Зощенко

Не может быть! Верное слово! Ну так говорит, извольте идти куда вам требуется, а я сяду, подумаю об своей жиз­ни, потому, говорит,  наше дело женское, без оглядки нам невозможно.,. Сидит г-жа Патти, думает об своей жизни, входит некоторый человек

Я, говорит, сударыня, имени-отчест­ва вашего не знаю, а пришел поговорить на­счет своего парнишки: парнишка мой за­путался и у вас скрывается — турните вы его отсюда.

Пожалуйте, говорит, в сад, милостивый государь, на вольном воздухе разговари­вать гораздо превосходнее. Пришли в сад. Извольте, говорит, милостивый государь, сейчас я ему такую привелегию напишу, что ходить ко мне не будет, потому я сама ба­ловства терпеть не могу. Тут мы вышли в калидор, пожевали яблочка, потому жарко оченно, разморило. Оборотили назад-то — я говорю: 

Иван Федоров, смотри хорошенько. Смотрю, говорит. К чему клонит?

А к тому, говорит, клонит, что парнишка пришел к ней в своем невежестве про­щенья просить: я, говорит, ни в чем не при­чинен, все дело тятенька напутал. А та го­ворит: хоша вы, говорит, меня при всей публике острамили, но, при всем том, я вас оченно люблю! Вот вам мой патрет на память, а я, между прочим, помереть долж­на... Попела еще с полчасика, да Богу душу и отдала. 

Характерной чертой сказа "Травиата" являет­ся его комизм, несмотря на полное отсутствие юмора в самом передаваемом сюжете оперы. Не­смешное здесь становится смешным исключитель­но в результате несоответствия трагедии и формы ее передачи невежественным рассказчиком, кото­рый сам не догадывается об этом несоответствии. Остановимся несколько подробнее на анализе этого типа сказа. Заглавие рассказа — "Травиа­та" вызывает в читательском восприятии ассо­циацию с известной оперой Верди и ее трагичес­ким содержанием. Но передается это трагичес­кое содержание так, что превращается в коми­ческое. Романтические герои оперы говорят о любви языком простолюдинов. Слова, характер­ные лишь для русской среды — "имя-отчество", "тятенька", — переносятся на иностранную действительность. Героям оперы приписываются чуждые им говор и ментальность, проявляющие­ся в таких выражениях как: "наше дело женс­кое", "парнишка мой запутался", "турните вы его отсюда" и т.п. Сам рассказчик не понимает разницы между героями и исполнителями, для него существуют лишь последние — "тальянские актера" Патти и Канцеляри. Героиня также в его представлении лишь актриса, и действие проис­ходит лишь в театре: "...хоша вы, говорит, меня при всей публике острамили..," О том же нераз­делении в сознании рассказчика театра и жизни говорит и заключительная фраза: "Попела еще с полчасика, да Богу душу и отдала".

Хотя рассказчик в своей истории не говорит о себе ни одного слова, нормативный читатель без труда представляет его как человека определен­ного социального слоя и определенного круго­зора. Информация о рассказчике возникает в ре­зультате бисоциации нормы и формы в читатель­ском сознании. Неожиданная форма представле­ния материала характеризует рассказчика, в то

время как обьиная передача "Травиаты" была бы совершенно нейтральна по отношению к нему. Этот прием, вероятно, наиболее характерный для комического сказа, довольно популярен у юмо­ристов. Приведем наглядный пример его исполь­зования в современной поэзии в песне Высоцкого (мы вполне можем распространить понятие сказ

и на поэзию, ибо техника здесь одна и та же). Песня построена, как письмо колхозника жене,

который приехал в Москву для участия в сель­скохозяиственнои выставке и впервые в жизни получил возможность познакомиться с неизвест­ными ему дотоле сторонами культурной жизни столицы:

Был в балете — мужики девок лапают Девки все как на подбор — в белых тапочках. Вот пишу, а слезы душат и капают Не давай себя хватать, моя лапочка!

Из приведенных примеров комического сказа читатель получает информацию о невежестве повествователя и его узком кругозоре, однако информация эта очень общая. Мы испытываем чувство превосходства над героем и смеемся над ним. Никакой сатирической струи здесь пока не наблюдается. Зощенковский комико-сатири-ческий сказ намного сложнее, ибо намного слож­нее его герой. Герой этот необразован, он не уме­ет логически мыслить, он не к месту употребля­ет плохо усвоенную лозунговую терминологию, но странным образом он же в смешной форме выражает довольно здравые идеи, зачастую яв­ляется носителем здравого смысла, и его оценка ситуации порой совпадает с оценкой ситуации нор­мативным читателем. Эта двойная игра является одним из активных приемов комизма у Зощенко и обеспечивает успех его рассказов у читателя. В большинстве случаев герой Зощенко не крити­кует впрямую недостатки быта или строя, наобо­рот, он целиком поддерживает те или иные об­щественные начинания, но его рассуждения в под­держку тезиса, основанные, казалось бы, на строгой логике, при столкновении с читатель­ским восприятием обнаруживают абсурдность этого тезиса, то есть критика не выражается словами героя, но в них содержится. Поэтому и весь смысловой ход отрывка воспринимается как ирония :

Как в других городах проходит режим экономии, я, товарищи, не знаю.

А вот в городе Борисове этот режим очень выгодно обернулся.

За одну короткую зиму в одном только нашем учреждении семь сажен еловых дров сэкономлено. Худо ли?

десять лет такой экономии — это десять кубов все-таки. А за сто лет очень свобод­но три барки сэкономить можно. Через тысячу лет вообще дровами торговать мож­но будет.

И об чем только народ раньше думал? Отчего такой, выгодный режим раньше в оби­ход не вводил? Вот обидно-то!

Режим экономии

По такой схеме: тезис — рассуждения в под­держку тезиса, обнаруживающие его абсурдность, построен, например, крошечный фельетон "Хо­зяйственный расчет". Комизм этого фельетона не групповой, а элементарный, и приводится он здесь лишь как пример воплощения данной схемы в чистом виде:

одной московской чайной висит на сте­не объявление

При полпорции НЕ разуваться".

Правильно! А то придет какой-нибудь шаромыжник, потребует полпорции, разует­ся, портянки, собачий нос, на стульях раз­весит. Глядишь, настоящему посетителю, взявшему три порции, негде и портянки повесить.

Правильно. Тонкая это вещь — хозяйст­венный расчет.

Другим приемом создания иронического эф­фекта является игра на несоответствии точки зрения рассказчика с точкой зрения читателя. При этом рассказчик исходит из официально при­нятого в данном обществе в данный момент какого-либо тезиса — например, о том, что рабочий человек — это хорошо, а интеллигент плохо:

жил в нашем доме, на Васильевском острове, довольно-таки дряблый бездетный интеллигент Иннокентий Иванович Баринов со своей супругой.,. Это был форменный меланхолик. И простои, пролетарской душе глядеть на него было то есть совершенно, абсолютно невы­носимо.

Он выпивать не любил, физкультурой не занимался и на общих собраниях под общий смех говорил все не актуальные вещи: дескать, например, мусор во дворе пах­

нет, — нету возможности окно открыть на две, видите ли, половинки.

«УВАЖАЕМЫЕ ГРАЖДАНЕ» М. ЗОЩЕНКО

М. Зощенко приходит в отечественную литературу в то время, когда все прославленные писатели-юмористы, «золотые перья» знаменитых дореволюционных журналов «Сатирикон» и «Новый Сатирикон» оказались в эмиграции. За рубежом продолжали писать «король смеха» А. Аверченко, Саша Черный, Тэффи, П. Потемкин и др. Показательно, что начинающий писатель М. Зощенко, еще не сделавший окончательного творческого выбора, в 1919 г. для себя, пытаясь разобраться в приемах работы над юмористическим рассказом, пишет небольшую работу «Н. Тэффи», где анализирует творчество знаменитой писательницы. Этот интерес, как показал дальнейший путь писателя Зощенко, не был случайным. Ему суждено было подхватить эстафету своих предшественников.

В одном из последних рассказов, опубликованном в «Новом Сатириконе» в 1918 г., А. Т. Аверченко попытался запечатлеть тип нового героя времени, раскрыть его менталь-ность, используя приемы сказа. Рассказ называется «Пролетарское искусство (Лекция, прочитанная Никандром Хлаповым на собрании Колпинской комячейки)». Вот его начало: «Дорогие товарищи и те вот, что позади семечки лускают!

Я скажу несколько слов за пролетарскую музыку.

Как я четыре года проторчал сторожем при уборной в консерватории, то будучи назначен спецом.

И еще я скажу, что нигде нету такого буржуазного засилья, как у музыке.

Товарищи! Почему нам, пролетариату, они всучили балалайку об трех струнах, а себе позабирали рояли, где этих струнов натянуто столько, сколько у этого рыжего, что сидит супротив мене, — и волосьев на голове нет?! Да ежели пианино распилить, так из его для народа восемь штук узеньких можно наделать.

Нам, товарищи, этих Шубертов-Мубертов не нужно, а ты нам давай это самое наше, настоящее, пролетарское!»

Этот тип героя нового времени привлек пристальное внимание и Зощенко. Только, в отличие от Аверченко, писатель не стал жестко привязывать его к определенному классу общества, он пошел дальше. М. М. Зощенко писал: «Я пишу о мещанстве. Да, у нас нет мещанства как класса, но я по большей части делаю собирательный тип. В каждом из нас имеются те или иные черты и мещанина, и собственника, и стяжателя. Я соединяю эти характерные, часто затушеванные черты в одном герое, и тогда этот герой становится нам знакомым и где-то виденным» («Возвращенная молодость»).

В сатирических рассказах 20-х годов М. М. Зощенко создал особый тип героя: героя-маски. Герой-маска Зощенко — собирательный образ, воплотивший тип героя новой исторической эпохи. При всем многообразии конкретных воплощений в сатирических произведениях писателя герой-маска обладает устойчивым, повторяющимся набором характеристик. Это человек, прозябавший до Октябрьского переворота на обочине общественной жизни, ютившийся в ее темных закоулках. Вихрем истории герой вынесен в самый центр общественного существования, он чувствует новую историческую эпоху своей, постоянно ощущая свою родовую принадлежность к «миру голодных и рабов» и, радостно увидев себя хозяином жизни, дерзко предъявляет свои претензии на ведущую роль в социальном развитии. Но писатель неизменно показывает несостоятельность, беспомощность и убогость притязаний героя. Источником сатиры писателя стала демонстрация зияющей пропасти между реальными возможностями героя и его представлениями о себе — автор рассказов об «уважаемых гражданах» моделирует конфликт между желаемым и действительным, осмысливая его сатирически. Зощенко усиливает сатирический эффект этого несоответствия тем, что такой герой-маска не чувствует и не понимает несовпадения своих, не обоснованных и не подкрепленных личными качествами, амбиций и попыток их практической реализации.

Герой-маска М. М. Зощенко наделен удивительно непоколебимым чувством самодостаточности и самоуверенности. Все случающиеся с ним «приключения» — любовные драмы, скандальные ситуации, глубокие разочарования — воспринимаются им всего лишь как «неудачи» или «удивительные события» — житейские случаи. Рассказы писателя и представляют собой «случаи из жизни». «Случай» — это и своеббразное следование жанровой традиции отечественной юмористики и сатиры, включая и опыт А. П. Чехова. Но «житейский случай» — это еще и категория сознания героя, которой он постоянно оперирует. В итоге «житейский случай» становится способом осмысления истории человечества в «Голубой книге». Вместе с тем, наряду с комической коннотацией, «случай» в рассказах писателя обретает и экзистенциальные смыслы.

Такой персонаж необычайно прочно укоренен в жизни.

Эта жизненная устойчивость определяется еще и крайней непритязательностью, неприхотливостью героя-маски, готовностью довольствоваться малым, примитивностью потребностей и убогостью представлений. Зощенко ярко изображает это в рассказе «Богатая жизнь». Нежданно выпадающее герою-маске счастье — получение большой суммы денег («выиграл по золотому займу пять тысяч рублей золотом») оборачивается чередой неприятностей и неожиданных злоключений и неудобств. «Нечаянная радость» становится форменным несчастьем, ибо герой демонстрирует полную неспособность распорядиться оказавшимися в его распоряжении средствами. Герой другого рассказа «Счастье», продолжающего эту тему, заработанную большую сумму денег может истратить только так: «Эх, и пил же я тогда! Два месяца пил. И покупки сделал: серебряное кольцо и теплые стельки».

Герой никогда не мечтает о собственной квартире, тем более о доме. Предел его желаний — теплая сухая комната в «коммуналке». В еде он крайне непритязателен. Невзыскателен герой и в одежде. Его гардероб состоит из самого необходимого и не обновляется десятилетиями и представляет собой, порой, убогое зрелище. Так, герой рассказа «Баня» сразу же замечает подмену штанов, которые он получает от банщика взамен сданных на хранение: «На моих тут дырка была. А на этих эвон где». Герой-маска готов адаптироваться к самым невозможным условиям существования, что обеспечивает ему, хозяину нового времени, удивительную живучесть, гарантирует его «непотопляемость».

Чувствуя себя хозяином жизни, объявленный новой властью «гегемоном» общества, герой-маска М. М. Зощенко с легкостью преодолевает существовавшие прежде нравственные табу — моральные запреты. К этому его подвигает насаждаемая в государстве новая, «пролетарская», идеология. В своих сатирических рассказах писатель демонстрирует, как адаптируются в обывательском сознании такого героя лозунги новой исторической эпохи.

Так, политика диктатуры пролетариата утвердила насилие как норму государственного строительства, разрушив тем самым незыблемость библейской заповеди «не убий». В обыденном же сознании героя-маски лозунг эпохи красного террора «За одно око — тысячу очей, за одну жизнь — тысячу жизней» трансформируется в уверенность возможности насилия над ближним, в восприятие драки как нормы повседневного существования. Бытовые драки и побои предстают как устойчивые, характерные и никого не шокирующие приметы действительности. «Побоища» возникают по любым поводам. На «врага» идут в одиночку и группами: в бане дерутся из-за шайки; с продавцом самогона дерутся за то, что дорого берет; в коммунальной квартире — из-за ежика для чистки примуса. Поводом для драки может служить то обстоятельство, что человек хорошо отдохнул в Крыму, поправил здоровье — набрался сил: «... и вся меланхолия пропала. Раньше, бывало, этот человек мухи не тронет. А тут не успел приехать — в первый же день дворнику Федору морду набил. И управдома тоже хотел за какую-то там мелочь застрелить из нагана. Жильцов всех раскидал, которые заступились». «ГероиМ. М. Зощенко относятся к бытовым дракам с непоколебимым эпическим спокойствием и при виде жертв не ужасаются: «Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает... Лежит, знаете, на полу скучный. И из башки кровь каплет» («Нервные люди») .

Лозунг революционной эпохи «Экспроприация экспроприаторов», переведенный сразу же на общедоступный язык как «Грабь награбленное», превращается в сознании героя-маски в отмену библейской заповеди «не укради». Воровство становится такой же нормой повседневного существования, как и драка. Рассказ «Воры» начинается так: «Что-то, граждане, воров нынче много развелось. Кругом прут без разбора...» Весь сюжет рассказа — подтверждение выдвинутому наблюдению. Не будет преувеличением сказать, что все герои М. М. Зощенко делятся на воров и обокраденных. Причем герои готовы поменяться местами. Эта коллизия лежит в основе сюжета рассказа «Собачий нюх». Когда у человека в трамвае воруют часы, то тут же выясняется, что он сам их прежде украл. В другом рассказе актер-любитель, играющий роль купца, которого по ходу действия пьесы грабят разбойники, сам оказывается обокраденным товарищами по сцене в момент представления: «Я кричу не своим голосом: — Караул, дескать, граждане, всерьез грабят! — А от этого полный эффект получается. Публика-дура в восхищении и в ладоши бьет. Кричит: — Давай, Вася, давай. Отбивайся, милый. Крой их, дьяволов, по башкам!» («Актер»).