недовольство происходящим. Президент Садат соглашается на предложение Совета коптских Церквей создать смешанную комиссию (5 христиан, 5 мусульман) для расследования инцидентов, но в то же время дважды обращается к Шенуде III, предостерегая патриарха от вмешательства в политику. Он 4 и 12 апреля выступает с резкой критикой в адрес коптов и бросает суровое предупреждение коптским и мусульманским интегристам – виновникам беспорядков. Тем не менее, инциденты продолжаются и правительство в лице министра вакфов Закарии аль-Берри не находит ничего лучшего, как обвинить в их организации агентов СССР и коммунистов³⁴.

В июне 1981 г. крупные столкновения между мусульманами и коптами произошли уже в самом Каире, в народном квартале аз-Завия эль-Хамра, где проживало много коптов. Обстоятельства возникновения этих столкновений так и не были до конца выяснены. По одной версии, начало им положила бурная свара между двумя матерями семейств – мусульманкой и христианкой. По другой, причиной конфликта послужил захват участка, принадлежавшего копту, членами «исламской ассоциации», вознамерившимися построить на нем мечеть. Но, как бы то ни было, столкновения в аз-Завия аль-Хамра, спровоцированные таинственными провокаторами, потрясли весь Египет своей жестокостью: вчерашние мирные соседи резали друг друга ножами, выбрасывали из окон домов тела убитых детей, грабили и поджигали дома. По сообщениям большинства свидетелей, полиция вошла в квартал лишь после того, как трагедия уже произошла³⁵.

Власти обвинили в инциденте экстремистов с обеих сторон. Широкомасштабные репрессии были развернуты против исламистских группировок (как умеренных, так и радикальных), перешедших к открытую оппозицию к режиму Садата после Кэмп-Дэвида (1978) и заключения в 1979 г. мирного договора с Израилем. Одновременно удар был нанесен и по коптским «экстремистам». К ним Садат относил и патриарха Шенуду III, которого обвинил в разжигании антимусульманских настроений во время столкновений в квартале аз-Завия аль-Хамра, а также в организации антисадатовской кампании в американской прессе во время визита египетского лидера в Вашингтон в апреле 1980 г.

5 сентября 1980 г. Садат «снимает» предстоятеля Коптской церкви с патриаршего престола и отправляет его под домашний арест в монастырь Вади-эн-Натрун (откуда он будет возвращен только в 1985 г. решением президента, Хосни Мубарака). Решение Садата о низложении Шенуды III утверждает Маглис Милли (Совет коптской общины). В том же месяце наряду с сотнями радикальных исламистов подвергаются аресту 8 коптских епископов и 13 священников

С убийства 6 октября 1981 г. Анвара Садата членами радикальной исламистской группировки «Аль-Джихад» начинается новый этап мусульманско-коптской конфронтации.

Начиная с 1980 г. нападения членов радикальных исламских группировок (прежде всего членов организации «Аль-Джихад») на коптов приобретают черты целенаправленного террора. Исламские экстремисты оправдывают этот террор мусульманским долгом борьбы с «неверными», поскольку копты, по их мнению, под руководством Шенуды действуют совместно с «крестоносцами» (западными христианами по терминологии исламистов) не хотят мириться со своим статусом зимми, открыто афишируют свою религиозную принадлежность и всячески провоцируют мусульман. При этом все инциденты на межобщинной почве изображаются исламскими радикалами в листовках как результат нападении коптов на мусульман³⁶.

В то же время некоторые антикоптские акции имели и более приземленную цель: пополнить финансовые средства радикальных организаций. Так, духовный лидер «Аль-Джихада» шейх Омара Абдель Рахман в специальной фетве разрешил грабить лавки коптов для финансирования священной войны (правда, при условии, что помощь этих коптов «врагам ислама» можно будет доказать)³⁷.

Уже с начала 1980 г. произошло несколько налетов на коптские лавки в Александрии и в Верхнем Египте (Асьюте и Наг-Хамади). В одном из таких нападений принял личное участие один из лидеров «Аль-Джихада» Аббуд аз-Зумр. Все добытые драгоценности были проданы, а на вырученные от продажи золота деньги организация закупила боеприпасы, в том числе 9 ручных гранат, 7 дымовых шашек и 2 лимонки³⁸. В Асьюте группа, возглавляемая Карамом Зухди, также совершила ограбление одного из магазинов, в ходе которого погибло шесть человек. На полученные средства асьютская группа приобрела 6 винтовок, 15 пистолетов советского производства и 3 тыс. патронов³⁹.

С приходом к власти в 1982 г. президента Хосни Мубарака власти нанесли новый удар по воинствующим исламистским группировкам. Однако столкновения между мусульманами и коптами, особенно в городах и деревнях Верхнего Египта, где проживает много коптов, продолжались на всем протяжении 80-х и 90-х годов. Нередко питательной почвой для них служили провокационные слухи. Так, например, в начале 1987 г. в провинциях Верхнего Египта распространились слухи, согласно которым копты разбрызгивают на одежду мусульманок какие-то вещества, в результате чего после стирки на ней появляются кресты⁴⁰.

В 90-е годы многие террористические акции в отношении коптов предпринимались членами организации «Аль-Гамаа аль-исламийя» («Исламская община»). Так, в 1990 г. в деревне Абу Куркас (провинция Эль-Минья) боевики этой группировки убили группу коптов, молившихся в тот момент в местной церкви. В марте 1992 г. 14 коптов было убито в деревне Санаду (в 300 км к югу от Каира). В феврале 1997 г. боевики «Аль-Гамаа» совершили новый теракт в Абу Куркасе, прозванном в египетской прессе «деревней страха». В ходе этого нападения было убито 10 коптов (по другим сведениям, в деревне в ходе инцидента погибло 32 полицейских, 32 мирных жителя и 20 террористов).

Примечательно, что в ходе февральского инцидента жители села – мусульмане и христиане – единодушно отрицали существование между односельчанами религиозного конфликта. В инциденте они винили прежде всего бедность и безработицу, заставляющую молодежь «за горсть монет, заплаченных террористами, стрелять в своих соседей»⁴¹.

Как считают многие египетские наблюдатели, для исламистов столкновения с коптами являются своего рода формой «войны» с государством, поскольку стычки на межобщинной почве ставят правительство в исключительно трудное положение. В самом деле, приуменьшая масштабы конфликта или замалчивая подобные инциденты, правительство навлекает на себя критику Запада и правозащитных организаций. Но если оно развернет широкомасштабное наступление на радикальных исламистов, оно рискует вызвать против себя террор вооруженных группировок.

В конце 90-х годов серия драматических событий развернулась в верхнеегипетской деревне Эль-Кушх (провинции Сохаг), населенной преимущественно коптами. В августе 1998 г. здесь было убито два христианина. По некоторым данным, оба этих человека, имевших в деревне дурную репутацию, были убиты членами самой коптской общины. В ходе расследования инцидента полиция арестовала сотни жителей-коптов, добиваясь от них с использованием пыток и вымогая у них деньги (что, по многочисленным свидетельствам, является обычной практикой при расследовании инцидентов на межобщинной почве) признания в убийстве. Информация о жестокости полиции в Эль-Кушхе просочилась в западную прессу (в основном благодаря усилиям местного коптского епископа Висы). Это стало очередным поводом для критики египетского режима со стороны правозащитных организаций и представителями коптской диаспоры за рубежом, обвинивших государство в преследовании коптов.

Реакция на эту критику в Египте была достаточно резкой не только со стороны властей, но и со стороны многих представителей Коптской церкви и христианской общественности, считающих, что выступления коптской эмиграции по поводу «преследований коптов в Египте» лишь разжигают страсти. В июне 1999 г. Патриарх Шенуда III, выступая по этому поводу, призвал коптскую диаспору «не впадать в панику».

Однако уже в декабре 1999 г. Эль-Кушх вновь привлек международное внимание одним из самых жестоких инцидентов на почве межрелигиозной розни, произошедших в Египте за последние годы. 31 декабря, в канун Рождества, ссора между двумя торговцами – мусульманином и коптом – вылилась в перестрелку между членами двух семей, а затем в межобщинный конфликт. В ходе столкновений 21 человек погиб (в том числе 20 коптов), более сорока человек получили ранения, десятки жилых домов и лавок были разграблены и сожжены. Погромы жилищ и лавок христиан прокатились и по соседним деревням, и только полицейские кордоны помешали их жителям-мусульманам придти «на помощь» единоверцам в Эль-Кушхе.

Обращал на себя внимание тот факт, что в Эль-Кушхе не было заметно присутствия радикальных исламистских группировок: акты насилия совершали (как и во время событий 1981 г. в Каире) рядовые мусульмане и христиане. Очевидно, что столкновения в Эль-Кушхе были в какой-то мере «подготовлены» инцидентом 1998 г. Некоторые египетские политики возложили ответственность за произошедший конфликт на епископа Вису, который своей апелляцией к международной общественности спровоцировал всплеск враждебных чувств мусульман к христианам⁴². Характерно, что, как это обычно бывало после подобных инцидентов, в стране поднялись голоса – в том числе представителей коптской общественности – против «иностранного вмешательства» во взаимоотношения между мусульманами и коптами.

Вместе с тем, трагедия в Эль-Кушхе, серьезно встревожившая режим, способствовала тому, что власти наконец решились допустить в стране свободные дебаты по проблематике мусульманско-христианских отношений, на которую раньше было наложено «табу». Одной из острых тем стал вопрос об обеспечении для коптов пропорционального представительства во всех государственных учреждениях, на чем настаивают некоторые радикальные коптские лидеры. Однако большинство общины не желает этого, опасаясь «ливанизации» Египта ⁴³.

Результатом последних веяний стало появление на египетских телеэкранах зимой 2000–2001 гг. сериала «Время цветов», посвященного деликатным аспектам межрелигиозных отношений и вызвавшего много споров. По сюжету «мыльной оперы», христианская девушка Роза влюбляется в молодого дипломата-мусульманина и выходит за него замуж. У них рождается ребенок, которого похищают злоумышленники. Произошедшая драма сближает мусульманскую и христианскую семьи...

В последние два года государство предпринимает некоторые шаги, направленные на предупреждение вспышек межобщинной розни. В частности, осуществляются социально-экономические меры по подъему уровня жизни населения египетских сел (прежде всего в экономически отсталых провинциях Верхнего Египта). Коптские рождественские и пасхальные богослужения регулярно транслируются по государственному телеканалу.

Власти стараются оперативно реагировать на появление печатных публикаций, задевающих религиозные чувства коптов. В 2001 г. издатель двух еженедельников-таблоидов «Ан-Набаа» и «Ахир Хабар» Мамдух Махран был приговорен к 3 годам тюрьмы и штрафу за публикацию статьи «Монастырь превратился в бордель» о монахе, развлекавшемся с женщинами в знаменитом коптском монастыре аль-Мухаррак, расположенном близ Асьюта, в 360 км к югу от Каира. Материал, снабженный фотоиллюстрациями (монах снимал свои утехи на видеокамеру), вызвал гнев коптской общины. Представители Церкви официально заявили, что монах, о котором шла речь в публикации, был лишен своего статуса еще несколько лет назад. 19 июня 2001 г. более 15 тысяч коптов собрались у кафедрального собора в Каире, чтобы выразить свое возмущение, и патриарху Шенуде III стоило больших трудов успокоить толпу⁴⁴.

Несмотря на некоторые сдвиги в лучшую сторону, общая напряженность в отношениях между мусульманами и коптами в Египте не спадает. Одним из последних тому свидетельств стало столкновение 10 февраля 2002 г. в верхнеегипетской деревне Бани Вальмас (провинция Эль-Минья), в ходе которого получили ранения 11 человек, в том числе 2 полицейских. Конфликт возник из-за «слишком громкого», по мнению мусульман, звона колокола на коптской церкви. Толпа мусульман попыталась поджечь церковь и расположенные поблизости дома христиан, после чего около сотни человек из обеих общин принялись забрасывать друг друга камнями; раздались и выстрелы из охотничьих ружей⁴⁵.

*   *   *

Подводя итог вышеизложенного, можно констатировать, что почвой для современных мусульманско-коптских противоречий, имеющих определенные исторические корни, является «базовый» конфликт между двумя процессами «религиозного возрождения» – мусульманским и коптским, – начавшимися в 70-е годы XX века. В ходе этого конфликта проявились рецидивы традиционного мусульманского взгляда на статус «покровительствуемого» христианского меньшинства, не имеющего права претендовать на равноправие. Сквозь призму этого взгляда многие мусульмане рассматривают активизацию борьбы коптской общины во главе с Шенудой III за гражданское и политическое равноправие. Отношение к коптам как к зимми «идеологизируется» исламистскими движениями, которые рассматривают нападения на коптов как часть борьбы с «врагами ислама», в том числе с правящим режимом. Насилие, жертвами которого становятся преимущественно христиане, в значительной мере является результатом тяжелого социально-экономического положения египетских сел (особенно в провинциях Верхнего Египта), где ненависть к представителям другой религиозной общины может выступать формой проявления общего социального недовольства. Государство, будучи незаинтересованным в обострении межобщинных противоречий, пытается противостоять этой тенденции. Однако пока что оно не в состоянии найти кардинальное решение проблемы. Регулярно протестуя против «иностранного вмешательства» и отвергая обвинения правозащитных и коптских эмигрантских организаций в ущемлении прав коптов, власти в последние годы идут на новые уступки коптской общине и Церкви, но пытаются «спустить на тормозах» расследование большинства инцидентов на почве мусульманско-коптской розни.

¹ На эту тему см.: Христиане и мусульмане: проблемы диалога. Хрестоматия. (Составитель А.В.Журавский). М., Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2000.

² См., например: Кудрявцев А.В. Христиане в Иордании. – Ислам и исламизм (под общ. ред. Кожокина Е.М., Максименко В.И.) М., Российский институт стратегических исследований, 1999, с. 201–217.

³ Слово «копт» происходит от греческого «айгюптос» (египтянин). Со времен мусульманского завоевания Египта этот термин закрепился исключительно за египетскими христианами.

⁴ Коптская церковь (самоназвание – Коптская Православная Церковь) – одна из древнейших христианских церквей, ведущая свое происхождение от св. Марка Евангелиста (убитого в Александрии язычниками в 68 г.). Придерживается монофизитского (монофиситского) догмата, трактующего соединение в Иисусе Христе двух природ как поглощение человеческого начала божественным. После осуждения монофизитской ереси Халкидонским собором в 451 г. копты в условиях византийского господства вели в Египте полулегальное существование и периодически подвергались гонениям.

⁵ Учение, сложившееся в Византии в VII в. как официальный компромисс между византийским православием и монофизитами. Согласно ему, Иисус Христос обладал двумя природами, но одной волей и богочеловеческой «энергией».

⁶ Большаков О.Г. История Халифата. 2. Эпоха великих завоеваний (633–656). – М., «Наука», 1993, с. 106.

⁷ Fiches du monde arabe. 20 décembre 1977, № 831.

⁸ Большаков О.Г. Указ. cоч., с. 113, 120.

⁹ Зеленев Е.И. Египет: Средние века. Новое время. – М., Изд-во С.-Петербургского университета, 1999, с. 37.

¹⁰ Ислам: Энциклопедический словарь. – М., «Наука», 1991, с. 28.

¹¹ Мец А. Мусульманский Ренессанс. М., «Наука», 1966, с. 42.

¹² Зеленев Е.И. Указ. cоч., с. 52–53.

¹³ Fiches du monde arabe. 2 mars 1982, № 2144. Réimprimé et révisé – Dec. 1984.

¹⁴ Зеленев Е.И. Указ. cоч., с. 53.

¹⁵ Цит. по: Мец А. Указ. cоч., с. 55.

¹⁶ Мец А. Указ. cоч., с. 53.

¹⁷ Там же, с. 55.

¹⁸ Мец. А. Указ. cоч., с. 56–57.

¹⁹ Зеленев Е.И. Указ. cоч., с. 88, 99.

²⁰ Fiches du monde arabe. 2 mars 1982, № 2144. Réimprimé et révisé – Dec. 1984.

²¹ Зеленев Е.И. Указ. cоч., с. 194.

²² Fiches du monde arabe. 2 mars 1982, № 2144. Réimprimé et révisé – Dec. 1984.

²³ Fiches du monde arabe. 27 décembre 1977, № 837.

²⁴ Ibid.

²⁵ Зеленев Е.И. Указ. cоч., с. 272.

²⁶ Цит. по: Ханна М. Наам акбат лякин мисриюн [Да, копты, но – египтяне!]. – Каир, 1980, с. 71.

²⁷ Fiches du monde arabe. 9 mars 1982, № 2149. Réimprimé et révisé – Dec. 1984.

²⁸ Fiches du monde arabe. 20 décembre 1977, № 831.

²⁹ Fiches du monde arabe. 9 mars 1982, № 2149. Réimprimé et révisé – Dec. 1984.

³⁰ Fiches du monde arabe. 3 janvier 1978, № 843 ; 16 mars 1982, № 2156.

³¹ Fiches du monde arabe. 3 janvier 1978, № 843.

³² Fiches du monde arabe. 16 mars 1982, № 2156. Rйimprimй et rйvisй – Dec. 1984.

³³ Ibid.

³⁴ «Аль-Кабас» (Кувейт), 15.09.1980.

³⁵ Kepel G. Le Prophète et Pharaon. Paris, «Seuil», 1993, p. 179.

³⁶ Подробнее см. : Kepel G. Op. cit., pp. 172–175.

³⁷ Ansari H.N. The Islamic Militants in Egyptian Politics. International Journal of Middle East Studies 16 (1) March 1984, p. 415.

³⁸ Генейна H.C. 155–156.

³⁹ Там же, с. 154.

⁴⁰ Аз-Зумр Т. Мафхум аль-игтияль фи аль-ислам. Б. м., б. г., с. 21.

⁴¹ http://www.ahram.org.eg/Hebdo/arab/ahram/2000/3/l/Soci0.htm

⁴² IslamOnline.net, 7.02.2000.

⁴³ http://www.monde-diplomatique.fr/2001/05 /KRISTIANASEN/15116.

⁴⁴ http://www.dwelle.de/russian/archiv/ws3 01001 .html#aa

⁴⁵ http://news.bbc.co.uk/hi/english/world/middle_east/newssid_l 812730.stm

М.С.Лазарев

ПРАВЫЙ ТОТАЛИТАРИЗМ ПО-АРАБСКИ

Социополитический очерк

В арабском мире, насчитывающим свыше 20 стран, до сих пор не сыскать государства с подлинно демократическим строем государственной и общественно-политической жизни, соответствующим современным цивилизационным нормам. Это объясняется особенностями их исторического развития и нынешнего международного положения, которые требуют специального изучения. В настоящем же очерке ставится ограниченная задача – наметить и кратко проанализировать на примере современного Ирака такой распространенный в странах так называемого «Третьего мира» феномен как правый радикализм (идеология и политика крайне антидемократического направления), порождающий, наряду с (требующим отдельного рассмотрения) его антиподом левым радикализмом, – тоталитаризм (систему управления обществом и государством, исключающую все элементы и структуры демократии). После прихода в 1968 г. к руководству страной Саддама Хусейна, сперва в качестве вице-президента, а в 1979 г. – президента и полновластного властителя, современный тоталитаризм именно в Ираке принял наиболее одиозные черты.

Идеология и практика тоталитаризма зародились и расцвели не на Востоке, а скорее на Западе, как воплощение радикального революционаризма, призванного в возможно кратчайший срок решить насущные проблемы чаще всего находящегося в глубоком кризисе общества в интересах преимущественно его верхних и средних слоев (правый вариант) или низших слоев (левый вариант). Первый вариант на исторической сцене появился почти одновременно в 20-х – 30-х годах XX века в Италии под именем фашизма, в Германии – национал-социализма (нацизма). Второй (который в данном очерке не рассматривается) расцвел в СССР под властью российского коммунизма (большевизма). Зараза правого тоталитаризма (иногда выступающего в несколько смягченной форма авторитаризма, как например во франкистской Испании и в Португалии, в недавнем прошлом), в различных локальных модификациях во время и после Второй мировой войны проникла и в некоторые другие страны Центральной и Восточной Европы, а затем и во многие освободившиеся от колониализма страны Азии и Африки. Все виды ультраправого тоталитаризма германо-итальянского образца принято называть фашизмом. Он настолько себя дискредитировал перед всем человечеством, этот термин приобрел такое одиозное звучание, что превратился в некий символ всего самого ужасного и зловещего в истории минувшего столетия. Разгром фашистского блока во Второй мировой войне, всеобщее ликование, вызванное этой всемирно-исторической победой, породили у набравших силу, главным образом на Западе, либералов и демократов искреннюю веру в то, что это зло напрочь стерто с лица земли. Но напрасно они предавались эйфории и иллюзиям.

Правый тоталитаризм не был искоренен до конца. Более того, он переместился на Восток, где обрел себе новую нишу, в которой смог окрепнуть и развиться. Именно современный Ирак под властью президента Саддама Хусейна стал страной с типично правототалитарным режимом, который обладает всеми родовыми и видовыми признаками фашизоидного характера.

Первые приметы роднят его с прежними европейскими «образцами», вторые окрашены в страновые, специфически местные, можно сказать традиционные цвета:

1. Праворадикальный национализм как идейно-политический фундамент режима. Больше трети века в Ираке безраздельно правит ультранационалистическая партия Баас («Возрождение», полное название – «Партия арабского социалистического возрождения»)^. Возникшая в Сирии в 1947 г. на волне поднимающегося антиимпериализма, она провозгласила себя общеарабской партией, целью которой было освобождение и объединение всех арабских стран; в них должна быть установлена социалистическая система (в баасистском понимании гарантирующая экономическое равенство и справедливость). Баасистские теоретики (особенно их апостол сириец Мишель Афляк) пропагандировали идею, согласно которой все арабские народы образуют единую арабскую нацию, а границы между нынешними арабскими государствами суть только временные административные линии; в перспективе должно быть создано великое арабское объединенное государство, призванное восстановить былую славу и величие грандиозных арабских империй-халифатов раннего средневековья. Все эти романтические прожекты были абсолютно химеричными как с научной, так и с практически-политической точек зрения (говорить о единой арабской нации в нынешней реальной этнополитической ситуации в арабском мире также нелепо, как, например, о единых югославянскои или испаноязычной латноамериканской нациях), но зато очень напоминали бредовые идеи Муссолини и его адептов насчет «латинских сестер» и возрождения Римской империи. Однако панарабистская идеология баасизма оказалась весьма эффективным инструментом для захвата власти в некоторых арабских странах, где для этого сложились подходящие социально-политические условия. Так произошло в Сирии и Ираке, в которых на фоне хронической внутриполитической нестабильности, царившей после деколонизации, баасисты сумели успешно сыграть именно на националистической струне: в Сирии – на соперничестве с насеровским Египтом за первенство в арабском мире, в Ираке – на аналогичных притязаниях необычайно активизировавшихся доморощенных националистов с их аргументами из древней и средневековой истории Месопотамии, подкрепленными непрерывно возраставшим потоком нефтедолларов.

Итак, общеарабская партия Баас, создав в некоторых арабских странах свои региональные руководства, только в Сирии и Ираке стала правящей партией. На самом деле то были разные партии, выражавшие только региональные интересы, хотя и притязавшие на общеарабский гегемонизм. Отношения между сирийской и иракской Баас за истекшие после прихода их к власти тридцать с лишним лет очень напоминали отношения между ВКП(б) и Союзом коммунистов Югославии в позднесталинский период. Но именно в Ираке фашизоидная сущность Баас как идеологии (заквашенной на арабском национализме) и как политики проявилась в наиболее завершенном и типичном виде. Недаром Афляк позже нашел свое последнее прибежище именно в Ираке.

2. Государственно-бюрократический капитализм как социально-экономический базис режима. Вся экономика современного Ирака держится на нефти (от 10 до 13% всех разведанных запасов в мире, третье место по нефтедобыче в 1979 г., когда был достигнут ее пик – после СССР и Саудовской Аравии), а нефть (и газ) принадлежат государству, которое производит ее добычу, частичную переработку и транспортировку на экспорт. Все ключевые рычаги в экономической жизни страны находятся в распоряжении военно-бюрократической клики, составляющей костяк иракского регионального руководства партии Баас. Она присваивает себе львиную долю национального дохода, образуемого в результате операций с нефтью, сделок по импорту вооружений и из других источников, второстепенных, в сравнении с названными. В результате хозяйничанья баасистов экономическое развитие Ирака пошло по одностороннему и, в сущности, тупиковому пути. Большая часть громадных доходов, получаемых Ираком от естественной монополии -нефтегазовой промышленности, шла на закупку вооружений и на личное потребление баасистской верхушки, а с начала 80-х годов – и на финансирование агрессивных войн. Иначе говоря, в Ираке сформировалась типично милитаризованная экономика, характерная для всех тоталитарных режимов.

Для отсталой полуфеодальной страны, едва успевшей сбросить путы колониальной зависимости, это был наихудший, поистине фатальный выбор. Тем более, что налицо был другой, прямо противоположный путь. Трудно найти на карте нашей планеты другую страну, которую бы природа одарила так щедро, как Ирак. Громадные запасы углеводородного сырья, перспективные залежи других полезных ископаемых (в том числе, недавно открытых урановых руд), неисчерпаемые источники пресной воды и гидроэнергетические ресурсы, поставляемые крупнейшими на Ближнем Востоке реками Тигром и Евфратом и их притоками и особенно ценными в условиях жаркого климата и пустынного ландшафта, плодородные и обильно орошаемые лёссовые почвы, богатые лесами и пастбищами горные склоны Иракского Курдистана – всё это при условии правильного выбора курса экономического развития, необходимого финансирования и применения современных передовых технологий могло превратить Ирак в одну из самых процветающих стран планеты, способную прокормить значительную часть человечества. Недаром Библия «поместила рай» именно в междуречьи Тигра и Евфрата.

Баасисты же решили по-своему, бросив десятки миллиардов долларов Молоху войны и ввергнув свой народ в нищету и полную зависимость от импорта продовольствия и других жизненно необходимых товаров. Так, на иракской почве был реализован печально знаменитый призыв рейхсмаршала Геринга: «пушки вместо масла».

3. Социальная демагогия и популизм на службе внутренней политики баасистского режима. Баасистский режим, который не принес иракскому народу ничего кроме бедствий и обнищания, остро нуждался в пропагандистском прикрытии своей неприглядной внутренней и внешней политики, призванном выполнять компенсаторные функции и обладать необходимой силой эмоционального воздействия на маргинальные, низшие и средние слои иракского общества.

Агитации за националистические идеи панарабизма было недостаточно; она приносила плоды больше на уровне мелкобуржуазной среды, мусульманского духовенства, партийных активистов, частично интеллигенции. Кроме того, панарабизм был чужд, а то и прямо враждебен, этническим и конфессиональным меньшинствам Ирака (курдам, христианам). Свои главные пропагандистские усилия по обработке масс в желательном духе баасисты сосредоточили в основном в социально-психоло-гической сфере, взяв за образцы аналогичные действия итальянских фашистов, германских нацистов и российских большевиков. Они выставляли себя защитниками общенародных интересов, в первую очередь трудящихся масс, клеймили эксплуататоров, иностранный и инонациональный капитал, западных колонизаторов, империалистов и т.п. Патернализм был поднят на официальный уровень, бедняки получили некоторые социальные гарантии и распределительную систему. Последняя была введена с 1991 г., когда, после войны в Персидском заливе, на побежденный Ирак были наложены экономические санкции.

Разумеется, подавляющее большинство иракского населения не получило реального облегчения своему тяжелому экономическому положению после захвата баасистами власти. Напротив, очень скоро иракцы на собственной шкуре испытали все тягости военных авантюр баасистских заправил. Сама же правящая военно-бюрократическая верхушка, все приближенные к «раису» (так величали президента Саддама Хусейна) обеспечили себе неслыханное обогащение. За последние годы на постройку многочисленных дворцов Саддама Хусейна было израсходовано свыше 2 млрд. долл. Как водится, режим санкций оказался только на руку всевозможным дельцам, контрабандистам и коррумпированным чиновникам в погонах и без оных. Баасистская клика фактически превратилась в коллективного грабителя и эксплуататора иракского народа.

И всё же, интенсивная пропагандистская деятельность баасистов, основанная на безудержной социально-политической демагогии со всеми ее оттенками, дала свои плоды. Умело воздействуя на легко возбудимый и отчасти истеричный этно-психологический комплекс иракских арабов и на другие специфические особенности их национального менталитета, включающие и поиски многочисленных врагов, им удалось повести за собой значительную часть иракского народа, главным образом арабов-суннитов Центрального Ирака, откуда был родом сам Саддам Хусейн. Себя же баасисты выставляли единственными спасителями всеми обижаемого и оскорбляемого народа. Правда, баасистская демагогия почти на воспринималась на населенном шиитами иракском Юге, где всегда были сильны враждебные, преимущественно суннитскому Багдаду, антиправительственные настроения, и совсем отторгалась на курдском Севере, добивающемуся самоопределения и образовавшему к настоящему времени с помощью Запада полунезависимый регион «Свободный Курдистан». Таким образом, популярность баасистского правления была сильно ограничена территориально, не говоря уже об открытой и подпольной антисаддамовской оппозиции, которая существовала всегда среди арабов-суннитов в диаспоре и в самом Ираке.

4. Террор как главный метод управления в тоталитарном обществе. Захватив власть, баасисты повели дело к установлению в стране жесткого тоталитарного режима со всеми его характерными атрибутами: фактически однопартийной системой, когда правящая партия сливается и амальгамируется с государственной системой и ее структурами и подчиняет себе все сферы экономической, социальной, политической и духовной жизни общества, вторгаясь даже во внутрисемейные отношения, и культом личности харизматического вождя («фюрерство»). На первых порах баасисты маскировали свою установку на единовластие видимостью сотрудничества с другими политическими силами страны (с частью коммунистов и с курдской оппозицией) в рамках так называемого «Национального Прогрессивного Фронта». Но к концу 70-х годов камуфляж за ненадобностью был отброшен. К этому времени быстро восходящая звезда организации иракских баасистов – вице-президент Саддам Хусейн^, физически устранив всех своих реальных и потенциальных соперников в партии и сместив в 1979 г. президента Ахмеда Хасана аль-Бакра, стал президентом и сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Наступила эпоха Саддама, одна из самых мрачных в истории современного Ирака ...

Уже свыше двух десятилетий в Ираке царит универсально тоталитарный режим, весьма похожий, вплоть до зеркального отражения, на свои упоминавшиеся прообразы в Европе и восточнее. Культ личности президента Саддама Хусейна достиг невероятных размеров, сравнимых с культом Сталина, Гитлера, Муссолини, Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена. Абсолютная власть раиса Хусейна, как водится, стоит на трех столпах: корысти (для военно-партийной элиты – возможность доступа к нефтяному пирогу и другим богатствам страны), обмане (для полуобразованных масс – ультранационалистическая мифология, черпающая аргументы из древней и средневековой истории Ирака) и, главное, террора (для всего без исключения населения страны независимо от имущественного, общественного или социального положения каждого иракского гражданина). Последнее особенно важно. Специфический колорит саддамовского режима проявляется в том, что он носит черты традиционного восточного деспотизма, унаследованные от предшествующих эпох ассирийских и вавилонских царей, багдадских халифов, монгольских ханов, турецких султанов и пашей. Налицо феномен типично ближневосточного, конкретно иракского тоталитаризма.

Система власти, установленная баасистами в современном Ираке, можно считать – классическая, уже апробированная в России и в некоторых странах Западной и Восточной Европы еще в 20-х – 40-х годах прошлого столетия и безнадежно дискредитированная в цивилизованном мире. Во главе всего стоит харизматический вождь-фюрер Саддам Хусейн, абсолютный диктатор по своим полномочиям и свирепый деспот по натуре, пытающийся легитимизи-ровать свою харизму претензиями на какие-то мифические родственные корни с самим пророком Мухаммедом. В качестве рабочего органа при нем состоит своего рода «Политбюро» – «Совет революционного командования», члены которого могут считать себя в относительной безопасности только при рабском послушании раису. У него же главное орудие власти – всеобъемлющий террор.

Индивидуальные и массовые убийства – родная стихия для Саддама Хусейна. Убивать он начал рано, еще в юности, очень этим гордился и со временем достиг в этом занятии подлинного профессионализма. Его восхождение к власти воистину был путем по трупам. Он хладнокровно убирал своих идейных и политических противников, подлинных и мнимых, а после захвата власти баасистами – всех реальных и потенциальных соперников, могущих создать угрозу его единоличной диктатуре. Исключений не делалось ни для кого, в том числе и для родственников раиса. В этом случае Саддам поступал вполне по-сталински.

В отличие от СССР и гитлеровской Германии, где массовые репрессии, в том числе казни, депортации и т. п. беззакония, совершались втайне или в ходе относительно кратковременных кампаний, инсценированных, полузакрытых и закрытых судебных процессов, в саддамовском Ираке они вошли в повседневный быт и часто совершались публично (так сказать «восточная специфика»). Широко применялись самые изощренные и чудовищные пытки. Систематически производились массовые депортации курдов – один из излюбленных методов решения курдского национального вопроса в стране. И, наконец, апогей карательной практики баасистских заправил против собственного народа – газовые атаки на курдский города Халабджу (в марте 1988 г.) и другие курдские селения, приведшие к многотысячным жертвам. Это неслыханное со времен Первой мировой войны злодеяние (кстати, иракская армия применяла ОВ и во время ирако-иранской войны 1980–1988 гг.) было ничем не спровоцировано и преследовало единственную цель – запугать курдов, отбить у них охоту продолжать борьбу за свои национальные права. Можно сказать, что режим Саддама Хусейна в Ираке это – режим тотального террора.

5. Агрессия и вероломство как характерная черта внешней политики баасистского Ирака. Саддам Хусейн, политическими и этническими чистками обеспечив себе, как ему казалось, надежный тыл, приступил к проведению активной внешней политики. И по целям, и по методам проведения она сразу же приняла типично фашистский облик. Своей сверхзадачей он поставил создание великой арабской империи с центром в Багдаде, а главным врагом арабов и препятствием на пути достижения этой мегаломанской идеи, разумеется, был выставлен Израиль, с которым Ирак, отказавшись заключить не только мир, но и, в отличие от всех арабских стран, перемирие, и формально находится до сих пор в состоянии войны.

На самом деле Израиль для Багдада был противником символическим, с которым Ирак не имеет даже общей границы. Подлинные объекты экспансионистских замыслов Саддама находились куда ближе. Как раз соседи в первую очередь возбудили хищнические аппетиты багдадского диктатора. Нападения Ирака на Иран в 1980 г. и на Кувейт в 1990 г. отличались исключительным вероломством и цинизмом. Ведь именно соглашение с Ираном, подписанное лично Саддамом Хусейном в 1975 г. в Алжире, согласно которому в обмен на некоторые территориальные уступки Ирану в ирако-иранском пограничье (предмет давних споров между обеими странами) Тегеран прекращал помощь курдским повстанцам Мустафы Барзани, что помогло Багдаду временно подавить курдское восстание, полыхавшее в стране с 1961 г.

Кувейт вместе с некоторыми другими богатыми нефтедобывающими арабскими странами Персидского залива финансировал войну Ирака против Ирана. В благодарность за это Ирак в 1990 г. захватил и разграбил эту маленькую страну, называемую Эльдорадо арабского мира. Однако не был забыт и Израиль, ни сном, ни духом не причастный к конфликту в Персидском заливе. Обстреляв его ракетами «СКАД», Багдад рассчитывал расширить диапазон войны на весь Ближний Восток, заполучив себе в качестве союзников арабские страны, непосредственное втянутые в конфронтацию с Израилем. Но на этот раз не вышло.

Чем закончились все эти военные авантюры баасистского руководства Ирака известно. Все свои битвы маршал Хусейн блистательно проиграл, несмотря на огромную армию (под ружье было поставлено рекордное для всех стран «Третьего мира» число бойцов – до 1 млн.), содержание и вооружение которой стоило ему немереные миллиарды долларов. Но если война против Ирана не принесла Багдаду ничего кроме огромных людских и финансовых потерь, подорвавших экономические и военные ресурсы страны, то поход на Кувейт поставил Ирак перед военной, экономической и политической катастрофой. Фактически страна надолго утратила свою обороноспособность, потеряла суверенитет над значительной и богатой частью своей территории (над большей частью курдского Севера и шиитского Юга) и попала в полную зависимость от иностранной финансово-экономической помощи. И только грубые просчеты американской политики и дипломатии позволили режиму Хусейна кое-как остаться на плаву.

Главной причиной всех этих провалов был авантюрный характер внешней политики Ирака и его военной доктрины. У президента Хусейна и его «ближнего круга» напрочь отсутствовало понимание реальности в отношении международной обстановки вокруг Ирака и исполнимости их бесшабашных агрессивных затей. Что касается техники более чем сомнительных маневров Багдада на международной арене, то она зеркально отражает приемы дипломатии держав фашистской «оси». В ход идут обман, вероломство, угрозы, шантаж и тому подобные методы, нередко прямо криминальные, включая террористические акты. Стоит ли говорить о таких рутинных чертах внешнеполитической деятельности иракского правительства как невыполнение, а чаще прямое нарушение договорных обязательств?

Следует подчеркнуть такую важную особенность иракской модели правого тоталитаризма как его явную ущербность, слабость его экономической базы и военной организации. В этом отношении созданная в современном Ираке праворадикальная тоталитарная система больше напоминает его итальянский прообраз, нежели германский, но в отличие от первого Хусейн не имеет такого мощного союзника, какой был у Муссолини. Поэтому иракскому истеблишменту со всей его пропагандистской службой, нацеленной в основном на внутреннее воздействие, перед лицом бесконечных провалов приходится всё чаще прибегать к такому оружию слабых как извращение фактов в самых разнообразных формах, включая прямую ложь, демагогию, бессовестную спекуляция на страданиях народа, причиненных самим режимом, и тому подобным приемам, беспардонное применение которых сделало Ирак изгоем мирового сообщества. Естественно, что все отмеченные особенности иракского тоталитарного режима осложняют либеральным и демократическим силам не только Запада, но и Востока плодотворные взаимоотношения с Багдадом, делают любые контакты с ним малопродуктивными.

Нельзя сказать, что режим Саддама Хусейна был безразличен к своей неприглядной репутации на мировой арене. Он прибегает к всевозможным ухищрением, чтобы представить свой имидж в выгодном свете, выставляя себя перед западными ревнителями либерально-демократических и гуманитарных ценностей безвинной жертвой империализма и колониализма. В образе пострадавшей стороны иракские баасисты хотят выглядеть и перед Востоком, но здесь они начали применять новую тактику. Если прежде они во главу угла своей идеологии и политики ставили сугубо светские идеалы панарабского национализма, оставляя религии (в первую очередь исламу) только бытовую сферу жизни (а главный идеолог партии Мишель Афляк вообще был христианином как и главный порученец раиса на международной арене вице-премьер Тарик Азиз), то теперь иракские баасисты и сам Саддам Хусейн стали открыто демонстрировать свой истовый исламизм, совершая публично намаз и все прочие ритуалы. Эта «перестройка» нынешних хозяев Ирака в духе времени, превращение их в «добрых мусульман», вызвано острой необходимостью получить поддержку набирающих силу на Востоке сторонников политического ислама.

Правый радикализм, представленный на Арабском Востоке в качестве типичного образца тоталитарным режимом Саддама Хусейна, тщится отстоять свои позиции, продемонстрировать жизнестойкость, трубит о грядущих победах. Однако опыт минувшего столетия говорит о том, что ультраправые, тоталитарные политические системы исторически недолговечны. Их главный изъян заключается в неспособности выработать механизм устойчивости и преемственности власти, что характерно для большинства современных демократических систем и чем они сильны. Любой тоталитарный режим держится на фигуре диктатора, и с его естественным или (чаще) насильственным уходом этот режим вступает в фазу нестабильности и последующего за ней неминуемого крушения. Правда, на мусульманском Востоке и, в особенности, в арабских странах тоталитаризм и авторитаризм (последний главным образом в странах Аравии) как форма общественно-государственного устройства до сих пор сохраняются с помощью освященного исламом традиционного феодального принципа наследования власти по родственному (династическому) признаку или по произволу правителя. Но нельзя поручиться за сохранность такого порядка вещей на сколько-нибудь продолжительное время.

Об этом говорит перманентная нестабильность внутриполитической жизни в странах арабского региона. Если же диктатура с помощью жесточайших мер подавления и террора порой временно добивается умиротворения своих подданных (часто прибегая к отвлекающим внимание народа внешним авантюрам), то это рано или поздно приводит к ее ниспровержению. Именно такой финал, видимо, будет уготован режиму Саддама Хусейна.

Последние события на мировой и, в особенности, на ближневосточной арене, вызванные резкой вспышкой терроризма и борьбой против него, не дают основания для пересмотра нашего «пессимистического» прогноза в отношении долговечности этого режима. Будучи по своей сущности насквозь террористическим, багдадский режим ничего не делает, чтобы отмежеваться от терроризма; напротив, он ведет себя подчас явно провокационно. Таким образом, он повторяет ошибку всех тоталитарных властей: в конце концов они теряют чувство реальности и терпят крах.

Р.Г.Ланда

ИСЛАМО-ЭКСТРЕМИЗМ И РОССИЯ В КОНТЕКСТЕ ОТНОШЕНИЙ ВОСТОК-ЗАПАД

Россия в сложном переплете нынешних взаимоотношений Восток-Запад занимает свое особое место. Как писал еще в 1915 г. Николай Бердяев, «Россия не может определять себя как Восток и противополагать себя Западу. Россия должна сознавать себя и Западом, Востоко-Западом, соединителем двух миров, а не разделителем»¹. И позже, уже в 1946 г. он пояснял, что «в России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад ... Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира»². Это представление о России еще более утвердилось к концу XX в., будучи апробировано во многих спорах и дискуссиях, в трудах всемирно известных ученых Г.В.Вернадского, Л.Н.Гумилева, П.Н.Савицкого, Н.С.Трубецкого. Наконец, оно по-современному четко выражено в словах президента РФ В.В. Путина: «Россия – своеобразный интеграционный узел, связывающий Азию, Европу и Америку»³.

Однако быть «Востоко-Западом» в наше время крайне трудно, почти невозможно, ибо накал всевозможных противоречий, ссор и конфликтов между этими двумя частями мира в настоящее время достиг апогея. Однако, так было не всегда. И для того, чтобы наиболее безошибочно и адекватно оценить современный этап отношений Востока и Запада, необходимо бросить ретроспективный взгляд в прошлое и сопоставить то, что было и то, что есть.

Отношения Восток-Запад на протяжении истории менялись многократно. Еще в древности родился стереотип якобы «исконной вражды» между ними, ибо у восточных и западных людей, согласно этому стереотипу, все разное – климат, окружающая природа, пища, одежда, образ жизни, философия, законы, мораль, этика и эстетика. Все эти различия действительно существуют, но они вовсе не предопределяют несовместимости и, тем более, вражды. Достаточно вспомнить, что крито-микенская цивилизация III–II тысячелетий до нашей эры слишком многое взяла у Востока, так же как и архаическая Греция XI–VI вв. до н.э., немало обязанная Финикии, Сирии и Малой Азии. Синкретической, т.е. смешанной, цивилизацией был эллинизм, господствовавший в Средиземноморье и на Ближнем Востоке в IV в. до н.э. – I в. н.э., как и культура Византии, игравшей роль своеобразного моста между Востоком и Западом в V–XV вв. Ярко выраженные черты восточно-западного культурного синкретизма были присущи и другим цивилизациям, в частности – бытовавшим на Иберийском полуострове в VIII–XV вв. и на просторах Евразии, где Русь в течение XIII–XVII вв. постепенно превращалась в Россию.

Тем не менее, было бы заведомой неправдой отрицать многочисленные конфликты между Востоком и Западом со времен, по крайней мере, греко-персидских войн V в. до н.э. В эпоху средневековья эти конфликты в первую очередь выразились в противоборстве ислама и христианства. Именно тогда родились в Европе психологическая отгороженность от Востока, отчуждение, недоверие и даже страх перед ним. На арабские завоевания VII–IX вв. европейцы ответили крестовыми походами XI–XIII вв., в ходе которых Запад, материально и технически усилившись благодаря многим заимствованиям у мусульман, перешел в контрнаступление. Военно-религиозное противоборство Востока и Запада сконцентрировалось тогда в борьбе за гегемонию в бассейне Средиземноморья, в ходе которой мусульмане (арабы, потом турки) противостояли западноевропейским государствам.

Колониальная экспансия Европы (с XV в., но особенно в XVII–XIX вв.) окончательно поссорила Восток с Западом. Для арабов, африканцев, индийцев, малайцев и других народов Востока, в том числе – немусульман, европейские колонизаторы стали символом жестокой агрессии, порабощения и эксплуатации. Все восточные этносы и конфессии, так или иначе затронутые нашествием колониализма, повели борьбу против него. Но мусульмане, дольше других общавшиеся и сражавшиеся с европейскими иноверцами (к настоящему времени – свыше 13 веков!), а поэтому – больше других накопившие обид на них и претензий к ним, были особенно упорны в антиколониальном сопротивлении, в неприятии всего «западного». Это наложило свой отпечаток на последующий характер взаимоотношений Восток-Запад, в системе которых мусульмане взяли на себя функцию наиболее последовательных защитников самобытности Востока, наиболее непримиримых противников шедших с Запада модернизации и «вестернизации», максимально твердых последователей и хранителей традиций религиозного, культурного и духовного наследия прошлого.

Здесь следует сделать оговорку, что отношения Руси, а потом и России, с Востоком, в том числе – мусульманским, сложились несколько иначе. На просторах Евразии издревле восточные славяне не были так географически и психологически отдалены от своих соседей с востока и юга, преимущественно – сменявших друг друга кочевников из Азии. В силу этого Древняя Русь и практически неотделимая от нее Великая степь всегда составляли как бы единое этногеографическое пространство, в рамках которого важнейшие общественные процессы (политические, экономические, культурные) были результатом взаимодействия, взаимовлияния, а иногда – и взаимной ассимиляции всех населявших Евразию народов, этносов и конфессий. Разумеется, внутри этого все же относительного единства постоянно шла борьба за самобытность составлявших его элементов (славянского, балтийского, финно-угорского, тюркского и других), как и за доминирование той или иной конфессии. Однако сама длительность межэтнических и межконфессиональных контактов, да и значительное влияние Византии, полувосточной по своему характеру, исключали или существенно ослабляли на Руси свойственную Западу востокофобию. Формируясь на обширных просторах и в чрезвычайно разнообразных природных условиях, Русь сохраняла открытый характер, способность к переменам и усвоению новых ценностей. И до, и после монгольского нашествия XIII в. она постоянно обогащалась за счет восприятия иноэтнических элементов, социокультурного взаимодействия и взаимообмена с ними⁴.

Отношения Древней Руси и Великой Степи вместе с тем всегда примерно в равной мере содержали элементы конфликтности и сотрудничества, причем и те, и другие носили не временный, а постоянный характер. Достаточно напомнить единую схему эволюции от войны к согласию и взаимодействию отношений Руси с булгарами, печенегами, половцами, монголами, интеграцию русских княжеств в государственную систему и жизнь Золотой Орды, смешанные браки русских и степняков на всех социальных уровнях, пополнение русской аристократии монголо-татарской знатью. Даже межконфессиональные отношения православного христианства и ислама в Евразии носили более терпимый характер, чем отношения ислама и католичества. А по мере трансформации Московского государства в Российскую империю и распространения его господства на земли, населенные мусульманами, власть московского царя воспринималась мусульманами как почти легитимная, как результат возвышения (в ходе ожесточенной, но обычной для Евразии борьбы за трон) одного из законных наследников повелителей Золотой Орды, ставшего «Ак Падишахом», т.е. Белым царем. Разумеется, все это было не так просто и порой принимало остро конфликтные формы, но в целом упомянутые выше постоянные элементы сотрудничества, характерные для политической культуры, выработанной тысячелетиями исторического опыта Евразии, содействовали в конечном счете смягчению конфликтов и формированию сложного по своему составу многоэтничного и поликонфессионального государства. Став таким государством, Россия немало взяла и очень многому научилась как у Византии, так и у Золотой Орды. Это позволило ей и в дальнейшем, в XVII–XIX вв., присоединять мусульманские области, не столько колонизуя их (что, конечно, также имело место), сколько интегрируя, приобщая к своей политической, военной и административной системе, к своей экономике, культуре и социальному быту⁵.

Интерес к Востоку, уважение к его культуре и религиям, его духовности и искусствам был характерен для интеллектуальной элиты России XIX–XX вв. Поэтому, когда в России, как и в странах Востока, начался на рубеже XIX–XX вв. взлет исламского возрождения, он не сопровождался сепаратизмом и настроениями отчуждения от всего русского. Наоборот, все течения общественного мнения мусульман России – и традиционалисты («кадимисты»), и либералы-обновленцы («джадиды») – выступали в большинстве своем за сохранение связей с Россией. И лишь меньшинство, ориентировавшееся на Османскую империю и идеологию панисламизма (а потом – и пантюркизма), выступало за разрыв, впрочем – довольно безуспешно⁶.

В то же время колониализм западных держав, осуществлявшийся до начала XX в. в самых жестоких, порой варварских формах, сопровождался высокомерием и расизмом, теориями «бремени белого человека» и «цивилизаторской миссии» колонизаторов, которым, де, лишь предстоит сделать жителей Востока «настоящими людьми». Мусульманами все это воспринималось особенно болезненно, поскольку, наряду со страданиями от экономической эксплуатации, военного насилия и политического гнета, они рассматривали колониализм иноверцев еще и как вмешательство в их духовную жизнь, как покушение на их национальную самобытность и основы их религии, которая, как известно, является для последователей ислама также жизненной философией, мироощущением, сводом правил поведения и почти образом жизни. Все это могло вызвать лишь ненависть и отторжение.

Это не зачеркивает, конечно, того позитивного, что возникло на Востоке благодаря колониализму, т.е. развития промышленности, образования, средств связи и сообщения, разведки и разработки природных ресурсов, градостроительства и модернизации всех сторон жизни, формирования новых социальных сил – предпринимательства, современной интеллигенции и пролетариата. Но, во-первых, все эти блага колонизации большинство стран Востока в полной мере ощутили лишь в XX в., а до этого многолетний (для некоторых – даже многовековой) колониальный гнет воспринимался как абсолютное зло. А во-вторых, даже там, где указанные блага проявились раньше (например, в Алжире, Тунисе, Индии, Египте к концу XIX в.), они лишь способствовали более острому осознанию людьми Востока своего неравенства и угнетенного, приниженного положения.

Среди определенных кругов мусульман, подвергшихся к тому времени влиянию Запада, возникли группы западников-модернистов, которые видели путь к освобождению своих народов в дальнейшей и ускоренной «вестернизации», в максимальном усвоении западных ценностей в политике, культуре и хозяйственной практике. Таковы были «младоалжирцы», «младотунисцы», «младоегиптяне», отчасти младотурки в Османской империи и «джадиды» в России. Однако большинство пошло не за ними. Оно оказалось вовлечено в очередной «возврат к истокам», к первоначальной чистоте ислама, которые мусульманский мир регулярно переживает с момента своего возникновения в VII в., особенно – в периоды конфронтации с иноверцами и глубоко ощутимых угроз своему образу жизни и социальному порядку⁷.

В середине XIX в. ответом мусульман на колониальную экспансию Запада, его военно-политический и культурно-идеологический вызов явился панисламизм, требовавший сплотить всех мусульман на основе преодоления идейных и прочих различий между разными их направлениями, течениями, учениями, сектами и братствами. Панисламизм эффективно использовался османскими султанами, считавшими себя халифами всех мусульман. Ради утверждения своего авторитета, султаны поощряли осуждение всего западного, пропагандировали достижения мусульманской цивилизации и необходимость единства всех мусульман от Марокко до Коканда и Кашгара (ныне – Синьцзян) под эгидой Стамбула. Многие идеологи панисламизма, такие как Джамаль ад-Дин аль-Афгани, Мухаммед Абдо и Мустафа Кямиль, способствовали возникновению в разных странах ислама партий и организаций, проповедовавших объединение всех мусульман (в том числе – в немусульманских государствах) под властью султана-халифа. Панисламизм стал идейным оружием Османской империи накануне и во время первой мировой воины⁸.

Однако неспособность панисламизма противостоять влиянию Запада привела к упадку этого движения, чему во многом способствовали крах Османской империи в 1918 г. и устранение султана-халифа в результате кемалистской революции 1919–1923 гг. в Турции. Пришедшее на смену панисламизму халифатистское движение 20-х годов вскоре сошло на нет. И это движение, и сам панисламизм к тому времени исчерпали себя. Их место заняли иные мусульманские течения и теории, в основном – мусульманского национализма и, в меньшей степени, мусульманского социализма. Главной целью последнего было доказать, что все основные и стоящие внимания идеи социализма уже изложены в Коране. Что же касается национализма, то в странах ислама он никогда не отделялся полностью от идеи мусульманской общности. Даже придерживавшиеся секуляристских убеждений националистические лидеры, как правило, старались сочетать стремление к созданию национального светского государства с идеями исламского модернизма в духе аль-Афгани и Абдо. В некоторые националистические доктрины (Насера в Египте, Бен Беллы и Бумедьена в Алжире, Каддафи в Ливии, Зульфикара Бхутто в Пакистане, Али Шариати в Иране) были органично интегрированы идеи мусульманского социализма⁹.

Некоторые концепции мусульманского социализма восходили к взглядам известного татарского революционера и мыслителя Мирсаида Султан-Галиева, недооцененного и отвергнутого в СССР в 20-е годы, а потом – загубленного в годы репрессий. Султан-Галиев умел соединить, казалось бы, несоединимые постулаты социализма и ислама, ведя их к общему знаменателю идей социальной справедливости, общественного блага, взаимопомощи и взаимного доверия, традиционной нравственности и трудовой морали. Он предвидел «поражение революции» и «неизбежность распада» СССР в случае насильственного «изживания», а не реалистичного «разрешения нацвопроса». А по поводу роли ислама в процессе эволюции мусульманского общества его анализ, по мнению Ш.Мухамедъярова, «оказался настолько глубоким и точным, что его значимость в подлинном масштабе раскрывается только в наши дни»¹⁰. Недаром Бен Белла говорил, что «идеи Султан-Галиева произвели на него сильное впечатление», а Бумедьен и Каддафи полностью восприняли противопоставление Султан-Галиевым «угнетающего индустриального Севера» и «угнетенного крестьянского Юга»¹¹. Всем им импонировало его стремление, «вооружив и объединив» народы Востока, «освободить их от западноевропейского капитала», ибо обладание Востоком гарантирует империализму «удачный для него исход всех отдельных столкновений его с рабочими массами». На этом постулате строились многие «исламо-марксистские» концепции некоторых лидеров мусульманского Востока XX в.¹²

Национализм и мусульманский социализм, довольно успешно противостоявшие Западу в антиколониальной борьбе 20–60-х годов XX в., сохраняли специфическую преемственность по отношению к панисламизму. Отрицая его архаизм и средневековый теологизм, они в то же время опирались на ислам, подчеркивая свою неразрывность с ним. Со второй половины XX в., особенно в 70–80-е годы, началось разочарование широких масс мусульман в идеях светского национализма и связанного с ним мусульманского социализма, что объяснялось, в первую очередь, неспособностью их носителей, оказавшихся у власти после обретения независимости бывшими колониями, решить насущные социально-экономические проблемы. У этого были, конечно, внутренние причины: неконтролируемый демографический рост, культурная и технологическая отсталость, нехватка капиталов и квалифицированных кадров, неконкурентоспособность слаборазвитых экономик молодых государств, особенно их современных отраслей, а также – массовая безработица, связанная с более быстрым распадом традиционных структур общества и более медленным становлением его современных институтов. Но большинство жителей Востока связывало (и во многом справедливо) все эти явления не столько с механизмами рыночных отношений и международного разделения труда в условиях жесткой конкуренции, а также – с объективными (природными, историческими, человеческими) факторами, определявшими ситуацию в той или иной стране, сколько с последствиями колониализма и фактическим продолжением его Западом в несколько подновленных формах и иными методами. К тому же, всем было ясно, что формальная независимость не привела к хозяйственной самостоятельности. Молодые суверенные государства Востока продолжали играть роль отсталой периферии таких центров развитого капитализма как Западная Европа и Северная Америка. Это остро ощущалось всеми народами Востока и прежде всего мусульманами как национальное унижение, как подчеркнутое стремление Запада к господству и неравноправию, в том числе – в области политики, духовной и религиозной жизни.

В этих условиях и сформировался исламский фундаментализм, явившийся третьей за последние примерно 150 лет волной идеологического подъема ислама (после панисламизма XIX в. – начала XX в., мусульманского национализма и социализма 20–60-х годов XX в.). Он представляет собой новый «возврат к истокам», на этот раз вызванный одновременно и наступлением Запада в сферах экономики, политики и технологии, и ползучей «вестернизацией» быта, нравов, социальных связей между людьми, подрывающей традиционную монополию ислама в этих сферах жизни мусульманского общества. Происходит болезненная ломка структур этого общества в ходе его трудного приспособления к требованиям модернизации хозяйственных механизмов и глобализации мировых экономических связей. В сущности, прямым результатом этих процессов модернизации и глобализации явились быстрый рост обнищания Востока, высокие темпы разорения крестьянства и масштабное пополнение социальных низов восточного города гигантской массой сельских маргиналов. Около половины (свыше 40%) этих лиц остаются безработными или людьми без определенных занятий, что превращает города Востока в социальный пороховой погреб¹³.

В тех регионах Востока, где модернизация и «вестернизация» (а значит – и глобализация) проходят менее болезненно по историческим, социокультурным и иным причинам (в том числе – религиозным), социальное недовольство проявляется в меньшей степени. К ним относятся, в частности, Дальний Восток и Юго-Восточная Азия, где ислам или отсутствует, или обрел определенную гибкость в условиях многоконфессионального, полиэтничного и, главное, относительно «глобализированного» и «капитализированного» общества (например, в Индонезии и Малайзии). Но в других регионах – на севере Африки и на Ближнем Востоке, в южной и центральной Азии – ситуация иная. Именно здесь исламский фундаментализм обрел почву под ногами на громадном пространстве от Пакистана и Бангладеш (да и Индии с ее более чем 100 млн. мусульман) до Марокко и Западной Африки, а также – образуемых выходцами из этих стран общин мусульманских иммигрантов в Западной Европе и Северной Америке¹⁴.

Было бы неверно, как это иногда делается, ставить знак равенства между исламскими фундаменталистами и исламо-экстремиста-ми. Фундаменталисты могут быть и вполне мирными людьми, уважающими закон и порядок, отвергающими насилие и всецело обращенными к защите традиций ислама, соблюдению Корана и шариата, уважению и жесткому выполнению всех предписаний ислама. Нередко критика ими негативных явлений в обществе сопровождается требованиями возрождения моральных ценностей ислама. С позиций Корана и сунны осуждаются неблаговидные факты светской жизни, развенчиваются официальные служители религии как «уклонившиеся от праведного пути». Многие фундаменталисты, например в Центральной и Южной Азии, считают, что те мусульмане, которые тратятся на выполнение многочисленных и дорогостоящих обрядов, предписываемых «народным» (т.е. суфийским) исламом, но не выполняют неукоснительно пяти столпов веры (пятикратной молитвы, поста рамадан, паломничества в Мекку, священной борьбы джихада и помощи бедным единоверцам), на деле отходят от ислама. Однако, именно в этом вопросе нередко стирается грань между «мирным» и «немирным» фундаментализмом. Обычно все же, встречая сопротивление и традиционного духовенства, и стоящих за его спиной правящих политических элит, фундаментализм в большинстве случаев политизируется и, используясь в соответствующих целях, порождает исламо-экстремизм или содействует ему¹⁵.

Обездоленные низы, для которых характерны отчаяние и склонность к крайним методам социального протеста, составляют большинство мусульман от Марокко до Бангладеш. В Иране к началу исламской революции 1978–1979 гг. только в крупных городах насчитывалось 1,5 млн. пауперов и люмпенов. В Пакистане к началу 80-х годов 3/4 горожан были неимущими или малоимущими. В Ливане основная часть неимущих представлена шиитами (1,2 млн. чел., т.е. около 40% населения). Кроме того, эта страна потеряла только за годы гражданской войны 1975–1984 гг., 750 заводов и мастерских, множество отелей и магазинов, что довело долю безработных в этой стране до 35% экономически активного населения. Жертвами войны стали 168 тыс. чел. убитых и 760 тыс. раненых. Удельный вес лишенных работы и лиц неопределенных занятий составил к началу 80-х годов до 17% в Тунисе, до 20% в Марокко, до 22% в Алжире. В столице Египта – Каире – тогда же до 56% жителей относились к городским низам¹⁶.

Учитывая свободное общение арабов друг с другом, наличие ливанцев и египтян почти во всех уголках арабского мира, соответствующие настроения становятся достоянием всех арабов. Еще больше это относится к палестинцам, 2/3 которых с 1948 г. находятся на положении беженцев в лагерях ООН. И хотя сейчас эта доля существенно понизилась на деле (многие, получив образование и квалификацию, сумели включиться в экономическую и прочую жизнь стран пребывания), формально это так. Чувствующие себя апатридами, палестинцы на оккупированных территориях, за их пределами, да и в самом Израиле стали все чаще переходить, особенно – с началом в 1987 г. интифады (массового движения протеста) от сравнительно умеренного национализма к более воинствующему исламизму со всеми неизбежными последствиями¹⁷.

Независимо от первоначальных причин, толкающих социальных маргиналов мира ислама к экстремизму, логика их поведения достаточно схожа. В поисках выхода из своего бедственного положения они обращаются к архаичному эгалитаризму и уравнительным принципам ранней мусульманской общины, к традициям института «садака», предписывающего всем имущим мусульманам помогать нуждающимся единоверцам. Политически не искушенные, эти люди объясняют себе (вернее – чаще всего им объясняют это идеологи фундаментализма) свои несчастья забвением Корана и шариата, заветов Пророка и других предписаний ислама, а также – следствием «бидъа» (вредных новшеств), вводимых «плохими мусульманами». И недаром именно представители социальных низов мусульманских городов явились массовой опорой таких фундаменталистских движений, как исламская революция 1978–1979 гг. в Иране, антисоветское сопротивление 1979–1989 гг. в Афганистане, шиитские движения 80–90-х годов в Ливане и южном Ираке, многочисленные исламо-экстремистские организации того же периода в Египте, Палестине и Алжире.

Однако, надо иметь в виду, что, помимо обнищания, социальной маргинализации, экономических бедствий и стремления неимущих низов, прежде всего – не прижившихся в городе выходцев из деревни, найти свое место в жизни, имеются еще два важных фактора становления исламского фундаментализма и его быстрой эволюции в наши дни к исламо-экстремизму.

Первый из них – это поиски численно растущей интеллигенцией мусульманского Востока своих национальных и исторических корней при опасении утраты собственного лица и самобытности под напором западной культуры и технологии. Но, как отмечает известный исламовед Оливье Руа, «их проблема – не отказ от модернизации, а исламизация этой модернизации». В результате инженерные факультеты и педагогические институты, ранее бывшие рассадниками атеизма и левых идей, стали прибежищем исламизма. Политизация ислама привела к превращению мечетей, религиозных институтов и ассоциаций в политические клубы, а затем – в объединения верующих, более прочные чем партии или профсоюзы. И, что характерно, очень часто во главе таких объединений становились люди не просто со светским, но с самым современным образованием и научными степенями – Хекматияр в Афганистане, Набави в Иране, Эрбакан в Турции, Хашани в Алжире и т.п. Для них речь шла не просто о «возврате к истокам» и обретении социального равновесия под сенью возрожденных традиций «истинного ислама». Они стремились и стремятся не к религиозным, а к политическим целям, максимально используя при этом реисламизацию жизни общества и исламскую составляющую всех требований масс – экономических, социальных, политических, культурных и др.¹⁸

Второй фактор (впрочем, тесно связанный с первым) – это массовое обращение к исламскому фундаментализму молодежи, иногда весьма слабо знакомой с учением ислама, но убежденной в том, что он несет с собой моральную чистоту и социальную справедливость. По мнению некоторых исследователей, «фундаментализм … появился как возмездие за несостоятельность арабского национализма», не добившегося своих широко пропагандировавшихся в 50–70-е годы целей. Вместе с тем рост числа неконтролируемых властями мечетей (в Египте оно выросло с 14212 в 1964 г. до 26 тыс. в 1982 г., в то время как официальных мечетей – с 800 в 1962 г. до 5 тыс. в 1982 г.) сопровождался все более частыми выступлениями в них самопровозглашенных имамов, «обличавших упадок государства, коррупцию и обогащение новых элит». От Алжира до Средней Азии стали нередки захваты такими имамами (обычно – из молодых выпускников религиозных университетов Аль-Азхар в Каире, Зитуна в Тунисе, Карауин в Фесе) официальных мечетей с целью вытеснения традиционного духовенства, связанного с властями. Во многом это объяснялось тем, что «урбанизированная и образованная молодежь ощущала себя социально деклассированной» в связи с кризисными явлениями в экономике многих стран ислама с конца 70-х годов, свертыванием социальных преобразований в большинстве этих стран (в первую очередь – в Египте, Алжире, Тунисе), резким сокращением рабочих мест и возрастанием комплекса социокультурной и прочей неполноценности по отношению к Западу¹⁹.

Оба выше охарактеризованных фактора были, по большому счету, также последствиями неоколониалистской политики Запада в отношении Востока, не оставлявшей (или оставлявшей крайне мало) места для социального самовыражения, свободного выбора и самостоятельной политической активности наиболее подготовленных (по самым современным критериям) и наиболее дееспособных сил мусульманского общества Востока. В некоторой степени эта проблема находила свое решение в расширении масштабов трудовой миграции мусульман на Запад. Но, во-первых, подавляющее большинство из примерно 2,5 млн. мусульман – иммигрантов в США и 15 млн. в Западной Европе не являются наиболее квалифицированными и подготовленными представителями своих народов и выполняют на чужбине обычно тяжелую и низкооплачиваемую работу. Во-вторых, даже те, кто представляет элиту своих стран и попал на Запад в ходе печально известной «утечки умов», страдает от различного ряда ограничений, преследований, фактического неравенства, расизма и шовинизма²⁰.

Понятно, что в подобных условиях исламо-экстремизм имел не только социальные и религиозные корни. Определенную роль в его возникновении и формировании сыграли идеи национализма (антизападного – во всех случаях, а также – антисоветского в Афганистане, антиизраильского в Палестине, антифранцузского – в Алжире), но особенно – фактор воздействия извне. Вмешательство США в дела шахского Ирана определило в основном антиамериканскую направленность иранской революции 1978–1979 гг. Влияние послереволюционного Ирана многое определяет для шиитов Ливана и Ирака, в то время как фундаменталисты Судана и Саудовской Аравии замешаны в делах своих единомышленников в Египте и Алжире. Есть также сведения о значительных (хотя и тайных) усилиях США по финансированию (с целью манипулирования в своих интересах) самых разных исламо-экстремистских и фундаменталистских движений от Алжира и Боснии до Афганистана и Чечни. Однако 11 сентября 2001 г. достаточно убедительно продемонстрировало опасность и несостоятельность подобной политики. Попытка просто купить исламо-экстремистов является всего лишь вариантом неоколониалистского отношения к Востоку и его проблемам. Кардинального изменения этого отношения и решения этих проблем США не хотят, во-первых, по соображениям финансово-экономическим (ибо это потребует гигантских даже для США затрат), а во-вторых, по соображениям сохранения своего престижа и господствующего положения единственной сверхдержавы, не собирающейся соблюдать равноправие в отношениях с кем бы то ни было²¹.

Кстати, именно США – ведущей державе Запада – наиболее трудно отступить от подобной позиции. До сентября 2001 г. США в целом не страдали или страдали крайне мало от всех антиамериканских акций мусульман, даже когда речь шла о вынужденном выводе войск США из Ливана при Рейгане или из Сомали при Клинтоне. Это было где-то далеко, связано с ничтожно малыми потерями и не очень чувствительным ущербом для престижа. Иное дело сентябрь 2001 г, вызвавший сначала панику, а затем – всплеск великодержавного шовинизма и имперского высокомерия по отношению к мусульманам, прежде всего арабам.

США, начав военную операции против талибов в Афганистане, о причастности которых к делам Бен Ладена и «Аль-Каиды» у них, очевидно, должны быть достоверные сведения (ввиду связи спецслужб США с организацией самых разных вооруженных движений в регионе, возможно, и самой «Аль-Каиды»), вместе с тем взяли курс на расширение своего военного присутствия где только возможно, включая Среднюю Азию и Закавказье, а также – на запугивание таких стран ислама, как Ирак, Иран, Сирия, Ливия, Судан, Йемен. Присвоив себе право обвинять в «поддержке терроризма» всякого, чья политика не устраивает США по тем или иным причинам, Вашингтон фактически взял курс на сугубо силовое решение проблемы. Но этот курс не имеет перспективы, так как он не ослабляет, а объективно усиливает исламо-экстремизм, провоцируя во всем мусульманском мире рост соответствующих настроений и укрепляя там позиции тех сил, которые организовали события 11 сентября 2001 г. и, между прочим, получили моральную поддержку если не большинства, то, во всяком случае, слишком многих мусульман в самых разных странах. Конечно, удары по исламо-экстремистскому подполью на Западе и по странам, где экстремисты находят (или теоретически могут найти) поддержку, дадут какие-то результаты. Но проблемы они не решат, ибо многообразных и глубоких корней исламо-экстремизма не уничтожат. К тому же США и их ближайшие союзники не проявили особого интереса даже к познанию и, тем более, к пониманию этих корней.

А это означает, что объективно противостояние Запад-Восток будет продолжено, а мусульманская составляющая этого противостояния в полной (может быть, даже в большей, чем раньше) мере сохранит свое значение. Судя по всему, в Западной Европе отдают себе отчет в этом. Поэтому и Париж, и Лондон, да и некоторые другие европейские центры стараются проводить более мягкую линию восточной политики, делая упор на формальное равноправие, экономическое, техническое и культурное сотрудничество со своими бывшими колониями, заботу об их просвещении, а также – об устройстве у себя выходцев из этих колоний – трудовых мигрантов, учащихся, стажеров. Впрочем, даже эти усилия не меняют радикально сложившееся положение²².

Дело в том, что множество трудовых мигрантов из стран Востока очень часто не приживаются на Западе, не могут адаптироваться к непривычным для них условиям и, не находя ни жилья, ни работы, автоматически становятся обозленными маргиналами. Нередко – это люди, прибывшие на Запад нелегально. Но и тем, кто прибыл на вполне законных основаниях, не всегда удается избежать подобной участи. Так создается среда, благоприятная для роста преступности, терроризма и исламо-экстремизма²³. Тем более, что недоверие к мусульманам на Западе и страх перед ними, имеющий давние исторические корни, с особой силой вновь вспыхнули после 11 сентября 2001 г., распространившись не только на бедняков и беженцев, но и на более состоятельную часть выходцев из стран Востока – студентов, служащих, предпринимателей.

Проблема исламо-экстремизма, как и взаимоотношений с Востоком, по-иному стоит в России и СНГ. Не анализируя глубоко положение ислама в СССР, ограничимся лишь напоминанием о том, что взаимоотношения ислама с советской властью во многом сохранили то, что было в них за много веков до 1917 г., а именно – постоянное сочетание элементов конфликтности и сотрудничества, относительно терпимый характер межконфессиональных отношений, постепенную эволюцию от враждебности и репрессий сталинского периода (коснувшихся не только мусульман) к более спокойному, лояльному и в чем-то взаимовыгодному компромиссу. Сыграло, очевидно, свою роль и объединявшее ислам и православие традиционное неприятие цивилизации Запада, особенно в ее морально-психологических, идейно-ментальных аспектах. Надо признать также и сформулированное французским историком Николя Вертом положение о формировании в СССР «нового социума общей судьбы» с участием всех этносов и конфессий, в том числе и мусульман²⁴. Как бы ни относиться к жизни мусульман в СССР, особенно к басмаческому движению 20-х годов, репрессиям 30-х годов и депортациям 40-х годов, не стоит забывать, что «советизация» российского Востока, в том числе мусульманского, сопровождалась модернизацией общества (гораздо более масштабной и глубокой, чем в колониях Запада), значительным ростом экономики, сферы просвещения и социальных гарантий, началом формирования гражданского самосознания, прежде всего – у мусульман, и расцветом их культуры. Происходило также сближение мусульман с другими этносами СССР, особенно с русскими, в том числе – в личном и социокультурном плане. То, что в ряде мусульманских республик СССР доля смешанных браков достигала 25–30% от их общего числа, лишь подтверждает это²⁵.

Ислам как бы вписался в упомянутый «социум общей судьбы», так как у него нашлось немало общих социопсихологических и мировоззренческих установок с постулатами социализма (по крайней мере, в его российской интерпретации), особенно – тех, что касались приоритета коллективизма (или общинной солидарности) над индивидуализмом, ориентации прежде всего на социальную справедливость (а не на материальную рациональность), восприятия авторитарной власти государства как нормы политической культуры. Даже коллективизация сельского хозяйства, в принципе совпадавшая с традициями общинного устройства, в большинстве случаев не вызывала протеста, тем более, что ее в мусульманских регионах СССР, прежде всего – в Средней Азии, в основном приспособили к местным условиям вплоть до сохранения в ряде случаев вакуфных земель.

Сыграли свою роль и создание на мусульманских территориях национально – государственных автономий (у большинства мусульман СССР – впервые в истории), и поощрение развития (пусть с известными ограничениями) традиций местной самобытности. Бесспорно и то, «что в течение десятилетий происходило «врастание» мусульманской элиты в социальную систему советского общества». Мусульмане СССР одобряли советскую помощь антиколониальным и антизападным движениям. Так что вполне логична была в СССР изумлявшая западных авторов «удивительная терпимость по отношению к исламу»²⁶. И все это не исчезло, да и не могло исчезнуть после 1991 г. Более того, наследие и дореволюционных, и советских времен продолжает жить на постсоветском пространстве.

В целом, несмотря на развал СССР и порожденные распадом кризисные явления во всех сферах жизни России и СНГ, «социум общей судьбы» устоял, хотя процесс его возрождения и укрепления серьезно тормозится событиями в Чечне. Учитывая системный кризис, поразивший одновременно сферы экономики, политики, идеологии и морали на всем постсоветском пространстве, а также – бесчисленные конфликты, территориальные споры, извлеченные из глубин истории ссоры и взаимные претензии народов СССР, надо удивляться, что во всем этом хаосе и сплетении трагедий исламо-экстремизм не сыграл значительной роли и не занял заметного места. Тем не менее, его проявления имели место почти повсюду, а исламский фундаментализм и сейчас еще имеет некоторые позиции среди мусульман Поволжья и Дагестана (в основном – как выражение оппозиции молодого поколения, пока еще находящегося в меньшинстве, традиционно мыслящему большинству)²⁷. Более серьезная роль исламских фундаменталистов (неточно именуемых «ваххабитами») в Чечне и в Средней Азии преимущественно связана с сильнейшим влиянием идейной, финансовой, военной и кадровой поддержки международных кругов исламского фундаментализма (т.н. «зеленого интернационала», организации «Аль-Каида» Усамы Бен Ладена и т.п.), а также – его тайных союзников. Среди них – и правящие круги некоторых мусульманских государств, и, очевидно, многие неформальные религиозные структуры (от суфийских братств до различного рода международных мусульманских фондов), да и некоторые круги Запада, с начала событий 1979 г. в Афганистане и Иране рассчитывавшие вытеснить СССР и вообще коммунизм с Востока руками исламо-экстремистов, а затем – решить с их помощью свои проблемы на Балканах (в Боснии, Албании, Косово, Македонии, Черногории), в Африке (вытеснив Францию из Магриба, Ливии и Египта) и на Ближнем Востоке (противопоставив исламо-экстремистов баасистам в Ираке и Сирии, светским националистам в Ливане и Палестине, курдскому движению в Турции, Иране и Ираке)²⁸.

Международный аспект исламо-экстремизма в Чечне и Средней Азии ныне доминирует. Но было бы неверным игнорировать внутренние его корни, сыгравшие определенную роль на первых порах, прежде всего – экологические бедствия (например, фактическую гибель Аральского моря), массовую безработицу в начале 90-х годов и небывалое падение производства (в Чечне – на 4/5), лояльную в отношении совпартаппарата прежнюю позицию старого духовенства, препятствовавшего религиозному самовыражению молодых националистов. В Чечне к этому добавился высокий уровень организованной преступности вследствие криминализации тейпово-вирдовой (т.е. конфессионально-клановой) системы, о также – живучести тяжелых воспоминаний о Кавказской войне 1817–1861 гг. и депортации 1944–1956 гг.

Чеченский фактор, используемый противниками и конкурентами России, безусловно представляет опасность для ее целостности. Однако, бросив ретроспективный взгляд в прошлое, можно признать, что «социум общей судьбы» вторично (после 1917–1922 гг.) испытывается на прочность и в основном (к сожалению, не во всем) выдерживает это жестокое испытание. Если тенденция последних лет продолжится, исламо-экстремизм в России не будет иметь никаких шансов. На это работают давние межцивилизационные контакты и взаимодействие России и ислама. В самой России мусульман и немусульман ежедневно (уже в течение почти тысячи лет) сближают география, история, экономика, политика и геостратегия, взаимовлияние и взаимопонимание, основанные на взаимной учебе и взаимном уважении в процессе совместной жизни²⁹.

Таким образом, проблема исламо-экстремизма наших дней неотделима от состояния отношений Востока и Запада. Полное урегулирование этих отношений возможно лишь в результате кардинального разрешения противоречий, накопившихся в результате многовекового соперничества, войн и колониализма. На этом пути делаются лишь первые шаги и отнюдь не главной державой Запада. Что касается отношений России и Востока, России и ислама, то их специфика и своеобразие требуют иной оценки и иного подхода. Основная причина их неурегулированности (относительной) – негативное воздействие извне. Иными словами, разрешение еще имеющихся проблем во многом зависит от будущих успехов внешнеполитической стратегии России.

¹ Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990, с. 28.

² О России в русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 44.

³ Цит. по «Евразийство: теория и практика». М., 2001, с. 4.

⁴ Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989, с. 11–25; Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995, с. 141.

⁵ Подробнее см. Ланда Р.Г. Ислам в истории России. М., 1995, с. 28–66.

⁶ Там же, с. 141–170.

⁷ Луцкий В.Б. Новая история арабских стран. М., 1965, с. 210–216, 241–242, 251–253; Рашитов Ф.А. История татарского народа с древнейших времен до наших дней. Саратов, 2001, с. 180–183.

⁸ Вопросы истории. 1993, № 1, с. 35–36.

⁹ Там же; Котлов Л.Н. Становление национально-освободительного движения на Арабском Востоке (середина XIX в. – 1908 г.). М., 1975, с. 246–249; Левин З.И. Развитие основных течений общественно-политической мысли в Сирии и Египте (новое время). М., 1972, с. 64; Rosenthal E. Islam in the Modern National State. Cambridge, 1965, p. 112.

¹⁰ Мирсаид Султан-Галиев. Статьи. Выступления. Документы. Казань, 1992, с. 446–470; Исламский вестник, М., 1992, № 10, с. 21.

¹¹ Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. Sultan Galiev, le père de la révolution tiers-mondiste. P., 1986, p.278; Newsweek, 13.01.1964.

¹² Мирсаид Султан-Галиев. Указ. cоч., с. 86–134; Bennigsen A., Lemercier– Quelquejay Ch.Op. cit., pp. 279, 287.

¹³ Социальный облик Востока. М., 1999, с. 56–57; The Middle East viewed from the North. Bergen, 1992, pp. 73–84.

¹⁴ Социальный облик Востока. М., 1999, с. 362–364; Islam, Muslims and the Modern State. London-New-York, 1996, pp. 259–277.

¹⁵ Вопросы истории. 1993, № 1, с. 38–39; Восток, 1991, № 5, с. 52–63; ISIM Newsletter, 2000, № 5, p. 25.

¹⁶ Аль-ислам фи таарих шууб аш-шарк (Ислам в истории народов Востока). Бейрут, 1986, с. 105–110; Аль-Мустакбаль. Париж – Бейрут, 1984, № 370, с. 60–66; Afrique-Asie. P., 1984, № 316, р. 12; Al Bayane, Casablanca, 14.10.1985; Le Monde, 01.04.1994.

¹⁷ The Palestine Question. New York, 1980, p. 16; Intifada: Facts and Figures. Tunis, 1989, pp. 10–12; The Challenge of Peace in the Middle East. Muscatine (USA), 1990, p. 5.

¹⁸ Roy O. Gйnйalogie de l'islamisme. Hachette, 1995, pp. 62–62.

¹⁹ Ibid., p. 61, 63, 65–66; Annuaire de l’Afrique du Nord. Aix-en-Provence, 1974, p. 75; Maghreb-Machreq. P., 1980, № 88, p.60 ; Islam: State and Society. London-Riverdale, 1988, p. 191.

²⁰ Islam, Muslims and the Modem State, pp. 3–46, 298–317, 339–361.

²¹ Ibid., p. 299; Новая газета, 11–13.02.2002.

²² Известия, 15.10.2001; Новая газета, 11–13.02.2002.

²³ Исламизм и экстремизм на Ближнем Востоке. М., 2001, с. 248–253.

²⁴ Верт Н. История Советского государства . 1900–1991. М., 1994, с. 171.

²⁵ Азия и Африка сегодня. 2001, № 4, с. 33–34.

²⁶ Верт Н. Указ. cоч., с. 340–342, 437; Малашенко А.В. Исламское возрождение в современной России. М., 1998, с. 42–64; Bennigsen A. Lemercier-Quelquejay Ch. Islam in the Soviet Union. London, 1967, p. 144.

²⁷ Central Asia and the Caucasus after the Soviet Union. Domestic and International Dynamics. Gainesville (USA), 1994, pp. 75–208.

²⁸ Бабкин С.Э. Движения политического ислама в Северной Африке. М., 200, с. 241–263.

²⁹ Азия и Африка сегодня, 2001, № 4, с.34; Political Islam and Conflicts in Russia and Central Asia, Stockholm, 1999, pp. 9–81.

Е.С.Мелкумян

ОТНОШЕНИЕ АРАБСКИХ ГОСУДАРСТВ ПЕРСИДСКОГО ЗАЛИВА К ИРАНУ: НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ

Политика арабских государств Персидского залива в отношении Ирана определяется, прежде всего, региональным балансом сил. После иракской агрессии против Кувейта в августе 1990 г. отношения между Ираком и партнерами Кувейта по региональной организации – членами Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) стали крайне напряженными, а в отдельные периоды, когда Ирак предпринимал провокационные действия в отношении своих соседей, и откровенно враждебными. Кроме того, Ирак, против которого были введены санкции Совета Безопасности ООН в наказание за агрессию, оказался в изоляции, как в системе глобальных, так и региональных отношений. Его позиции в регионе были ослаблены. Тем не менее, возможность повторения враждебных акций в отношении соседних государств не была полностью исключена. В этих условиях государства ССАГПЗ посчитали необходимым упрочить отношения с Ираном, как еще одним региональным «центром силы», который может стать союзником в случае противостояния с Ираком, учитывая те противоречия, которые существовали между этими странами, и которые не были разрешены в ходе восьмилетней войны между ними. Иранская позиция в период кризиса в регионе Залива, вызванного иракским вторжением в Кувейт и его оккупацией, была положительным образом оценена членами ССАГПЗ. Иран осудил агрессию Ирака против соседнего мусульманского государства, хотя и выразил недовольство тем, что члены ССАГПЗ обратились за помощью к США и другим западным странам, тогда как Иран настаивал на том, чтобы разрешить конфликт с помощью мусульманских государств. Несмотря на имевшиеся между ними расхождения, государства ССАГПЗ и Иран были едины в своем подходе, заявив о неприемлемости решения спорных проблем с помощью военной силы, и стремились к стабилизации обстановки в регионе Залива.

С начала 90-х гг. прошлого века начинается новый этап во взаимоотношениях между государствами-членами ССАГПЗ и Ираном. Этот этап характеризуется постепенным налаживанием контактов в различных сферах, прежде всего, дипломатической и политической, и стремлением к расширению взаимодействия и реализации взаимных интересов в области экономики. В начале 90-х годов и Саудовская Аравия восстановили дипломатические отношения. Следует учитывать, что отношения между этими двумя странами никогда не были простыми. Оба государства являлись соперниками не только в борьбе за региональное господство, но и за лидерство в мусульманском мире. Кризис в ирано-саудовских отношениях наступил летом 1987 г., когда в Мекке во время хаджа произошли кровавые столкновения между иранскими паломниками и силами безопасности Саудовской Аравии. Эти столкновения привели к многочисленным человеческим жертвам. Эр-Рияд установил квоты для всех государств, участвующих в хадже. Это вызвало резкие протесты Ирана. В 1988 г. Иран бойкотировал участие в паломничестве из-за несогласия с выделенной ему квотой. В марте 1988 г. дипломатические отношения между Ираном и Саудовской Аравией были разорваны, из-за осложнений, связанных с организацией хаджа. В то же время Саудовская Аравия пошла на это, по-видимому, и из-за стремления оказать давление на Иран с тем, чтобы он пошел на перемирие с Ираком, который в тот период оказался в сложном положении и был готов к прекращению войны.

Восстановление контактов между Саудовской Аравией и Ираном открыло дорогу для налаживания связей с ним и других государств-членов ССАГПЗ. Особенную заинтересованность в этом отношении проявили Оман и Кувейт. Причины, которые их толкали к расширению связей с Ираном, были различны. Для Омана было важным вернуться к более сбалансированной системе распределения сил в регионе, при которой влияние Саудовской Аравии, которое значительно возросло после кувейтского кризиса 1990–1991 гг., уравновешивалось бы Ираном и Ираком. Он выступал не только за развитие отношений с Ираном, но и за восстановление роли Ирака в качестве полноправного члена региональной системы. Показательно, что Оман был единственной страной, входящей в ССАГПЗ, которая после захвата Ираком Кувейта не прервала с ним дипломатических отношений. В свою очередь, заинтересованность Кувейта в развитии отношений с Ираном объяснялась его стремлением иметь широкую поддержку в регионе ради противодействия потенциальным агрессивным устремлениям Ирака.

Новый импульс развитию отношений между Ираном и государствами ССАГПЗ был придан после избрания на пост президента Ирана в мае 1997 г. Мухаммада Хатами, поставившего своей целью вывод своей страны из международной изоляции. Для реализации этой цели он начал налаживать отношения, прежде всего, с соседними государствами – Ираком и государствами-членами ССАГПЗ. Этот курс, в свою очередь, отвечал интересам всех государств региона. В частности, главы государств ССАГПЗ на совещании в верхах, проходившем в декабре 1997 г. в Кувейте, выразили свое общее мнение, заявив, что «они надеются, что будут свидетелями позитивного развития отношений между их странами и Ираном в интересах создания атмосферы взаимного доверия и упрочения связей ради обеспечения региональной безопасности и стабильности»¹.

Помимо совпадающих политических целей, государства Совета сотрудничества и Иран имеют и общие экономические интересы. Так, в 1997 г. была создана совместная омано-иранская комиссия по торговому и промышленному сотрудничеству. Ее деятельность способствовала росту торгового оборота между двумя странами. В начале 2001 г. между Ираном и Оманом состоялись переговоры по расширению научного сотрудничества. Оно затрагивает различные сферы, в том числе обмен преподавателями и исследователями, а также предоставление Оману стипендий для подготовки специалистов в таких областях, как использование природных ресурсов, рыбных богатств, инженерного дела и других. Как отметил министр высшего образования, научных исследований и техники Ирана, переговоры между двумя странами касаются широкого круга вопросов сотрудничества между министерствами двух стран и путей развития высшего образования².

Между Ираном и Кувейтом в январе 2001 г. было подписано соглашение о ввозе иранской рабочей силы в Кувейт. Выступая на церемонии, организованной по случаю подписания этого соглашения, министр труда Ирана Хусейн Камали заявил, что «потребности двух стран и их особенности определили характер подписанного соглашения»³. Взаимные экономические интересы будут создавать основу для расширения контактов между странами региона.

Тенденция к расширению внутрирегионального сотрудничества получает новый толчок к развитию в начале нашего века, когда она подкрепляется взаимными стремлениями противостоять тем негативным последствиям, которые несет с собой глобализация.

Глобализация ставит перед значительным большинством государств мира проблему сохранения своей национальной идентичности и противодействия попыткам навязывания либеральной модели развития, которую страны Запада рассматривают в качестве эталонной. В этих условиях все государства Залива, включая Ирак, могут найти точки соприкосновения и достичь взаимопонимания. Хотя внешнеполитическая стратегия Ирака основывается на необходимости вести непримиримую борьбу с Западом, тогда как Иран и государства ССАГПЗ выступают за мирный диалог с ним, направленный на то, чтобы Запад признал специфику мусульманских стран и их особый путь развития. Несмотря на сохраняющее соперничество за преимущественное влияние в мусульманском мире, Иран и Саудовская Аравия – лидер ССАГПЗ, проявляют готовность сотрудничать в рамках Организации Исламская Конференция (ОИК) для того, чтобы повысить значимость мусульманских государств в системе международных отношений и создать реальный мусульманский полюс, который будет уравновешивать роль Запада в принятии важнейших решений, касающихся мирового развития.

Важным фактором, повлиявшим на улучшение отношений между Ираном и государствами ССАГПЗ, стали изменения, происшедшие на мировом рынке нефти. Иран и члены Совета сотрудничества, как важнейшие нефтеэкспортеры, вынуждены координировать свою нефтяную политику в рамках ОПЕК и согласовывать свои решения по вопросам нефти, учитывая особенности региональной ситуации. В начале 90-х годов Иран воспользовался тем, что Ирак и Кувейт резко сократили добычу нефти в период кризиса, вызванного иракской агрессией, и стал наращивать объемы добычи нефти. Саудовская Аравия, которая также увеличила уровень добываемой ею нефти, не препятствовала этому. Лидирующее положение Саудовской Аравии в ОПЕК, занимаемое ею благодаря самым большим в мире запасам нефти и самому высокому уровню ее добычи, дает ей решающий голос в определении нефтяной политики стран ОПЕК. Иран в прошлом нередко занимал в рамках ОПЕК позицию, которая не совпадала с саудовской. Он был сторонником повышения уровня добычи нефти и превышал выделенные ему квоты. В конце 90-х годов начале 2000 г. положение в этой сфере изменилось. Ограниченные возможности Ирака, который в условиях режима санкций не способен наращивать добычу и экспорт нефти, ставят перед соседними нефтедобывающими государствами задачу поддержания стабильности нефтяного рынка. Это требует от них согласования позиций и совместных усилий, направленных на реализацию этой задачи. Взаимодействие в области нефтяной политики будет иметь долговременный характер, так как нефтяной сектор занимает приоритетное положение в экономическом развитии большинства государств этого региона.

Тенденции к расширению и укреплению отношений между арабскими странами Персидского залива и Ираном будут, по всей вероятности, развиваться, несмотря на имеющиеся между ними противоречия и различия по ряду важных проблем регионального и глобального характера.

В первую очередь, речь идет о различиях в подходе к проблеме обеспечения региональной безопасности. Ирак не склонен согласовывать позиции по этой проблеме с соседними государствами. Концептуальные подходы Ирана и государств-членов ССАГПЗ по некоторым параметрам совпадают. Оба региональных игрока считают, что обеспечение региональной безопасности является делом самих государств этого региона. В то же время государства ССАГПЗ настаивают на том, что гарантировать безопасность должно мировое сообщество, в лице постоянных членов Совета Безопасности ООН. С этой целью государства, входящие в Совет сотрудничества, заключили двусторонние оборонные соглашения с США, Великобританией и Францией. Кувейт и Саудовская Аравия имеют аналогичные соглашения с Италией. Кувейт также заключил соглашение о совместной обороне с Россией.

Иран возражает против того, чтобы в обеспечении региональной безопасности участвовали западные державы. Он решительно выступает против военного присутствия в зоне Персидского залива внерегиональных государств. Иран готов взять на себя гарантии по обеспечению региональной безопасности. Однако вряд ли другие государства региона будут с этим согласны. Иран приступил к модернизации своих вооруженных сил и оснащению их современным вооружением. Государства ССАГПЗ и, в первую очередь, Саудовская Аравия высказывают в связи с этим свои опасения в отношении того, что это приведет к усилению гонки вооружений в зоне Залива. Саудовская Аравия обеспокоена также тем, что Иран приобрел у России подводные лодки, что меняет качественным образом соотношение военно-политических сил в региональном масштабе. В западных источниках появляются сообщения о том, что Саудовская Аравия намерена закупить подводные лодки для того, чтобы уменьшить создавшийся дисбаланс⁴.

Политика Ирана, направленная на наращивание им военного потенциала и создание собственных ракетно-ядерных сил, вызывают озабоченность не только на Западе, но и в странах региона, прежде всего, у Саудовской Аравии и ее партнеров по ССАГПЗ. Во второй половине 90-х годов Иран значительно увеличил потенциал своих вооруженных сил. В первую очередь произошли качественные изменения в оснащенности современными видами вооружения ракетных войск и военно-морских сил. В июле 2000 г. были проведены испытания новой иранской ракеты «Шихаб-3» с дальностью действия в 1500 км. Иран также значительно усовершенствовал ракеты китайского производства С-802 класса «земля-земля», которые поступили на вооружение патрульных сил⁵. Помимо имеющихся у Ирана трех подводных лодок, его военно-морские силы были значительно усилены поставкой четырех транспортно-атакующих вертолетов, которые были закуплены у России. Таким образом, рост военных возможностей Ирана вызывает беспокойство у его соседей.

Кроме того, Саудовская Аравия и ее партнеры по Совету сотрудничества обеспокоены появляющимися в западной печати материалами о том, что Иран развивает ядерную программу. Обладание Ираном ядерным оружием изменит военно-политическую ситуацию в регионе, учитывая, кроме того, тот факт, что с Ирака окончательно не сняты подозрения в том, что он способен производить ядерное оружие, а также другие виды оружия массового поражения (ОМП). В этой связи, государства ССАГПЗ ставят вопрос о необходимости объявить регион Персидского залива зоной, свободной от ОМП. На совещании в верхах, проходившем в Омане, в декабре 1995 г., главы государств ССАГПЗ обсудили проблему распространения в регионе Ближнего Востока, в целом, и Персидского залива, в частности, ОМП. Они подчеркнули необходимость принятия конкретных решений в свете поступившей информации об иракских программах в этой области, а также существовании других программ по развитию ОМП в регионе Персидского залива⁶. Показательно, что Иран, как страна, развивающая ядерную программу, не был назван. Это являлось наглядным свидетельством того, что ССАГПЗ был заинтересован в развитии с ним отношений, и не хотел обострять их. В то же время государства ССАГПЗ выступили с конкретными предложениями по этому вопросу. Они призвали превратить регион Ближнего Востока, включая регион Залива в зону, свободную от всех видов ОМП, ядерного, химического и биологического, а также средств его доставки. Они подчеркивали при этом необходимость скорейшего завершения мероприятия по ликвидации этих видов вооружения в Ираке, а также во всем регионе, в соответствии с резолюцией Совета Безопасности ООН № 687⁷. Эта резолюция была принята в 1988 г. и касалась, прежде всего, прекращения военных действий между Ираком и Ираном. В то же время она содержала важные положения, направленные на стабилизацию ситуации в регионе и обеспечения там прочного мира и безопасности.

Важным шагом на пути реализации единой системы региональной безопасности явилось подписании в апреле 2001 г. Пакта о безопасности между Ираном и Саудовской Аравией. Он включил в себя такие принципиально важные для обеспечения региональной безопасности положения, как совместная борьба с терроризмом и организованной преступностью, а также вопросы о разграничении границ и территориальных вод. В то же время это соглашение не предусматривало развития военного сотрудничества, на чем настаивала иранская сторона. Государства ССАГПЗ опасаются того, что они могут оказаться в зависимости от Ирана, военные возможности которого не сопоставимы с возможностями отдельных членов ССАГПЗ и даже всех их вместе взятых. Численность вооруженных сил Ирана составила в 2000 г. 513 тыс. военнослужащих и 350 тыс. резервистов. В то время как общая численность вооруженных сил государств-членов ССАГПЗ составила только 273 тыс. чел.⁹ Помимо этого показателя, который свидетельствует о значительном превосходстве Ирана в численности вооруженных сил, необходимо принять во внимание их богатый опыт ведения боевых действий, которым не обладают армии государств, входящих в состав Совета сотрудничества.

Особенно опасным для государств ССАГПЗ был бы военный альянс между Ираном и Ираком. Несмотря на то, что военный потенциал Ирака был значительным ослаблен в ходе войны за освобождение Кувейта, его вооруженные силы весьма многочисленны. В 2000 г. они достигали 429 тыс., не считая резерва в 650 тыс.¹⁰ Отношения между Ираном и Ираком начали заметно улучшаться с 2000 г. Багдад, оказавшийся в сложном положении из-за режима санкций, пытался решить все имеющие между ними проблемы. Однако этого не удалось достичь. На территории Ирака имеются лагеря оппозиционных организаций, борющихся против иранского режима, в частности «Организация моджахедов иранского народа» (ОМИН). 18 апреля 2001 г. Иран нанес ракетные удары по территории Ирака, где располагались базы ОМИН. Как сообщил представитель Ирана в ООН, обстрел баз ОМИН был совершен в ответ на теракты, совершенные этой организацией на иранской территории¹¹.

Согласование позиций по проблемам создания региональной системы безопасности между всеми государствами региона остается делом будущего. В то же время требование Ирана отказаться от опоры на западные государства заставит государства ССАГПЗ полностью пересмотреть основы своей внешнеполитической стратегии. Вместе с тем, среди государств региона все более отчетливо проявляется стремление к объединению усилий всех государств, расположенных на берегу Персидского залива для обеспечения общей безопасности. Выступая на 54-ой сессии ООН, в сентябре 1999 г., министр иностранных дел ОАЭ Рашид Абдалла выразил позицию всех стран-членов ССАГПЗ, заявив: «Безопасность Залива является общей коллективной ответственностью всех государств региона»¹².

Другая проблема, волнующая руководителей государств-членов ССАГПЗ, связана с поддержкой, оказываемой Ираном действующим в регионе Залива террористическим организациям. Члены Совета сотрудничества редко прибегают к прямым обвинениям в адрес Ирана. Помимо нежелания осложнять отношения с ним, эти государства, по-видимому, принимают в расчет и опасность солидаризироваться с американцами, обосновывающими необходимость бойкота Ирана, обвиняя его в поддержке международного терроризма. К примеру, Саудовская Аравия не поддержала стремления американцев обвинить Иран в организации взрыва казармы американских военнослужащих на территории Саудовской Аравии в ноябре 1996 г.

Руководители ССАГПЗ очень осторожны в своих оценках иранского участия в беспорядках, периодически происходящих на Бахрейне. В декабре 1994 г. Бахрейн был охвачен волнениями, которые начались после ареста представителя местной шиитской оппозиции Али Салмана. Он выступал в мечетях с проповедями в поддержку петиции оппозиционных сил, содержавшей требования о восстановлении деятельности распущенного в 1975 г. парламента. Первая подобная петиция, которую поддержали как шиитские, так и суннитские оппозиционные деятели, была направлена эмиру еще в ноябре 1992 г. В декабре 1992 г. на Бахрейне был создан Консультативный совет, что, однако, не удовлетворило оппозицию.

В начале 1995 г. на Бахрейне вновь произошли беспорядки, закончившиеся человеческими жертвами. Власти возложили вину за это на некую экстремистскую организацию, якобы, поддерживаемую из-за границы. Иран в этой связи не был назван прямо, однако бахрейнский посол в Иране был отозван для консультаций.

В мае 1986 г. эмир предложил расширить состав и полномочия Консультативного совета, однако, это не удовлетворило оппозицию. Беспорядки на Бахрейне не прекращались. В июне 1996 г. бахрейнские власти обвинили Иран в том, что он поддерживает организацию «Хизболла-Бахрейн», которая стремится свергнуть правящий режим.

Прямые обвинения в адрес Ирана привели к резкому обострению в ирано-бахрейнских отношениях, что вызвало беспокойство соседних государств. Члены ССАГПЗ предприняли усилия к их нормализации, поскольку не были заинтересованы в усилении напряженности в регионе.

Отношения между Ираном и государствами ССАГПЗ осложнены и из-за нерешенности проблемы трех оккупированных Ираном в 1971 г. островов в Персидском заливе, на которые претендует ОАЭ. Эти небольшие острова стратегически важны в силу того, что они расположены на стыке морских путей. Официальная точка зрения ОАЭ состоит в том, что Большой и Малый Томб исторически принадлежали эмирату Рас аль-Хейма, а Абу Муса – эмирату Шарджа. Иран же заявляет о собственных правах на эти острова, считая, что Великобритания в одностороннем порядке отторгла их у него и передала двум эмиратам Договорного Омана, вошедшим затем в состав ОАЭ. Под иранским давлением Великобритания предприняла меры, направленные на подписание меморандума между Ираном и Шарджей, в котором определялась юрисдикция острова Абу Муса. В соответствии с этим меморандумом Шарджа согласилась на признание юрисдикции Ирана над севером острова при условии, что остальная часть его территории оставалась бы под юрисдикцией этого эмирата. Обе стороны признали 12-мильную зону территориальных вод, окружающих остров¹³. Однако, Ирану не удалось достичь подобного же соглашения с эмиратом Рас аль-Хейма в отношении островов Большой и Малый Томб. 30 ноября 1971 г. туда были направлены иранские войска, оккупировавшие оба острова. ОАЭ стремились не осложнять отношений с Ираном, надеясь, что в дальнейшем удастся разрешить проблему островов путем переговоров. Однако с начала 80-х годов. Иран начал проводить политику захвата всего острова Абу-Муса. На нем был возведен аэропорт и построены другие объекты, имеющие военное значение.

После окончания войны в Заливе ОАЭ вновь подняли проблему трех спорных островов. В конце сентября 1992 г. состоялась встреча между представителями ОАЭ и Ирана, которая, тем не менее, не привела к каким-либо позитивным результатам. ОАЭ настаивают на возобновлении переговоров. Они предлагают передать решение этой проблемы в Международный суд в Гааге. Государства ССАГПЗ поддерживают права ОАЭ на эти острова. В заключительном коммюнике совещания в верхах, проходившем в Кувейте в декабре 1997 г., члены Совета сотрудничества вновь потребовали от Ирана прекратить оккупацию островов Абу Муса, Большой и Малый Томб, уничтожить все возведенные на них иранские сооружения и решить эту проблему мирным путем на основе принципов международного права. Члены Совета не исключили возможность передачи этого вопроса в Международный суд в Гааге¹⁴. Официальная позиция ОАЭ заключается в том, что хотя ОАЭ, как и другие государства-члены ССАГПЗ, стремятся к развитию двусторонних экономических и политических связей с Ираном. В то же время они проводят вполне осознанную и определенную политику, не только на государственном уровне, но и в рамках ССАГПЗ, что это развитие не должно осуществляться за счет потери ОАЭ суверенитета над спорными островами¹⁵.

Спорная проблема о принадлежности островов, хотя и осложняет региональную ситуацию, но не препятствует, тем не менее, развитию отношений между Ираном и государствами ССАГПЗ.

Рассмотрение основных тенденций, характеризующих отношения арабских государств Персидского залива к Ирану показывает, что реалии глобального и регионального развития способствуют упрочению взаимопонимания и сотрудничества, несмотря на неразрешенные конфликтные ситуации и несовпадающие точки зрения по целому ряду важнейших проблем. Прагматический подход становится определяющим в политике всех государств региона, вне зависимости от особенностей их внутриполитического развития и направленности внешнеполитической стратегии.

Одним из важнейших факторов, которые будут воздействовать на региональную ситуацию, является исламская солидарность. Принадлежность всех государств этого региона к мусульманскому сообществу и их взаимодействие в рамках ОИК для решения общих проблем, создает основу для сближения и взаимопонимания в региональных делах.

Другое существенное обстоятельство, воздействующее на отношения между государствами региона и объединяющее их, это их совместное участие в деятельности ОПЕК и общая заинтересованность в поддержании стабильности нефтяного рынка и оптимальных цен на нефть, которые позволят обеспечить экономическое развитие этих государств.

Изменения, которые происходят в глобальной системе международных отношений, утверждение монополярной или многополярной их конфигурации, ставят перед государствами отдельных геополитических регионов задачу найти свое достойное место в этой системе, которое позволит им осуществлять поступательное движение вперед и наиболее полно реализовывать свои национальные интересы. Эту цель можно достичь только консолидированно, путем налаживания всестороннего внутрирегионального сотрудничества.

¹ «Аль-Биляд», Абу-Даби, 23.12.1997.

² «Аль-Байан», Абу-Даби, 13.02.2001.

³ «Аль-Байан», Абу-Даби, 23.01.2001.

⁴ The Military Balance 2000–2001. L., 2000, p. 131.

⁵ Ibid., p. 129.

⁶ Closing Statements of the Sessions of the Supreme Council. Riyadh, 1997, p. 189.

⁷ Ibid.

⁸ The Military Balance 2000–2001, p. 139.

⁹ Подсчитано по: The Military Balance 2000–2001.

¹⁰ Ibid., p. 141.

¹¹ «Независимая газета», 21 апреля 2001.

¹² United Arab Emirates. Yearbook 1999, Abu Dhabi, 2000, p. 73.

¹³ Al-Alkim Hassan Hamdan. The GCC states in an unstable world. Foreign policy Dilemmas of Small States, L., 1994, p. 112.

¹⁴ «Аль-Биляд», Абу-Даби, 23.12.1997.

¹⁵ United Arab Emirates. Yearbook 1999, p. 67.

С.Н.Николаев

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИНИИ ЯПОНИИ В ОТНОШЕНИИ ПАКИСТАНА

В последние годы по мере наращивания Японией активных усилий с целью войти в клуб ведущих игроков мировой политики происходит ощутимый рост значимости Пакистана в системе внешнеполитических приоритетов Токио. Японцы последовательно шли на укрепление связей с Исламабадом, стремясь максимально эффективно разыгрывать пакистанскую карту на афганском и разоруженческом треках своей дипломатии. Кроме того, японцы энергично пытались через пакистанский угол обеспечить себе собственную вовлеченность в поиски возможных путей урегулирования кашмирской проблемы.

Привилегированный статус Исламабада в реализации японцами своих внешнеполитических задумок по ряду крупнейших мировых проблем традиционно определял и основные параметры восприятия Токио внутриполитической ситуации в Пакистане. После прихода к власти военных во главе с П.Мушаррафом Япония, учитывая в том числе и серьезное недовольство основной массы пакистанцев в отношении свергнутого гражданского правительства, не стала следовать в русле «невыгодного» курса на жесткий прессинг Исламабада по проблемам демократического устройства общества. Вместо этого Токио дал осторожно понять, что озабочен неконституционным характером нынешней политической власти в Пакистане, однако «верит» в П.Мушаррафа, который, по мнению Японии, способен обеспечить политическую и экономическую стабильность в стране, а также решительно осуществить реформы по демократизации пакистанского общества.

Тема демократических преобразований в Пакистане продолжает оставаться одной из центральной в повестке дня японо-пакистанского диалога, и наряду с проблемой «конструктивного» поведения пакистанцев по блоку вопросов, связанных с разоружением и нераспространением оружия, активно выдвигается Токио в ранг первоочередных условий осуществления Японией широкомасштабной финансовой подпитки Исламабада. Продвижение процессов демократизации пакистанского общества обсуждалось и в ходе состоявшегося 12–15 марта с.г. визита в Японию П.Мушаррафа, при этом Исламабад обещал двигаться к гражданскому правительству после октябрьских всеобщих выборов.

Повышенное внимание Токио к налаживанию тесного политического диалога с Пакистаном во многом объясняется серьезным интересом японцев к вопросам внутриафганского урегулирования. Для Токио, стремившегося всеми силами «прописаться» в большой мировой политике всерьез и надолго, задача обеспечения собственного дипломатического присутствия в решении комплекса вопросов афганского урегулирования носила приоритетный характер. При отсутствии каких-либо сложившихся каналов политического диалога со сторонами внутриафганского конфликта Япония приняла решение сделать основную ставку на Пакистан и по максимуму использовать его прочные союзнические отношения с талибами.

Стремясь рельефно продемонстрировать самостоятельность своей внешнеполитической линии на афганском треке, Токио заметно дистанцировался от других крупных политических игроков, которые уже тогда видели истинную суть движения талибов. Япония полностью поддержала пакистанскую идею созыва международной конференции по афганскому урегулированию с участием всех сторон, вовлеченных в конфликт, и предложила свои услуги в качестве организатора такого форума. При этом Токио через свое посольство в Исламабаде поддерживал контакты с талибами, пытаясь заручиться их поддержкой выдвинутых инициатив и, тем самым, еще более укрепить свой вес в афганских делах. Нередко из уст японских политиков звучала критика в адрес отдельных стран за их нежелание более «внимательно» прислушиваться к точке зрения талибов и за жесткий прессинг в отношении Кабула.

Однако в 2001 г. на фоне собственных бесплодных попыток собрать в Японии представителей враждующих сторон и варварских актов талибов по уничтожению буддийских культурных ценностей в провинции Бамиан, вызвавших резкое возмущение в самых широких слоях японского общества, Токио фактически был вынужден пересмотреть свою прежнюю стратегию на диалог с талибами, что не могло не снизить и общий «рейтинг» Исламабада в системе внешнеполитических координат японцев.

Сентябрьские террористические акты в Нью-Йорке и последовавшее за этим присоединение Токио к международной антитеррористической коалиции вновь выводят Пакистан в зону особого внешнеполитического внимания Японии. 19 сентября 2001 г. японский премьер Дз.Коидзуми созвал экстренную пресс-конференцию, в ходе которой обозначил основные направления японских усилий по поддержке американской антитеррористической операции. Среди них было названо и финансовое содействие Пакистану для помощи афганским беженцам.

В ноябре 2001 г. японское правительство в целях обеспечения прочной поддержки американской антитеррористической операции со стороны мусульманских стран принимает решение отменить экономические санкции в отношении Пакистана, которые были введены в 1998 г. Воодушевленные подобной корректировкой курса Токио, Пакистан поспешил заверить японцев о готовности, в случае необходимости, гибко подойти к плану размещения на территории Пакистана подразделений сил самообороны Японии. В ходе встречи с генсекретарями трех партий японской правящей коалиции в Исламабаде П.Мушарраф заявил, что будет полностью приветствовать направление сил самообороны Японии в Пакистан с гуманитарной миссией. При этом было подчеркнуто, что реакция на их присутствие коренным образом отличалась бы от той, которую вызывает пребывание в Пакистане военных подразделений западных стран. В рамках поощрения «конструктивной» роли Исламабада по поддержке усилий международной антитеррористической коалиции в ноябре 2001 г. японское правительство принимает решение о выделении Пакистану в течение двух лет 300 млн. долл. на борьбу с бедностью, развитие систем образования и здравоохранения.

Для сближения с Исламабадом в целях обеспечения «тыла» антитеррористической операции состоялся организованный в конце ноября 2001 г. визит в Пакистан министра иностранных дел Японии М.Танака. В ходе встреч с пакистанской стороны была выражена благодарность за активную позицию Японии в вопросах финансового содействия Пакистану, а также заявлено о готовности принять участие в Токийской международной конференции по вопросам послевоенного восстановления Афганистана в январе 2002 г. Японцы же, стремясь усилить политический «резонанс» своих шагов на финансовом направлении двустороннего сотрудничества, обещали рассмотреть возможности уменьшения долга Исламабада Токио, не прибегая к его списанию.

В настоящее время афганская проблематика в японо-пакистан-ских контактах обсуждается преимущественно в плоскости современной внутриполитической ситуации в Афганистане, а также поиска перспективных форм двустороннего взаимодействия в послевоенной реконструкции этой страны.

На протяжении последних лет главным раздражителем в японо-пакистанских отношениях остается проблема ядерной программы Исламабада. Когда в 1998 г. Пакистан произвел ядерные испытания, Токио, традиционно позиционировавший себя на международной арене в качестве одного из наиболее ревностных и последовательных сторонников ядерного разоружения, не «поскупился» на жесткую реакцию в отношении Исламабада – японцы не стали ограничиваться выражением «глубокого сожаления» по поводу взрывов и ввели против Пакистана экономические санкции. Была приостановлена помощь по линии ОПР, за исключением гуманитарных проектов, заморожены новые ценовые кредиты, обозначен «осторожный подход» к выделению средств по каналам международных организаций. Кроме того, Токио пошел и на такой демонстративный шаг, как временный отзыв японского посла из Пакистана «для консультаций».

После этого, тема ядерной программы Пакистана становится неотъемлемым атрибутом любых внешнеполитических контактов между Токио и Исламабадом. Японцы последовательно и настойчиво убеждали пакистанцев придерживаться «конструктивной линии» в вопросах ядерного разоружения и нераспространения, включая подписание ДВЗЯИ. Максимум, чего Токио удалось добиться от Исламабада – это получения в ходе состоявшегося в августе 2000 г. визита в Пакистан тогдашнего премьер-министра Японии Ё.Мори заверения пакистанской стороны о намерении сохранять мораторий на ядерные испытания вплоть до момента вступления в силу ДВЗЯИ.

Главным аргументом Токио в «выкручивании рук» пакистанцам по ядерной проблеме, вплоть до отмены осенью 2001 г. экономических санкций, служил тезис о том, что в случае отказа Исламабада от своей ядерной программы и подключения к ДВЗЯИ его ожидают масштабные финансовые вливания со стороны японцев. При этом Исламабаду достаточно ясно дали понять, что его «зацикленность» на идее совершенствования собственных ядерных вооружений, приносящая ощутимый финансовый ущерб стране из-за нереализованного зарубежного финансового содействия, просто неуместна в условиях той неблагоприятной экономической ситуации, которая наблюдается в Пакистане.

После отмены экономических санкций японцам так и не удалось добиться существенных подвижек с пакистанской стороны. В ответ на японские призывы отказаться от амбициозных планов в области создания и совершенствования ядерного оружия высокопоставленные представители Пакистана отделываются пространными заявлениями о готовности продолжать усилия для подписания ДВЗЯИ, об отсутствии намерения участвовать в распространении ядерного оружия и проводить ядерные испытания, пока Индия придерживается аналогичного моратория. При этом Пакистан не выходит за рамки своей известной позиции о необходимости обладать минимальным ядерным арсеналом для целей сдерживания, о чем было заявлено, в том числе, и в ходе состоявшегося в ноябре 2001 г. визита министра иностранных дел Японии в Пакистан. В том же духе П.Мушарраф высказывался и во время своего мартовского визита в Токио.

В фокусе японских внешнеполитических усилий на пакистанском направлении продолжает оставаться и кашмирская проблема. Квинтэссенция позиции Токио проста – Исламабад призывают предпринимать более энергичные усилия по выправлению отношений с Индией и выходить на более конструктивный диалог с Дели в духе Лахорской декларации. При этом Япония прямо указывает Исламабаду на необходимость вести себя более сдержанно и ответственно в контексте обеспечения региональной стабильности.

Токио осудил террористические акты в индийском парламенте в декабре 2001 г., однако не стал делать официальных заявлений в духе индийских утверждений о безусловной причастности к теракту пакистанских террористических организаций. При этом японцы призвали и Пакистан, и Индию не допустить перерастания противостояния в крупномасштабный военный конфликт. Вместе с тем в ходе своих контактов с пакистанцами Токио настойчиво убеждал последних предпринять «осязаемые» шаги по борьбе с террористическими группировками внутри страны.

В центре японо-пакистанского диалога по экономической проблематике традиционно находились вопросы японского финансового содействия Пакистану. Токио занимает лидирующие позиции среди стран-доноров Пакистана, и для Исламабада задача обеспечения стабильной финансовой подпитки со стороны Японии всегда носила жизненно важный характер. Бесперспективный курс на гонку вооружений с экономически более развитой Индией, предполагавший реализацию дорогостоящей ядерной программы, поглощал и без того скудные внутренние финансовые ресурсы страны, усугубляя кризисные явления в национальной экономике.

После снятия в прошлом году экономических санкций свои основные усилия Исламабад сосредоточил на попытках уговорить японцев частично списать накопленные Пакистаном долги (общая сумма задолженности составляет около 5 млрд. долл.). Такой вариант, однако, неприемлем для Токио, поскольку японское законодательство прямо запрещает это. Максимум, на что смогли согласиться японцы в подобной ситуации, – это попытаться найти какую-то иную техническую схему фактического сокращения пакистанской задолженности, которая бы не предусматривала прямого списания долгов. Очевидно, именно этим вопросом и займется созданный в ходе мартовского визита П.Мушаррафа в Японию регулярный диалоговый механизм высокого уровня по вопросам инвестиций, торговли и экономического содействия.

Ближайшее будущее японо-пакистанского диалога будет во многом определяться действием целого ряда факторов, из которых наибольшего внимания заслуживает дальнейшее развитие военно-политической ситуации в Юго-Западной Азии, включая вопросы послевоенного восстановления Афганистана, внутриполитической расстановки сил в Пакистане, тональности отношений между Исламабадом и Дели, а также динамика мирового процесса разоружения и нераспространения.

При любом военно-политическом раскладе в Юго-Западной Азии, в обозримой перспективе, Токио будет сложно подыскать себе альтернативную кандидатуру, способную заменить Исламабад как главного партнера японцев в этом регионе. Поэтому Япония, исходя из приоритетности задачи поддержки внутренней политики П.Мушаррафа, вряд ли пойдет на ощутимое свертывание своего финансового содействия Пакистану даже в случае искусственного затягивания реформ по демократизации общества в этой стране. Токио прекрасно отдает себе отчет в том, что чрезмерное ухудшение дел в пакистанской экономике, а также ослабление позиций П.Мушаррафа могут привести к нежелательному расшатыванию внутриполитической ситуации в стране, сопровождаемому невыгодным для японцев усилением политических позиций различных религиозных организаций. Подобный сценарий развития событий будет означать для Токио потерю всего наработанного за последние годы позитива в политическом диалоге с пакистанским руководством и нулевую отдачу от «закаченных» японцами в экономику Пакистана финансовых средств.

Завершение антитеррористической операции в Афганистане и налаживание японцами политических и экономических контактов с Кабулом никоим образом не повлияли на роль Исламабада в формировании японских подходов на афганском направлении. Японцы, вероятнее всего, и далее продолжат активно использовать получаемую от Пакистана информацию для анализа основных векторов развития политической, военной и экономической ситуации в Афганистане, и, соответственно, для выработки своей дипломатической тактики в отношении Кабула. Кроме того, серьезно заангажировавшись в области постконфликтного восстановления Афганистана, Токио, очевидно, будет тесно сотрудничать с Исламабадом и в этой сфере.

Общая тональность обсуждения блока вопросов по разоружению и нераспространению оружия в повестке дня японо-пакистанских контактов будет определяться, по всей видимости, общемировыми процессами в этой области. После прихода к власти в США новой администрации во главе с президентом Дж.Бушем японская политика на разоруженческом треке переживает глубокий концептуальный кризис. В условиях весьма откровенного курса американцев на бескомпромиссное продавливание собственных интересов в области обеспечения национальной безопасности, означающее фактическое игнорирование международных усилий в разоруженческой области, японцы оказались в патовой ситуации, когда любые попытки идти в русле собственной линии по проблематике ядерного разоружения неизбежно приведут к конфликту интересов со своим главным стратегическим союзником. Японцев беспокоит также и то обстоятельство, что своей тактикой поведения на ядерном треке, прежде всего в отношении ДВЗЯИ, американцы подают «плохой» пример другим странам, за которыми японцы не признают наличия права обладания ядерным оружием. Последнее непосредственно касается и Пакистана.

Таким образом, в нынешней ситуации достаточно сложно предположить, что в ближайшем будущем Токио сможет добиться от Пакистана уступок по свертыванию своей ядерной программы. Тем не менее, Япония, прежде всего из соображений собственного внешнеполитического престижа в разоруженческой области, продолжит «дежурно» поднимать эту тематику в ходе политических контактов с пакистанцами.

Определенного внимания заслуживает и направленность дальнейшего развития японо-пакистанского диалога по вопросам нераспространения оружия. Основная проблема здесь связана с имеющимися у Токио подозрениями относительно возможности военно-технического сотрудничества Исламабада с Пхеньяном. Одновременно, японцы будут и далее воздействовать на Пакистан в плане сдерживания его военных планов, которые, по мнению Токио, отрицательно сказываются на стабильности и прогнозируемости геополитической ситуации в южно-азиатском регионе.

В экономической сфере основные усилия сторон, как представляется, будут сосредоточены на поиске возможных путей решения проблемы пакистанского долга Японии. При этом, несмотря на сложность современного экономического положения Японии и последовательно проводимую японцами линию на оптимизацию основных параметров своей ОПР, Токио пока не дает сколько-нибудь заметных сигналов о намерении пересмотреть философию своей политики финансовых вливаний в экономику Пакистана.

А.В.Прокофьев

ИНДИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКИЕ ОТНОШЕНИЯ: ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Индия признала Израиль 17 сентября 1950 г., однако фактически отношения двух стран начали развиваться после открытия израильского и индийского посольств соответственно в Дели и Тель-Авиве в 1992 г. За прошедшие десять лет Израиль стал важнейшим партнером Индии в ближневосточном регионе, а индийско-израильский диалог приобрел интенсивный и динамичный характер. Начиная с 1992 г. регулярно проводятся визиты на различных уровнях, включая высокий, установились прочные связи между парламентами, министерствами и ведомствами Индии и Израиля. В конце 1996 г. состоялся первая в истории индийско-израильских отношений встреча на высшем уровне – официальный визит в Индию президента Израиля Э.Вейцмана.

*   *   *

За эти годы оба государства подписали целый ряд соглашений, создавших определенный фундамент для сотрудничества в торгово-экономической сфере. При этом выявились приоритеты каждой из сторон. Индийцы ориентируются на расширение контактов с израильтянами в области высоких технологий. Израиль наиболее заинтересован в экспорте в Индию электронного и сельскохозяйственного оборудования, а также соответствующих технологических линий.

Создаются совместные предприятия в сферах сельского хозяйства, медицины, телекоммуникаций, энергетики, включая использование нетрадиционных источников энергии. Израиль является одним из крупнейших инвесторов в экономику Индии.

Так, в рамках программы индийско-израильского сотрудничества в области сельского хозяйства, осуществляемой с 1992 г., создано свыше 100 совместных предприятий в ирригационном секторе, производстве удобрений, пестицидов, инсектицидов и т.д. В штатах Пенджаб и Андхра-Прадеш израильские специалисты внедряют новый тип животноводческих ферм для выращивания высокопродуктивных коров и сооружают ряд небольших заводов по производству ассортимента молочной продукции.

В области телекоммуникаций на индийском рынке действуют такие крупные израильские компании как «Enrho Energy Ltd.» и «Bezek», которые, по ряду экспертных оценок, уже вложили в различные телекоммуникационные проекты в этой сфере по 200 млн. долл.

В сфере энергетики представлена компания «Izenberg», которая участвует в строительстве электростанции в штате Хариана стоимостью около 1 млрд.долл.

Объем двусторонней торговли между Индией и Израилем в последнее время составляет около 1 млрд.долл. в год. Кроме алмазов, на которые приходится 60% индийского экспорта в Израиль, Индия вывозит в Израиль продукцию пищевой, текстильной и химической промышленности, а также машиностроения.

С 1998 г. заметно диверсифицировался израильский экспорт, который ранее в основном состоял из поставок алмазов и продукции химической отрасли. Новыми статьями торговли с Индией стало электронное, телекоммуникационное и медицинское оборудование, а также программное обеспечение и цифровые полиграфические технологии.

Вопросами совершенствования форм и методов торгово-экономи-ческого сотрудничества занимается специальный совместный индийско-израильский комитет. В частности, на его заседаниях была достигнута договоренность о сокращении ставок таможенных пошлин на некоторые экспортируемые из Индии товары, в том числе чай, рыбу, жмых, строительные материалы, медикаменты, изделия из резины и пластика. На последних заседаниях комитета были приняты решения создать специальный механизм по устранению различного рода бюрократических и правовых процедур, тормозящих поступательное развитие торгово-экономического сотрудничества между двумя странами; о совместном финансировании исследований в сфере совершенствования телекоммуникационного и медицинского оборудования, разработки агротехнологий, в области биотехнологий, образования и др.

Торгово-экономические связи имеют хорошие перспективы для дальнейшего расширения, т.к. обе страны имеют большой потенциал, а также заметный интерес к возможностям друг друга и развитию отношений в этой сфере.

*   *   *

Продолжается активное взаимодействие между Индией и Израилем в области военно-технического сотрудничества, являющегося важнейшим направлением развития индийско-израильских отношений на современном этапе. С 1992 г. Израиль вышел на третье (после России и Франции), а по некоторым данным на второе после России место по объемам поставок продукции военного назначения на индийский рынок вооружений. Индия, со своей стороны, стала вторым по величине (после США) зарубежным партнером Израиля в сфере военного бизнеса.

Сближению сторон в военной области способствовал ряд обстоятельств.

После распада СССР Индия лишилась своего традиционного поставщика военной техники, а Россия вследствие значительного сокращения производства не смогла в полной мере заменить его. Поставленные ранее из СССР техника и вооружения быстро устаревали физически и морально. Приобрести на Западе современные модели Индия не могла из-за недостатка финансовых средств. Единственным выходом из ситуации было проведение масштабной модернизации оружия советского производства по приемлемым ценам. Со своей стороны, Израиль, накопивший к этому времени значительный опыт модернизации собственных вооружений и техники различного назначения, обладавший значительным научно-техническим потенциалом оборонной промышленности, был заинтересован в новых заказах. Предложенные израильтянами цены устроили индийское оборонное ведомство, а тот факт, что климатические и географические условия в странах достаточно схожи, послужил дополнительным стимулом к выбору потенциального партнера.

Немаловажную роль в развитии индийско-израильского ВТС сыграло отсутствие идеологических препятствий. Основополагающим в этой связи явилось то, что оба государства оказались в аналогичной ситуации, столкнувшись с враждебным мусульманским окружением и постоянной террористической угрозой.

Внушительный импульс развитию всего комплекса ВТС между двумя странами был придан во время официального визита президента Израиля Э.Вейцмана в Индию. В ходе визита израильтяне передали индийской стороне объемный пакет предложений по реализации ряда совместных проектов в области оборонного сотрудничества.

В немалой степени дальнейшей активизации ВТС между Дели и Тель-Авивом способствовало введение санкций со стороны США и ряда других развитых государств в ответ на индийские ядерные испытания в мае 1998 г. Достаточно сбалансированная и импонирующая Дели позиция Израиля по этому вопросу объективно привела к постепенному заполнению израильскими военно-промышленными компаниями тех брешей и пустот, которые образовались после ухода с индийского рынка вооружений и военной техники (ВВТ) американских и некоторых западноевропейских оборонных консорциумов.

Во второй половине 90-х годов стороны провели ряд важных политических контактов, направленных на развитие и углубление военно-политической составляющей двусторонних отношений. В ходе визита в Израиль министерства иностранных дел Индии Дж.Сингха в 2000 г. состоялась его встреча с представителями израильского оборонного ведомства, на которой, по инициативе индийской стороны, в частности, обсуждались вопросы закупок систем ДРЛО и станций обнаружения баллистических ракет, а также тактических средств ПВО и ПРО (AWACS «Phalcon», новейшие радарные установки слежения и наведения зенитных ракет «Green Pine» и работающие во взаимосвязи с ними ЗРК «Arrow»).

Стороны имеют договоренность об использовании израильскими вооруженными силами индийских полигонов для проведения учебных стрельб и испытаний ракетного оружия в тех случаях, когда сделать это в Израиле не представляется возможным по причине ограниченности его территории. Так, в 2000 г. на морском ракетном полигоне близ г. Баласор (штат Орисса, Индия) был осуществлен пуск крылатой ракеты с израильской подводной лодки.

В настоящее время наибольший интерес индийцы проявляют к углублению сотрудничества с израильскими военно-промышленными предприятиями в сфере прямых поставок и совместного производства бортовой авионики, различных типов авиационного высокоточного оружия, комплексов ПВО, систем электронной и радиотехнической разведки, а также военного телекоммуникационного оборудования, в т.ч. для их последующей интеграции как в состав модернизируемого ими парка спецтехники зарубежного, прежде всего советского и российского производства, так и использования при выпуске новых типов ВВТ для всех видов ВС.

Наиболее широкий разворот получила в последнее время двусторонняя кооперация в области систем ВВС и ПВО. Конгломерат ведущих израильских производителей авиационного оборудования и вооружений («Israel Aircraft Industries – IAI», «Rafael – Israel Armament Development Authority», «Elbit Systems Ltd.», «Rada Electronics Industries», «Astronautics Co.» и пр.) прочно обосновался в данном сегменте ВТС с Индией. Израильской бортовой электроникой будут частично комплектоваться модернизируемые в Индии 125 истребителей МиГ-21БИС, а также 50 многоцелевых самолетов Су-ЗОМКИ.

В 2000 г. индийская сторона подписала с компанией «Elta Electronics Industries» меморандум о взаимопонимании относительно поставок бортовых РЛС переднего обзора для 22 самолетов «Sea Harrier» FRS.Mk51, составляющих основу палубной авиации авианосца «Viraat». Практически согласован контракт с фирмой «Rafael» о закупке пробной партии многоцелевых мультисенсорных подвесных модулей оборудования всепогодной круглосуточной навигации и наведения на цель «Litening» в рамках рассчитанной на 5 лет (2001–2006 гг.) программы модернизации парка из 90 британо-французских многоцелевых истребителей «Sepecat Jaguar», произведенных по лицензии индийской государственной авиастроительной корпорацией HAL во второй половине 80-х годов Аналогичные комплексные системы израильтяне предлагают интегрировать в состав самолетов «Mirage-2000H» индийских ВВС. Достигнуто взаимопонимание о подключении израильской компании «Elbit Systems Ltd.» (бортовая электроника, в т.ч. системы наведения высокоточного оружия) к запланированной Дели программе модернизации парка из 145 истребителей-бомбардировщиков МиГ-27.

На авиасалоне «Aero-India 2001» в феврале 2001 г. в г. Бангалоре представители компании «Rafael» передали индийской стороне предложения по переоборудованию ряда моделей западных боевых самолетов местных ВВС под использование новых ракет класса «воздух-воздух» «Python-4», a также ракет класса «воздух-земля» «Рореуе».

В последние годы стороны практически вплотную подошли к подписанию масштабного соглашения о поставке в Индию от двух до четырех систем ДРЛО «Phalcon» на сумму соответственно от 300 до 600 млн. долл.

Другим важным направлением двустороннего сотрудничества в области систем ВВС и ПВО является модернизация и интеграция при израильском техническом содействии наземной инфраструктуры индийских войск ПВО, а в более широком смысле – формирование единой общевойсковой системы командования, управления и связи. В 1999–2000 гг. Индией были осуществлены пробные закупки нескольких радарных станций ПВО.

Одной из ключевых позиций израильско-индийского оборонного сотрудничества является воздушная разведка с использованием беспилотных летательных аппаратов (БЛА), общепризнанным лидером в производстве которых является Израиль. Согласно последним сообщениям, подготовлено к подписанию соглашение о совместном производстве БЛА «Херон» для индийских ВМС. Изучается также возможность продажи израильтянами своим индийским партнерам партии более современных аппаратов повышенного радиуса действия для наблюдения за пограничными с Пакистаном территориями. По сообщениям Министерства обороны Израиля, близится к завершению процесс заключения сделки о продаже партии радиоуправляемых воздушных аппаратов, в совокупности с передачей технологий их производства и прав на осуществление их дальнейшего совершенствования.

Устойчиво развивается индийско-израильское сотрудничество в области ВМС.

В 1996 г. был подписан контракт на прямую поставку двух всепогодных патрульных катеров «Super Dvora Mk.II» производства «IAI Ramta Division» (поставлены соответственно в середине 1998 и 1999 гг.), а также на лицензионное производство двух таких же кораблей на судоверфи «Goa Shipyards Ltd.», г. Гоа. Цена контракта составила 18,5 млн. долларов. Ожидается подписание рамочного соглашения (протокола) по производству еще 15 единиц «Super Dvora» в Индии в период 2002–2010 гг. на сумму около 70 млн. долл.

В 1998 г. в состав индийских ВМС введена новая авиаэскадрилья морской разведки из шести немецких самолетов Do-228 местной сборки, на которых установлены израильские РЛС.

Самой масштабной сделкой в этой области сотрудничества стал подписанный в начале 2001 г. с фирмой «Rafael» контракт на поставку семи палубных ЗРК вертикального пуска «Barak-1» (160 млн. долл.), способных поражать недавно полученные пакистанскими ВМС в составе п/л «Agosta-90B» противокорабельные ракеты «Ехосеt» и «Harpoon».

Стороны также ведут переговоры о подключении израильских производителей средств РЭБ и радиотехнической разведки к проекту строительства первого отечественного миниавианосца (Air Defence Ship).

Успешно осуществляется ряд совместных проектов и программ в области модернизации имеющихся и поставок новых ВВТ для сухопутных войск.

В 2000 г. завершено выполнение подписанного двумя годами ранее контракта по закупке индийской армией восьми БЛА оперативно-тактической разведки (Unmanned Aerial Vehicle – UAV) «Searcher Mk.2» и двух наземных станций управления «Elta Electronics». Согласован новый контракт на поставку 16 аналогичных систем и двух дополнительных наземных терминалов. В 2000 г. индийская сторона подписала с «IAI Tamam Division» контракт на сумму 25 млн. долл. по модернизации в период с 2001 по 2002 гг. 35 вертолетов Ми-24 и Ми-35 национальных сухопутных сил. В ходе авиасалона «Aero-India 2001» была продемонстрирована и соответствующая версия PIK-17 с комплексным модулем израильской бортовой электроники. В марте 2000 г. МО Индии заключило с израильской компанией «Soltam Systems Ltd.» рамочное соглашение по модернизации более половины парка из 750-ти 130-мм артиллерийских орудий М-46, закупленных в 80-е годы в СССР.

В конце 90-х годов МО Индии закупило в Израиле 200 пехотных и 56 артиллерийских приборов ночного видения общей стоимостью порядка 18 млн. долл. Летом 1999 г. в разгар конфликта в Каргиле Тель-Авивом по просьбе индийской стороны были осуществлены экстренные поставки сюда 40 тыс. снарядов для 155-мм гаубиц (48 млн. долл.) и 30 тыс. снарядов для 160-мм минометов (12 млн. долл.). В настоящее время в частях индийской армии проходит конкурсные испытания РЛС наземной разведки (Battlefield Surveillance Radar) EL/M-2140.

Индийская сторона также изучает предложения израильтян относительно поставок лазерных прицелов и радиостанций производства «Tadiran Corn.» для танков Т-72.

Во время посещения министром внутренних дел Индии Л.К.Адвани Тель-Авива в 2000 г. стороны договорились о совместных действиях по оборудованию восьмисоткилометрового участка ЛК в Джамму и Кашмире современными средствами электронного наблюдения и защиты (инфракрасные и тепловизионные системы, сигнальные датчики, дистанционные детекторы, наземные и аэростатные РЛС и пр.).

По некоторым подсчетам, объем подписанных во второй половине 90-х годов и уже частично или полностью реализованных индийско-израильских сделок в области оборонного сотрудничества превысил 500 млн. долл. Практически согласован еще целый ряд контрактов на сумму около 1 млрд. долл., что, несомненно, ставит Тель-Авив в один ряд с такими традиционно ведущими военно-техническими партнерами Дели, как Россия, Франция и Великобритания. Вместе с тем, несмотря на высокую конкурентоспособность предлагаемых израильтянами, нередко абсолютно эксклюзивных видов ВВТ, в деятельности далеко не всех израильских военно-промышленных компаний просматривается отчетливое понимание долгосрочных задач их присутствия на индийском рынке вооружений. Еще одной слабой стороной израильского ВПК в конкурентной борьбе за индийский рынок ВВТ является его достаточно узкая специализация на производстве высокотехнологичной электроники и электронных компонентов военного назначения при явной скудности ассортимента готовых видов боевой техники. Тем не менее, успешный опыт сотрудничества с предприятиями местной оборонной отрасли некоторых подразделений группы IAI, в частности «Elta Electronic Industries» и «Ramta Division», а также компаний «Elbit Systems» и «Soltam Systems» в плане налаживания совместного производства ВВТ свидетельствует о том, что израильский ВПК собирается основательно закрепиться в наиболее перспективных наукоемких направлениях ВТС Индии с зарубежными странами.

Дели выступает за дальнейшее наращивание всесторонних военно-технических связей с Тель-Авивом, рассматривая его в качестве перспективного источника получения передовых технологий и продукции военного назначения. Израиль, в свою очередь, крайне заинтересован в расширении присутствия своих военно-промышленных компаний на индийском рынке вооружений – одном из наиболее емких и быстро растущих среди развивающихся стран.

*   *   *

Таким образом, весь комплекс связей Индии с Израилем носит взаимовыгодный и перспективный характер. Стратегический выигрыш Индии и Израиля от взаимного сотрудничества находится в прямой зависимости от воли сторон и желания поддерживать дружеские отношения долгосрочного характера.