1 Есть сведения, что именно Темрюковна навела мужа на мысль создать лич-

ную охрану из перекрещенных мусульман, послужившую ядром опричнины.

Опричнина на некоторое время уничтожалась Иваном Грозным, но затем была

восстановлена в 1575 г. в измененном виде. При этом татарский царевич Симеон

Бекбулатович, ранее правивший в городе Касимове, был даже провозглашен «ве-

ликим князем всея Руси», и «грозный царь Иван Васильевич» слал ему выдержан-

ные в тоне самоуничижения челобитные. «Ерничал» царь, как нередко утвержда-

ют, или просто стал заложником собственного окружения и, опасаясь за свою жизнь,

пытался таким манером с этим окружением поладить, ныне сказать трудно.

Тюркского происхождения была и фамилия зятя Малюты Скуратова оприч-

ника Бориса Годунова (впоследствии русского царя). Godun — «глупый, безрас-

судный человек».

Впрочем, чаще «выкресты» получали вполне русские имена и фамилии. В итоге

какой-нибудь Абдулла Садыков мог превратиться в опричника Ивана Анкудинова

и т. п.

271

На кого, кроме тебя, мне надеяться?

У кого просить стану помощи?

Решив назавтра вызвать опричника на кулачный бой «На Москве-

реке при самом царе», Калашников просит двух своих «меньших бра-

тьев», поскольку затронута честь семьи, продолжить бой, если он сам

будет убит. Братья отвечают ему решительной и, по воле автора, выст-

роенной в духе фольклорного иносказания речью:

«Куда ветер дует в поднебесьи,

Туда мчатся и тучки послушные,

Когда сизый орел зовет голосом

На кровавую долину побоища,

Зовет пир пировать, мертвецов убирать,

К нему малые орлята слетаются:

Ты наш старший брат, нам второй отец;

Делай сам, как знаешь, как ведаешь,

А уж мы тебя родного не выдадим».

Выйдя на место «охотницкого боя», Калашников ведет себя прямо

противоположно хвастливому и глумливому Кирибеевичу:

Поклонился прежде царю грозному,

После белому Кремлю да святым церквам,

А потом всему народу русскому.

Кирибеевич ранее поклонился лишь царю, игнорируя и церкви, и,

само собой, «народ русский».

Убив опричника первым же ударом «в левый висок со всего пле-

ча», Калашников сказал царю, что «убил его вольной волею», но сооб-

щил, что скажет «только Богу единому», «за что про что» убил. Затем

Степан Парамонович, отстоявший в бою честь семьи, мужественно

принимает казнь.

В «Песни» М.Ю. Лермонтов, как и в «Бородино», по всем основ-

ным параметрам отказался от романтического развития темы (хотя со-

ответствующий потенциал в ней объективно присутствовал). Повество-

вание его исторически конкретно. Поэтом мастерски созданы характеры

персонажей, раскрывающиеся в их словах и поступках. Для развития

реалистических тенденций в лермонтовской поэзии данное произведе-

ние было этапным.

Неверно было бы думать, что для М.Ю. Лермонтова поэтический

романтизм с какого-то момента стал непривлекателен и перестал про-

272

являться в его творчестве, «сменившись» реализмом. Романтические

черты по-прежнему присущи, например, его последним кавказским по-

эмам «Беглец», «Мцыри». Романтический характер носит и главная

поэма М.Ю. Лермонтова «Демон», которая создавалась им, начиная с

конца 1820-х годов (фрагменты из «Демона» были опубликованы в

1842 г., а полностью она вышла из печати в 1856 г.). В этих поэмах

наблюдается даже своего рода «взлет романтизма».

Герой «Мцыри», горский юноша, в детстве попал в плен к русским

и с шести лет воспитывался в грузинском православном монастыре.

Там он был окрещен и намеревался стать монахом, но неожиданно ис-

чез. Через три дня его нашли неподалеку от монастыря обессилевшего.

Умирая, он рассказал старому монаху о своей попытке найти родной

аул. Сначала он вышел к грузинскому селению и увидел девушку с кув-

шином, сходившую к берегу реки. Далее, заблудившись в лесу, Мцыри

выдержал схватку с барсом, победил его, но затем, плутая, сделал круг

и нечаянно вернулся в знакомые места:

И смутно понял я тогда,

Что мне на родину следа

Не проложить уж никогда.

Сюжет поэмы, как видим, незамысловат. По сути, он служит лишь

поводом для развития темы романтически понимаемой свободы лично-

сти. При этом сам образ Мцыри, погруженный автором в такой сюжет,

поэтически чрезвычайно силен. Логика жизни вела к тому, чтобы стал

монахом, уйдя из мира, полный сил юноша, могучий воин, рожденный и

первые шесть лет проживший в каком-то воинственном кавказском

племени (видимо, в мусульманской среде). Однако молодость и физи-

ческая природа героя упорно влекли его в прошлое:

От келий душных и молитв

В тот чудный мир тревог и битв,

Где в тучах прячутся скалы,

Где люди вольны, как орлы.

Иррациональная попытка Мцыри «пройти в родимую страну» по

сути была, разумеется, недостижимой попыткой обрести мир детства:

именно от детства он был отделен не столько стенами монастыря,

сколько истекшими годами. Монахи не могли ему предложить ничего,

кроме монашеской доли (и искренне считали ее лучшей долей в мире).

Но чужим оказался для героя и мир вне монастырских стен. В саклю,

18—Минепалов 273

где жила прекрасная девушка, он «взойти не смел», и не потому, что

сам не был грузином. Ему оказался чужд реальный человеческий мир:

...помощи людской

Я не желал... Я был чужой

Для них навек, как зверь степной.

Выбравшись в окружающую жизнь, Мцыри увидел иллюзорность

мечты, которой жил долгие годы. Ему мечтались картины из детства:

Про волю дикую степей,

Про легких, бешеных коней,

Про битвы чудные меж скал,

1де всех один я побеждал!..

Однако оказалось, что настоящим его миром был родной монас-

тырь, который он неоднократно именует «тюрьмой», но на который

автор весьма символически выводит его после бесплодных скитаний.

Наивно думать, что физически сильный юноша погибает от трех-

дневного голода и жажды (еще не заросшие следы от когтей барса явно

несмертельны). Сделать вторую попытку добраться в горы монахи не

могут ему воспретить. Положение Мцыри делает трагическим и «ту-

пиковым» не что иное, как романтическая художественная условность,

в рамках которой реалистические мотивировки событий, принцип прав-

доподобия не существуют (и даже не обсуждаются). Герой не обрел не-

коей свободы, которой жаждал, но которой нет на земле.

«Демон» — поэма, которая писалась М.Ю. Лермонтовым на про-

тяжении многих лет и имеет несколько редакций. О том, какая редак-

ция «последняя», существуют различные мнения. По всей вероятнос-

ти, работа была бы продолжена им и далее. С незавершенностью

произведения приходится связывать необычную для Лермонтова семан-

тическую нечеткость, а порою и противоречивость ряда мест поэмы.

Впрочем, данная ее особенность позволила целому ряду филологов «ло-

мать копья», соперничая в оригинальных гипотезах о характере лер-

монтовского замысла. В советские годы фигура Демона неоднократно

истолковывалась, в частности, как образ «бунтаря», «богоборца» и пр.,

и соответствующим образом раздувалась, что соответствовало господ-

ствовавшей атеистической идеологии.

Однако, имея дело с художественным произведением, с кото-

рым многое обстоит неоднозначно, как минимум, необходимо четко

разграничивать написанное Лермонтовым и собственные теории на

974

счет этого написанного, не смешивая одно с другим. А корректнее

всего по возможности не выходить при анализе за пределы автор-

ского текста.

«Демон, дух изгнанья» с христианской точки зрения есть не кто

иной, как изгнанный Богом с небес дьявол, обладающий способнос-

тью принимать самые разные внешние обличья, в том числе и самые

«романтические». Уловлять невинные человеческие души — его по-

стоянное занятие, и для достижения своей цели он способен употреб-

лять весьма изощренные средства.

После того как в первой части погибает жених княжны Тамары,

«дух изгнанья» подступает к его безутешной невесте, обещая ей «сны

золотые навевать». Несчастная девушка сначала еще способна созна-

вать, кем и для чего искушается. Она говорит отцу:

О, не брани, отец, меня.

Ты сам заметил: день от дня

Я вяну, жертва злой отравы!

Меня терзает дух лукавый

Неотразимою мечтой;

Я гибну, сжалься надо мной!

Отдай в священную обитель

Дочь безрассудную свою;

Там защитит меня Спаситель,

Пред ним тоску мою пролью.

Демон не оставляет Тамару и в монастыре, где произносит перед

ней весьма эмоциональные, хорошо написанные поэтом речи. В конце

концов, казалось, он погубил ее душу:

Увы! злой дух торжествовал!

Смертельный яд его лобзанья

Мгновенно в грудь ее проник.

Однако после смерти Тамары ее «грешная душа» не досталась тому,

кого поэма условно именует Демоном:

«Исчезни, мрачный дух сомненья! —

Посланник неба отвечал: —

Довольно ты торжествовал;

Но час суда теперь настал —

И благо Божие решенье!»

18* 275

В этой ситуации потерпевший неудачу Демон предстал таким, ка-

ков он есть:

Пред нею снова он стоял,

Но, Боже! — кто 6 его узнал?

Каким смотрел он злобным взглядом,

Как полон был смертельным ядом

Вражды, не знающей конца, —

И веяло могильным хладом

От неподвижного лица.

Лермонтовский сюжет в публикуемой ныне редакции имеет ясный

и однозначный финал. Словесные прения вокруг «загадочного» образа

Демона, с которыми можно встретиться в трудах некоторых авторов,

представляются в значительной мере искусственными и надуманными.

Поэма отличается особенным богатством словесных пейзажей. Это

картины природы и жизни любимого Лермонтовым Кавказа. Люди с их

бедами и страстями приходят и уходят, а кавказская земля «цветет и

зеленеет».

Единственный прижизненный сборник Лермонтова «Стихотворе-

ния» был опубликован в 1840 г. Впрочем, с 1838 г. поэт уже был весь-

ма известен и активно печатался в периодике. Лучшие стихи Лермон-

това созданы в последние несколько месяцев жизни. Это, например,

«Родина», «Утёс», «Спор», «Листок», «Нет, не тебя так пылко я

люблю...», «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана...») и др.

Лермонтов не успел человечески сблизиться с Пушкиным при жиз-

ни великого поэта, но даже весь круг лермонтовского «литературного»

общения в 1838—1841 гг. «арзамасский» — В.А. Жуковский, П.А. Вя-

земский, П.А. Плетнев, семья Карамзиных.

Параллельно поэтическому творчеству быстро набиравший твор-

ческие силы М.Ю. Лермонтов создал стихотворную драму «Маскарад»

(1835—1836, опубл. 1842). Попытки автора поставить ее на сцене ока-

зались безуспешными. Писался Лермонтовым и оставшийся незавер-

шенным роман «Княгиня Лиговская» (1836, опубл. 1882), где есть и

персонаж с фамилией Печорин (имя другое, чем в «Герое Нашего Вре-

мени»).

В 1839—1840 гг. сначала частями в журнале «Отечественные за-

писки», а затем отдельным изданием вышел из печати роман «Герой

нашего времени».

Близких аналогов роману «Герой нашего времени» не было в со-

временной М.Ю. Лермонтову русской литературе. Примеры наподо-

97R

бие «светских повестей» В.Ф. Одоевского или «кавказских повестей»

A.A. Бестужева-Марлинского напоминают роман Лермонтова все же

не столько четкой жанровой близостью к нему, сколько отдельными

сходными чертами сюжетики. «Герой нашего времени» — глубоко но-

ваторское произведение, содержащее в себе своего рода философию

человеческой души. Это не просто «первый русский психологический

роман». В известном смысле приходится заявить, что таких романов боль-

ше не было в русской литературе: произведение Лермонтова в струк-

турном плане уникально. Зато давно осознано родство «Героя нашего

времени» с лермонтовской лирикой. Речь в данном случае не о частич-

ной соотнесенности образа Печорина с личностью автора и вообще не о

«лиризме» определенных граней романа (безусловно имеющем место).

Делавшиеся Лермонтову некоторыми современными критиками

упреки в «невыдержанности плана» произведения были несправедли-

вы, поскольку такие упреки исходили из рутинных представлений о ро-

манной структуре. В «Герое нашего времени» проступает четкая архи-

тектоника и она, безусловно, великолепным образом выдержана.

Однако аналоги «плану» этого произведения следует искать не только

и не столько в предшествующей прозе, в романах других авторов, сколь-

ко в структуре лирических стихотворений Лермонтова и вообще в ли-

рической поэзии.

Та же «перевернутая» композиция — блестящим образом приме-

ненная Лермонтовым в его романе и впоследствии не только не полу-

чившая широкого распространения в прозе, но в столь сложном вари-

анте даже и не повторенная почти никем (во всяком случае, в

произведении такого высокого художественного уровня), — незамет-

ным образом издавна бытует в лирических стихах. Разница в том, что

проявляется она здесь не в порывающей с сюжетной хронологией рас-

становке автором крупнообъемных глав, а в непредсказуемой, нередко

психологически парадоксальной «расстановке» эмоциональных состо-

яний и их переходов. В лирике прекрасно удается незаметно начать с

конца, перейти к началу, а закончить в середине и т. п.

Благодаря «перевернутой» композиции, читатель в начале повес-

ти «Бэла», поставленной Лермонтовым «впереди», застает повество-

вателя на дороге из Тифлиса. Этот повествователь — персонаж, лишь

отчасти соотнесенный с личностью автора. На перевале через Койша-

урскую гору он знакомится со штабс-капитаном Максимом Максимы-

чем. На ночлеге в дымной сакле тот начинает рассказывать, как «скоро

пять лет» назад осенью к нему в крепость за Тереком прибыл в транс-

порте с провиантом «офицер, молодой человек лет двадцати пяти»: «Его

звали... Григорьем Александровичем Печориным».

277

Прожил прапорщик Печорин в крепости «с год». Здесь он увлекся

черкешенкой Бэлой, дочерью «мирного» князя, похитил ее у родите-

лей с помощью ее же брата пятнадцатилетнего Азамата, которому дал

за это возможность украсть коня Карагёза у абрека Казбича (также

влюбленного в Бэлу). После этого Азамат с конем навсегда исчез, а

Казбич убил отца Бэлы.

На другом ночлеге штабс-капитан досказал повествователю ис-

торию Бэлы. Бэла скоро наскучила Печорину, и тот даже заявил Мак-

симу Максимычу, что «любовь дикарки немногим лучше любви знат-

ной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают,

как и кокетство другой». Кончилось тем, что Казбич похитил Бэлу воз-

ле крепости, а когда Печорин и штабс-капитан стали его догонять,

смертельно ранил ее в спину кинжалом. Вскоре Печорин навсегда по-

кинул крепость.

Расставшись со штабс-капитаном, повествователь поехал во Вла-

дикавказ, где в гостинице опять встретил Максима Максимыча (повесть

«Максим Максимыч»). Они сидели за бутылкой кахетинского, когда

неожиданно подъехала щегольская коляска Печорина. Сам он, оказы-

вается, с дороги отправился к полковнику Н., и собеседникам удалось

увидеть его лишь наутро. Обдав штабс-капитана своим неожиданным

холодным равнодушием, он тут же уехал, сообщив, что отправляется в

Персию. Тетради, оставленные им, потрясенный Максим Максимыч

отдал повествователю.

Далее следует «Журнал Печорина», в предисловии к которому

повествователь сообщает, что «Печорин, возвращаясь из Персии,

умер». Эта персидская смерть Печорина — прием демонстративно пря-

молинейный, предельно условный. Однако при всей «механистичнос-

ти» подобного обрыва судьбы главного героя прием этот вполне эф-

фективно срабатывает, и читатель, тут же забывая об уже состоявшейся

смерти Печорина, начинает напряженно следить за сюжетным разви-

тием, в котором он жив и молод.

Публикуемая далее «Тамань» из печоринского «журнала» по хро-

нологии событий «самая первая» повесть: Печорин едет на Кавказ,

история с Бэлой еще впереди. После Тамани он добирается в Пяти-

горск (повесть «Княжна Мери»). Попав затем за дуэль с Грушницким

в крепость к Максиму Максимычу, Печорин однажды разоружает пья-

ного казака, убившего офицера Вулича («Фаталист»). На «Фаталис-

те» заканчивается роман.

Таким образом, благодаря «перевернутой» композиции роман на-

чинается близко от хронологического конца (накануне мимолетного

знакомства повествователя во владикавказской гостинице с Печори-

ным, едущим в Персию, — на обратной дороге из которой ему предсто-

ит умереть). Затем повествование возвращается на пять лет назад: ис-

тория Бэлы — которой предшествовали во времени (но будут фигу-

рировать, по романной композиции, лишь позже) эпизоды в Тамани и

Пятигорске. После гостиницы повествование прямо «прыгает» к хро-

нологическому началу («Тамань») и т. д. гн -^унц^а ци^^д.

Сюжетная сторона «Героя нашего времени» сильна и динамич-

на сама по себе; составляющие его повести в значительной мере са-

мостоятельны и то и дело обретают истинно «приключенческую» ос-

троту. Однако придуманная Лермонтовым композиция качественно

преобразовала содержание произведения как целого. Например, в

первых повестях («Бэла», «Максим Максимыч») Печорин видится

сторонними глазами. Далее он дается в самораскрытии (это резко

меняет многое, начиная с языка повествования), и сочетание обоих

ракурсов в рамках одного романа позволяет всесторонне высветить

образ «Героя времени». Одновременно это сочетание придает рома-

ну огромную внутреннюю динамику и способствует его особой ком-

пактности.

Незаурядный, деятельный, общительный и наблюдательный, но

эгоцентричный, делающий несчастными других людей и даже губящий

их, Печорин — при этом искренне страдающий сам, неприкаянный, не

знающий к чему бы приложить руки — фигура весьма емкая и масш-

табная1. Он буквально «прилипает» то к одному, то к другому персона-

жу, когда ему хочется либо чего-то добиться от людей, либо разобрать-

ся в том или ином человеке. Внешне это нередко выглядит назойливо,

бестактно и лишний раз напоминает о предельной эгоистичности Пе-

чорина. В то же время поведение Печорина позволяет ощутить, что в

нем клокочет не находящая себе применения сила.

В предисловии ко всему роману Лермонтов писал: «Эта книга ис-

пытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых чита-

телей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно

обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного

человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали,

что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых...

Старая и жалкая шутка! Но видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней

обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из вол-

шебных сказок у нас едва ли избегнет упрёка в покушении на оскорб-

ление личности!

1 С известными оговорками можно счесть, что Лермонтов воплотил в своем

романе ницшеанскую личность задолго до появления Ницше с его философией.

279

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет,

но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего на-

шего поколения, в полном их развитии».

Другие герои романа представляют собой самостоятельные и яр-

кие образы.

Доктор Вернер из «Княжны Мери», которого одного Печорин по-

читает в чем-то сродни себе, очерчен бегло, именно теми немногими

штрихами, которыми опытный художник способен написать вырази-

тельный портрет. Максим Максимыч олицетворяет собой целый на-

бор прекрасных человеческих качеств, которых недостает Печорину. Он

внутренне порядочен, добр, честен, хотя при этом наивен и довольно

пассивен. Грушницкий с его театральным поведением, хвастливыми

претензиями, плохо скрываемой трусостью и злобной завистью (Печо-

рин тщетно пытается пробудить в нем «искру великодушия») — не про-

сто удачно написанный реалистический характер, но и своего рода «ско-

лок» с того реального окружения, в котором вынужден был пребывать

в последний период жизни сам М.Ю. Лермонтов.

Мастерски обрисованы женские образы романа — Бэла, Вера,

Мери. В судьбе каждой из них Печорин сыграл злую роль. Каждая из

героинь, по сути, внутренне побеждает его своим благородством ( в слу-

чае с Бэлой и Верой к этому прибавляется самоотвержение).

Образ Печорина являл собой гениальное творческое развитие и

художественное углубление того литературного типа, который открыл

A.C. Пушкин в романе «Евгений Онегин». Их внутреннюю связь уло-

вили уже современники.

>«1 М.Ю. Лермонтов — литературный преемник A.C. Пушкина,

создавший бесценные поэтические произведения. Он вдохнул но-

вую жизнь в русский литературный романтизм. Его реалисти-

ческий роман «Герой нашего времени» — по сей день никем не пре-

взойденный шедевр русской прозы, открывший в литературе

новые изобразительно-художественные возможности.

РОМАНТИКИ

ЛЕРМОНТОВСКОГО ВРЕМЕНИ

Последними крупными поэтами-романтиками, писавшими в 1830-е

годы в арзамасских традициях, при всей их внутренней независимости

объективно были А. И. Полежаев (на пять лет младше Пушкина, на

десять старше Лермонтова) и М.Ю. Лермонтов.

В 1830-е годы арзамасская линия в поэзии заметным образом все

более сближалась с литературными приемами становившейся все бо-

лее общественно популярной художественной прозы. Объективные

истоки этого явления были изначально заложены в принципах творче-

ства карамзинистов. Чтобы ощутить последнее, достаточно посмот-

реть и на составляющие объемный том стихи (в основном сугубо пове-

ствовательные) самого Карамзина, и на его поэму «Илья Муромец»,

и на то, как развивается содержание, как строится сюжет (по образцу

прозаических сюжетов, с равномерным вниманием к деталям) в пуш-

кинских поэмах (особенно 1830-х годов), в поэмах Полежаева и Лер-

монтова.

Александр Иванович Полежаев (1804—1838) — поэт, сын поме-

щика Струйского и крепостной девушки, был вольнослушателем Мос-

ковского университета. За поэму «Сашка» отдан в военную службу

унтер-офицером по личному указанию царя Николая I. Участвовал во

многих сражениях на Кавказе. Умер от туберкулеза, успев узнать, что

произведен в прапорщики. Среди стихов А.И. Полежаева «Новая беда»

( 1825), «Четыре нации» (1827), «Песнь пленного ирокезца» ( 1828),

«Песнь погибающего пловца» ( 1832), «Цыганка» (1833), «Иван Ве-

ликий» (1833), «Черные глаза» (1834), «Духи зла» (1834), «Сара-

фанчик» (1835), «Отчаяние» (1836), «Венок на гроб Пушкина»

( 1837), «Осужденный» ( 1837) и др. Полежаев — автор поэм «Эрпе-

ли», «Чир-Юрт», «Видение Брута», «Кориолан», «Марий», «Царь

охоты ».

Судьба Полежаева как поэта была сломана болезненно пережи-

281

вавшейся им солдатчиной. Обстоятельства жизни привнесли в его твор-

чество безысходный трагизм:

Я умру! на позор палачам

Беззащитное тело отдам!

Но, как дуб вековой,

Неподвижный от стрел,

Я недвижим и смел

Встречу миг роковой!

(«Песнь пленного ирокезца»)

Сходные настроения проходят через многие известные произведе-

ния Полежаева — «Негодование», «Тюрьма», «Осужденный» и др.

Важное место занимают в Полежаевской поэзии также кавказские

мотивы, которые вскоре подхватит и гениально разовьет М.Ю. Лер-

монтов. Их примерами могут служить повествовательные поэмы По-

лежаева «Эрпели» и «Чир-Юрт» с характерными для них разверну-

тыми картинами военного быта и боевых действий.

Подобно «Графу Нулину» и «Домику в Коломне» Пушкина, все

поэмы Полежаева от «Сашки» до «Кориолана», многие лермонтовс-

кие поэмы (например, «Тамбовская казначейша»), имеют характер «по-

вестей в стихах», а то и соответствующие авторские подзаголовки. В

принципе, в порядке филологического эксперимента, их сюжеты мож-

но передать прозой почти без потерей в деталях. У Полежаева в этом

смысле стоит особняком последняя поэма «Царь охоты», в которой

он — явно сознательно — стремится разрушить такую абсолютную по-

вествовательность дроблением сюжета на автономные фрагменты.

(Здесь нельзя не вспомнить «роман в стихах» «Евгений Онегин».)

В 1837 г. погиб Пушкин, в 1838 г. не стало Полежаева, в 1841 г. —

Лермонтова, и «арзамасская линия» в развитии поэзии пресеклась, как

это ранее произошло с «державинской линией» в 1810-е годы (после

неожиданной смерти Боброва и ухода в монастырь Шихматова).

Однако романтизм в русской поэзии предпушкинского, пушкинс-

кого и лермонтовского времени заведомо не был равнозначен карам-

зинизму и «арзамасской линии». Данный факт выпукло и ярко проявил-

ся именно в 1830-е годы. Русская литературная действительность

продемонстрировала тогда, что возможен и совсем иной романтизм.

В 1830 г. поэт и филолог, профессор Московского университета

СП. Шевырев, будучи в Риме, написал стихотворение «Послание к

A.C. Пушкину». Он не хотел публиковать его, не показав предвари-

282

тельно самому Пушкину в рукописи. Известно, что оно было передано

Пушкину через М. П. Погодина, со слов которого мы знаем, что поэт

намерен был написать ответ — «разве только свадьба теперь помеша-

ет»1. Затем произведение все же вышло (с цензурными изъятиями) в

альманахе «Денница» (М., 1831).

Степан Петрович Шевырев (1806-1864) — поэт, лите-

ратурный критик, историк литературы; сын саратовского гу-

бернского предводителя дворянства, учился в Благородном пан-

сионе при Московском университете, впоследствии стал

профессором этого университета и деканом историко-филоло-

гического отделения философского факультета. Автор стихот-

ворений «Мысль», «Ночь», «Стансы», «Стены Рима», «На

смерть Лермонтова» и др., а также ряда критических статей

и филологического труда «История русской словесности»

(т. I—IV) — первого учебника по истории русской литературы.

Вместе с МЛ. Погодиным издавал журнал «Москвитянин».

В этом стихотворении Шевырев заявляет, что с Пушкиным связа-

ны «Надежды все и слава Руси милой» и называет его «избранником

божества», «помазанным Державиным-предтечей». Далее автор пе-

реходит к тому, что для него является главным:

Кому ж, певец, коль не тебе, открою

Вопрос, в уме раздавшийся моем

И тщетно в нем гремящий без покою:

Что сделалось с российским языком,

Что он творит безумные проказы!

Тебе странна, быть может, речь моя;

Но краткие его развернем фазы —

И ты поймешь, к чему стремлюся я.

Сей богатырь, сей Муромец Илья,

Баюканный на льдах под вихрем мразным,

Во тьме веков сидевший сиднем праздным,

Стал на ноги уменьем рыбаря

И начал песнь от бога и царя.

Воскормленный средь северного хлада

Родной зимы и льдистых Альп певцом,

Окреп совсем и стал богатырем,

И с ним гремел под бурю водопада.

1 Письма М.П. Погодина к СП. Шевыреву//Русский архив. 1882. № 6. С. 180.

283

ft* ;,r Здесь необходимо вдуматься, что же именно подразумевается

под «российским языком». Речь идет не просто о словаре и грамма-

тике, а о языке как искусстве слова, художественном слоге, реали-

зующемся в писательской деятельности и воплощенном в ее произ-

ведениях.

Итак, язык русской поэзии «стал на ноги» благодаря Ломоносову

(«рыбарю»), поэту и филологу, а затем усилиями Державина («Родной

зимы и льдистых Альп певца», а также автора оды «Водопад») сделал-

ся богатырем, подобным по мощи Илье Муромцу.

Дальше, говорит Шевырев, поэзия заговорила «чистыми Карам-

зина устами», речь которого понеслась «Что далее — то глубже и свет-

лей». В итоге, однако, «наш мощный богатырь» оказался «галльскою

диетою замучен, //Весь испитой, стал бледен, вял и скучен». (Такой

финал ясно указывает, что о «чистых устах» и «светлых речах» Карам-

зина выше говорилось иронически.)

И мысль на нем как груз какой лежит!

Лишь песенки ему да брани милы;

Лишь только б ум был тихо усыплен

Под рифменный, отборный пустозвон.

Что, если б встал Державин из могилы,

Какую б он наслал ему грозу!

На то ли он его взлелеял силы,

Чтоб превратить в ленивого мурзу?

Иль чтоб ругал заезжий иностранец,

Какой-нибудь писатель-самозванец,

Святую Русь российским языком

И нас бранил, и нашим же пером?

СП. Шевырев знал и помнил, что Пушкин (его близкий приятель)

начинал именно как ученик Карамзина и что он, с другой стороны, круп-

нейший и авторитетнейший деятель современной литературы. Как след-

ствие, именно Пушкина ему хочется убедить, что русской поэзии пора

прекратить заниматься «очищением языка»: оно обернулось для слога

поэзии «галльской диетой», обесцветило и ослабило его. Державинс-

кий богатырь превратился в «ленивого мурзу», «мысль на нем как груз

какой лежит».

Шевырев полагал, что стих карамзинистов — западников, злоупот-

реблявших логической ясностью и «прозрачностью» стихотворного

выражения и недооценивавших богатства народно-разговорной

речи, — «слишком хрупок и ломок, чтобы служить оправою полновес-

284

ному алмазу мысли»1. То, что «легкий» художественный слог карамзи-

нистов объективно не приспособлен для литературного воплощения фи-

лософско-гражданской проблематики — для «поэзии мысли»! — по-

мимо Шевырева (и раньше его) говорили и другие литературные

деятели2.

Ближайшие годы развития поэзии показали, что Шевырев в нача-

ле 1830-х годов не был одинок в своей ностальгии по Державину (и

державинским принципам работы над языком поэзии, «слогом»).

С 1832 г. начинаются все более систематические публикации и

быстро растущая известность Владимира Григорьевича Бенедиктова.

Забегая вперед, здесь стоит указать на сделанное этим поэтом авто-

сравнение характера своего творчества с творчеством именно граждан-

ско-философского поэта Державина — в стихотворении «К товари-

щам детства» (1841). Оно начинается мастерскими картинами дикой

природы русского Севера. Бенедиктовские речевые художественные

образы зримы и своеобразны:

В краю, где природа свой лик величавый

Венчает суровым сосновым венцом

И, снегом напудрив столетни дубравы,

Льдом землю грунтует, а небо свинцом;

В краю, где, касаясь творений начала,

Рассевшийся камень, прохваченный мхом,

Торчит над разинутой пастью провала

Оскаленным зубом иль голым ребром;

Где — в скудной оправе, во впадине темной,

Средь камней простых и нахмуренных гор

Сверкает наш яхонт прозрачный, огромный —

Одно из великих родимых озер...

От родной природы поэт переходит к главному — явно причисляет

себя кдержавинской школе:

Где лирой Державин бряцал златострунной,

Где воет Кивача «алмазна гора»,

Где вызваны громы работы чугунной,

1 Шевырев СП. Перечень наблюдателя. Московский наблюдатель. 1837.

Ч.ХН. №5-8. С. 319-320.

2 См. такого рода примеры в кн.: Минералов Ю.И. История русской словес-

ности XVIII века; он же. Теория художественной словесности.

285

Как молотом Божьим — десницей Петра;

Где след он свой врезал под дубом и сосной,

Когда он Россию плотил и ковал —

Державный наш плотник, кузнец венценосный,

Что в деле творенья Творцу помогал, —

Там, други, по милости к нам провиденья,

Нам было блаженное детство дано

И пало нам в душу зерно просвещенья

И правды сердечной святое зерно.

Да здравствует севера угол суровый,

Пока в нем онежские волны шумят,

Потомками вторится имя Петрово

И бардом воспетый ревет водопад!

Здесь названы две личности, которые поэт полагает образцом для

себя — Державин, бывший олонецким губернатором и написавший

оду «Водопад» (где изображен водопад Кивач), и «державный плот-

ник» Петр I (художественно обыгрывается также каламбурное созву-

чие этого эпитета с фамилией Державин). Тем самым Бенедиктов пре-

тендует на статус философско-гражданского поэта, на «поэзию мысли»

(в свете этого становится яснее, почему так не любивший его В. Г. Бе-

линский в своих статьях неизменно полемически отказывал его стихам

именно в «поэзии мысли»)1.

Параллельно Бенедиктову в русской литературе 1830-х годов про-

звучало творчество еще нескольких поэтов-романтиков, близких ему

по духу. Это, прежде всего, Нестор Васильевич Кукольник ( 1809—

1868), Федор Николаевич Менцов (1818—1848), Андрей Иванович

Подолинский (1806—1886) и Виктор Григорьевич Тепляков ( 1804 —

1842). В советское время их работа в литературе получала различные

терминологические характеристики. Одна из них — поэты «неисто-

вого романтизма». Это выражение легко понять: на фоне «ясности»

и «прозрачности» поэзии авторов «арзамасской» ориентации творче-

ство этой группы поэтов могло производить впечатление определен-

ной дисгармонии. Необходимое представление об образно-метафори-

1 Еще одна причина этого отказывания — внутренняя полемика Белинского с

неоднократным его оппонентом СП. Шевыревым, оценивавшим поэзию Бенедик-

това весьма высоко — в частности, утверждавшим, что это поэт «с глубокою мыс-

лию на челе» (Шевырев С. П. Стихотворения Владимира Бенедиктова//Московс-

кий наблюдатель. 1835. Август. Кн. 1. С. 493.

2ftfi

ческом ряде, характерном для «неистового романтизма», может дать

вышецитированное стихотворение Бенедиктова «Ктоварищам детства»

(особенно его «пейзажное» начало).

Полномасштабного возрождения в поэзии «державинской линии»

в результате деятельности вышеназванных авторов, как известно, не

получилось. Основная причина тут состояла в том простом обстоятель-

стве, что среди вышеназванных не оказалось ни одного великого та-

ланта. В то же время это были небезынтересные поэты.

В. Бенедиктов представлял собой вообще крупную фигуру — он

был поэтом, как минимум, уровня Полежаева и притом популярней-

шим поэтом середины — второй половины 1830-х годов.

Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807—1873) родился в Пе-

тербурге, но его детство прошло в Петрозаводске, где он закончил Оло-

нецкую губернскую гимназию. Впоследствии Бенедиктов поступил во

2-й кадетский корпус в Петербурге. Из этого учебного заведения он

был выпущен «первым по успехам» в гвардию. Затем молодому офи-

церу довелось участвовать в польской кампании, и он получил орден за

храбрость. Однако, вскоре выйдя в отставку, он впоследствии стара-

тельно и успешно служил в Министерстве финансов и банковской сис-

теме.

Стихотворения В.Г. Бенедиктова «Утес» (1832), «Наездница»

(1835), «Кудри» (1835), «К отечеству и врагам его» (1855), «Война

и мир» (1857) и другие нравились многим читателям, хотя, как и его

творчество в целом, паралллельно вызывали в других реакцию протес-

та. Обычным упреком по адресу Бенедиктова было указание на вкусо-

вые погрешности.

Независимо от конкретных удач и неудач в целом В.Г. Бенедиктов

был, несомненно, поэтом большого мастерства. Так, в его стихотворе-

нии «Вальс» (1840) особыми тонкими приемами «словесной живопи-

си» воссоздается динамика светского бала:

Всё блестит: цветы, кенкеты,

И алмаз, и бирюза,

Ленты, звезды, эполеты,

Серьги, перстни и браслеты,

Кудри, фразы и глаза.

Внешне цитированное выглядит как простой перечень, вводимый

обобщающим оборотом «все блестит». Но на самом деле слово «блес-

тит» не раз меняет тут свой смысл. Блестят цветы и алмазы, но бле-

287

стят кудри и глаза, блестят и остроумные светские фразы. Компак-

тно и зримо обрисован ряд блестящих кавалеров ( «Ленты, звезды, эпо-

леты» — подразумеваются не дамские, а орденские ленты) и соответ-

ственный ему ряд блестящих светских дам («Серьги, перстни и

браслеты»).

Всё в движенье: воздух, люди,

Блонды, локоны, и груди,

И достойные венца

Ножки с тайным их обетом,

И страстями и корсетом

Изнуренные сердца.

Оборотом «все в движенье», параллельным обороту «все блес-

тит», после компактной картины всеобщего блеска вводится столь же

компактно нарисованный словесный образ движения. Неожиданно и

зорко поэт прежде всего подмечает, что движется воздух, и только за-

тем переключается на более ожидаемое — движение людей, частей

одежд и человеческих тел.

Далее сюжет развивается. Круг вальса редеет:

Бурей вальса утомленный

Круг, редея постепенно,

Много блеска своего

Уж утратил. Прихотливо

Пары, с искрами разрыва,

Отпадают от него...

Наэлектризованная эмоционально взвинченная атмосфера бала

еще раз превосходно передана здесь одной единственной деталью: от-

деляющиеся от круга пары точно отрываются от находящейся под то-

ком электрической цепи, так что почти зримо вспыхивают «искры раз-

рыва». И вот в конце концов в центре опустевшего круга летит в вальсе

единственная пара. Ее кружение подсказывает новый неожиданный

поворот сюжету. Фантазия поэта воспаряет в космогонические сферы:

Вот осталась только пара,

Лишь она и он. На ней

Тонкий газ — белее пара,

Он — весь облака черней.

Гений тьмы и дух эдема,

288

Мнится, реют в облаках,

И Коперника система

Торжествует в их глазах.

В сфере ра,пужного света

Сквозь хаос, и огнь, и дым

Мчится мрачная планета

С ясным спутником своим.

Эта «натурфилософская» образность в заключение тоже претер-

певает смысловую метаморфозу. Сюжет возвращается от космических

ассоциаций в «человеческий» план. «Мчится мрачная планета С яс-

ным спутником своим» — явное художественное иносказание: энер-

гично намечаются образы хищника и жертвы (причем поэтом путем игры

словесно-текстовыми последовательностями, переменой мест обоих

персонажей сознательно усложнено решение вопроса, «кто есть кто»).

Богатство и новизна литературной техники Бенедиктова, гибкость

и непростота его художественных решений очевидны. Он как поэт был

ритмически раскрепощен и умел придать своим поэтическим сюжетам

неожиданные оригинальные повороты. Он был смел (порою чересчур

смел ) в поэтической эротике, но все же не срывался в явную пошлость.

Будучи весьма чуток к образно-художественному потенциалу язы-

ка, Бенедиктов буквально рассыпает повсюду в своих стихотворениях

яркие метафоры, непринужденно вводит поэтические неологизмы

(«безверец», «волнотечность», «мирохозяин», «просторожденец»,

«личность» и др.)1. При этом, поскольку поэта следует судить «по за-

конам, им самим над собой поставленным», не забудем приводившееся

выше его автосравнение характера своего творчества с творчеством

великого русского гражданско-философского поэта Державина — в

стихотворении «К товарищам детства».

СП. Шевыревым не раз противопоставлялся карамзинистам Дер-

жавин с его «трудным» слогом, единственно пригодным, по мнению

Шевырева, для философской «поэзии мысли». Шевырев стремился и

в современности найти близких себе по духу поэтов, и с середины 1830-х

годов ориентировался в этом плане прежде всего на Бенедиктова. Бе-

недиктов был автором с «трудным» слогом и в лучших своих стихах пы-

1 См.: Полонский ЯЛ. Алфавитный список слов, сочиненных В.Г. Бенедикто-

вым... встречающихся в его стихотворениях//Стихотворения В. Бенедиктова в 3 то-

мах, посмертное издание под редЯ.П. Полонского. Спб., 1883—1888. Т. 1. С. XLV—

XLV1I.

19 ~ Минералов Zo9

тался обретать гражданско-ораторские интонации, пиитически «па-

рить» по-державински — что и проявилось в стихотворении «К това-

рищам детства».

Резко отрицательно относился к творчеству Бенедиктова В.Г. Бе-

линский. Поистине уничтожающий его отзыв был приурочен к выходу

«второго издания первой части» сочинений поэта и назывался «Сти-

хотворения Владимира Бенедиктова» (1842). Критик здесь пишет бук-

вально следующее:

«О достоинстве и значении поэзии г. Бенедиктова спор уже кон-

чен; самые почитатели его согласятся, что он то же самое в стихах, что

Марлинский в прозе. Подражать тому и другому невозможно: оба они,

и г. Бенедиктов и Марлинский, оригинальны и самобытны даже в са-

мых недостатках своих. Точно так же, как гениальные, великие поэты

выражают своими творениями крайность какой-нибудь действи-

тельной стороны искусства или жизни,— так они гениально вырази-

ли, один в стихах, другой в прозе, крайность внешнего блеска и кажу-

щейся силы искусства, чуждой действительного содержания, а

следовательно, и действительной жизненности».

Надо признать, что даже A.A. Бестужев-Марлинский (осужденный

декабрист, то есть революционер) воспринимался в советском литера-

туроведении как автор несколько настороженно. Основной причиной

этого было именно неприятие его творчества Белинским. Произведе-

ния этого крупного писателя-романтика издавались редко. *] .»>*

Заметно, что в процитированной статье Белинский вынужден, как

бы отвечая поклонникам творчества Марлинского и Бенедиктова (в то

время весьма многочисленным), признать за обоими некую «гениаль-

ность» — которую он тут же, снижая смысл слова, с профессиональ-

ным мастерством подает как «внешний блеск» и «кажущуюся силу».

Далее критик дает такое неожиданное ироническое объяснение чита-

тельской популярности и «авторитетности» обоих писателей:

«Вообще, должно заметить, что поэты, подобные Марлинскому и

гг. Бенедиктову, Языкову, Хомякову, очень полезны для эстетического

развития общества. Эстетическое чувство развивается чрез сравнение

и требует образцов даже уклонения искусства от настоящего пути, об-

разцов ложного вкуса и, разумеется, образцов отличных. Поэты, кото-

рым суждено выражать эту сторону искусства, тщетно стали бы пы-

таться отличиться в другой какой-нибудь стороне искусства; особенно

для них недостижима целомудренная и возвышенная простота. Вот по-

чему они держатся однажды принятого направления. И хорошо дела-

ют: будучи верны ему, они всегда будут блестеть, всегда будут иметь

свою толпу почитателей, и как теория, так и история искусства всегда

290 w^**M-ei

будет, в нужных случаях, ссылаться на них как на авторитеты в извест-

ных вопросах науки изящного,— тогда как ни та, ни другая и знать не

хочет обыкновенных талантов в сфере истинного искусства».

Начав творчество со стихотворной эротики, Бенедиктов рано об-

наружил, что ему свойственны и интонации крупного гражданского по-

эта. Второй взлет его популярности пришелся на середину 1850-х го-

дов. Тогда он выступил с циклом гражданских стихов на гребне

обуревавших русское общество патриотических настроений, связанных

с Крымской войной и героической обороной Севастополя.

Как гражданский поэт Бенедиктов развернулся в середине 1850-х

годов, то есть когда Белинского уже не было в живых. Трудно упрек-

нуть его стихи данного периода в «отсутствии мысли» (разве лишь в

проявляющейся время от времени некоторой ее декларативности, впро-

чем, отчасти компенсируемой неподдельной искренностью). Будучи

прекрасным декламатором, Бенедиктов в период Крымской войны ре-

гулярно выступал с публичным чтением своих стихов. Поэт Я.П. По-

лонский вспоминал о Бенедиктове в этой роли: «Читал стихи (свои. —

ЮМ. ) Бенедиктов превосходно, и все, что он читал, казалось хорошим

и увлекательным»1

Хорошо известно, что передача произведений некоторых поэтов

(Ломоносов, Державин, Маяковский и др.) опытным чтецом-деклама-

тором позволяет аудитории лучше и глубже их понять, вникнуть в ню-

ансы, ускользающие при чтении. Этот смысловой эффект связан с тем,

что данные авторы активно используют устно-разговорные средства

и интонации. Существующая орфографическая символика рассчитана

на передачу книжно-письменной речи — то есть в силу объективных

причин никак не приспособлена для задач письменного воспроизведе-

ния смысловых нюансов устной речи.

Записанные на бумаге стихи, в которых были интенсивно приме-

нены устно-разговорные средства, отчасти уподобляются нотам. Для

одних, специально подготовленных людей, эти поэтические «ноты» и

на бумаге «звучат», для других же они становятся «музыкой», обрета-

ют художественное звучание, лишь когда подключается исполнитель

(в данном случае не музыкант, а декламатор). Он восстанавливает все

необходимые интонационные средства и паузы, а также весьма важ-

ные для передачи деталей содержания паралингвистические факторы

(мимика, жесты, позы и т. п.). Не случайно поэты, творчески сориенти-

1 Полонский ЯЛ. Владимир Григорьевич Бенедиктов//Стихотворения Бене-

диктова. Т. I. Спб., 1883. С. XXVI.

19* 291

рованные на «звучащее слово», нередко бывают хорошими деклама-

торами. С этим следует соотнести огромный интерес к декламации Дер-

жавина — по воспоминаниям СТ. Аксакова, Державин, узнав, что юный

Сережа Аксаков обладает декламационным даром, без конца застав-

лял исполнять державинские произведения1. Бенедиктов был сам себе

декламатором, и современники запомнили в его исполнении, например,

следующее стихотворение:

Русь — отчизна дорогая!

Никому не уступлю, —

Я люблю тебя, родная,

Крепко, пламенно люблю.

В чудном звоне колокольном

На родной Москве-реке

И в родном громоглагольном

Мощном русском языке.

И в стихе веселонравном,

Бойком, стойком, как ни брось,

Шибком, гибком, плавном, славном,

Прорифмованном насквозь...

Слова о любви к отчизне тут носят несколько общий характер. Но

трудно остаться равнодушным к блестящей образно-художественной

характеристике «громоглагольного» родного языка и русского «весе-

лонравного» «прорифмованного насквозь» стиха. Здесь каждый эпи-

тет неотразимо точен.

Я люблю тебя тем пуще,

Что, прямая как стрела,

Прямотой своей могущей

Ты Европе немила.

Не из трусости мы голос,

Склонный к миру, подаем:

Нет! Торчит наш каждый волос

Иль штыком, или копьем.

Нет! Мы стойки. Не Европа ль

1 Аксаков СТ. Знакомство с Державиным//Лкш/соя СТ. Собр. соч.: В 4 т.

Т.2.М., 1955. С. 314-336.

292 *81

Вся сознательно глядит,

Как наш верный Севастополь

В адском пламени стоит? <и т. д.>

(«К Отечеству и врагам его», 1855)

Так в дни постигших тогда Отечество испытаний с новой силой про-

звучал голос Бенедиктова. Творческая способность была им сохранена

до конца жизни, и он не прекращал работы, когда его постигло чита-

тельское забвение (кроме сочинения собственных стихов, переводил, в

основном с оригинала, зарубежных поэтов).

Когда его забывали читатели, о нем еще долго продолжали помнить

пародисты — лишнее свидетельство яркого своеобразия его стихов, их

«заметности». Образ Козьмы Пруткова в значительной мере был на-

веян его создателям братьям Жемчужниковым и А.К. Толстому порт-

ретным обликом В.Г. Бенедиктова (он выглядел в жизни по-прутковс-

ки невзрачно — хотя, в отличие от пародийного портрета Козьмы

Пруткова, Бенедиктов на своих портретах держится скромно, не при-

нимая никаких напыщенных «романтических» поз).

Весьма широкая литературная известность, переходящая в на-

стоящую славу, такого колоритного автора, как Нестор Васильевич

Кукольник (1809—1868), — тоже неотмененная реальность 1830-х

годов (и не только). Особенно были знамениты его стихотворные пье-

сы. Литературные пристрастия Кукольника весьма характерны, и он

хорошо сознавал свою творческую «принадлежность»: «Он ни Жу-

ковского, ни Пушкина не признает поэтами. Разве Державин в со-

стоянии заменить их?» — недоуменно писал о Кукольнике будущему

академику Я.К. Гроту друг Пушкина П.А. Плетнев (курсив мой. —

ю.м.у.

Н.В. Кукольник родился в Петербурге, закончил ту же Нежинс-

кую гимназию высших наук, что и Гоголь. Будучи сыном педагога, сам

преподавал после гимназии русский язык в Вильно. Затем, после пере-

езда в Петербург, в 1834 г. сумел добиться постановки своей написан-

ной двумя годами ранее патриотической драмы «Рука Всевышнего оте-

чество спасла». Пьеса понравилась Николаю I, и это оказало молодому

драматургу огромную услугу в будущем. Кукольник снискал официаль-

ное признание, хотя безвкусие всегда ставилось ему в упрек (впрочем,

иной раз перед нами не безвкусие как таковое, а естественные в рамках

романтической поэтики словесно-образные «перехлесты»). Нельзя не

1 Переписка ЯХ Грота с П. А. Плетневым. Т. 11. СПб., 1896. С. 300.

293

отметить, что драма Кукольника очень нравилась и зрителям из про-

стого народа.

Драматургия Кукольника — стихотворная пьеса «ТоркватоТассо»

(1832), имевшая немалый успех, а также «Князь Скопин-Шуйский»

(1835) и др. — была широко известна в 1830-е годы. Из более поздних

его произведений заслуживает внимания пьеса о поэте XVIII в. «Ермил

Иванович Костров» (1852). Лирика Кукольника так же художественно

неровна, как его драматургия. Впрочем, Нестор Кукольник, который был

близким другом великого композитора М.И. Глинки, остался в истории

русского романса как автор текстов лучших романсов Глинки («Сомне-

ние», «Жаворонок», цикл «Прощание с Петербургом» и др.). Н.В. Ку-

кольник — один из соавторов стихотворных текстов либретто опер Глинки

«Руслан и Людмила» и «Иван Сусанин» («Жизнь за царя»). Дружил

Кукольник также с великим художником К. Брюлловым.

-J*! Охотно писал Кукольник и прозу. Его историко-приключенческие

повести и любовно-авантюрные романы были популярны.

Федор Николаевич Менцов, Андрей Иванович Подолинский, Вик-

тор Григорьевич Тепляков и другие поэты «неистового романтизма»

также пользовались большей или меньшей известностью в 30-е — на-

чале 40-х годов.

Федор Николаевич Менцов (1817— J 848) — поэт и критик,

напечатавший в 1837-1839 годах ряд стихотворений в журна-

ле «Библиотека для чтения» и некоторых других периодических

изданиях. Как критик весьма зорко оценивал значение поэзии

М.Ю. Лермонтова (правда, критиковал его стихотворение «Кин-

жал», считая, что это оружие, созданное для убийства, «недо-

стойно» делать символом творчества поэта. Столь же зорко

угадал сильный талант в юном H.A. Некрасове, дав положитель-

ную оценку его первому сборнику «Мечты и звуки»,

Андрей Иванович Подолинский (1806—1886) — поэт, сын

малороссийского помещика, закончил Петербургский универси-

тетский благородный пансион. Автор стихотворений «Предве-

щание» (1828), «Портрет» (1828), «Отчужденный» (1836),

«Поэзия и жизнь» ( 1836) и др. ; поэм «Див и Пери» ( 1827), «Бор-

ский» (1829), «Нищий» (1830), «СмертьПери» (1837) идр., а

также сборника «Повести и мелкие стихотворения» (1837).

Виктор Григорьевич Тепляков (1804—1842) — поэт, сын

тверского помещика, после Московского благородного пансиона

294

служил в Павлоградском гусарском полку. Его книги «Стихотво-

рения Виктора Теплякова» (1834) и «Фракийские элегии»

(1836) высоко оценивал A.C. Пушкин1.

С фигурой В.Г. Теплякова, между прочим, связывали большие ожи-

дания в пушкинском кругу. Поэзия А.И. Подолинского также была в

поле зрения А.С.Пушкина. Так, у Подолинского есть стихотворение

«Портрет» (1828), посвященное А. П. Керн и первоначально вписан-

ное ей в альбом:

Когда стройна и светлоока

Передо мной стоит она,

Я мыслю: гурия пророка

С небес на землю сведена! <и т.д.>

Пушкин, уже реалист, написал на эти романтические строки паро-

дию:

Когда стройна и светлоока

Передо мной стоит она,

Я мыслю: «Вдень Ильи-пророка

Она была разведена!»

Однако среди обсуждаемой группы романтиков не оказалось «но-

вого Державина», о котором мечтал Шевырев. В результате уровень

их личных субъективных творческих притязаний оказался не соответ-

ствующим их возможностям. То, что в первой половине 1840-х годов

читающая публика в основном утратила к ним интерес, что они тогда

«вышли из моды» — реальный факт истории русской литературы.

В то же время к сказанному в предыдущем абзаце необходимо сде-

лать следующее существенное уточнение. Лидерская фигура — автор,

располагавший творческим потенциалом могучей силы, — в рядах по-

этов «неистового романтизма» явно себя обозначил. Тут нет противо-

речия. Дело в том, что к обсуждаемым литераторам на грани 1830-

1840-х годов некоторое время примыкал будущий классик русской

поэзии. Эта констатация отнюдь не противоречит высказанным выше

утверждениям.

1 Из литературы о В.Г. Теплякове см.. Вацуро В.Э. К биографии В.Г. Тепляко-

ва // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин-

ский Дом). Л., 1983. Т. 11.

295

Речь идет о Николае Алексеевиче Некрасове (1821-1876) и его

раннем творчестве — прежде всего, о первом сборнике стихов «Меч-

ты и звуки» (1840).

i Широко известно об отрицательной рецензии на этот сборник В.Г Бе-

линского (в ней критик называет автора «посредственностью»). Мало кто

знает, что почти одновременно с этой рецензией Белинского о «Мечтах и

звуках» был опубликован положительный, почти восторженный и, как

показала жизнь, прозорливый отзыв поэта и критика Ф.Н. Менцова, пи-

савшего про Некрасова, что «русская поэзия приобрела в нем один из тех

свежих и сильных талантов, которые много обещают в будущем»1.

Впрочем, и рецензию Белинского люди представляют себе в ос-

новном понасылшке. Между тем эта краткая рецензия представляет

собой весьма своеобразный текст. Критикуемому лицу в нем не дает-

ся слова — ни одной цитаты из стихов Некрасова не приводится. Это

прием опытного полемиста, явно не желающего, чтобы какой-либо

читатель все же заинтересовался процитированными стихами и прочел

книгу, чтобы убедиться, так ли уж плохи остальные. Применение тако-

го приема значит: критик чувствует, что цитирование для его утвержде-

ний опасно — цитата может дезавуировать его мысль об их «посред-

ственности» (действительно, по многим местам в этих юношеских —

то есть, разумеется, в ряде отношений еще незрелых! — стихах можно

угадать руку будущего мастера). И подобные приемы, и сама безжало-

стность тона критика в отношении первой книги никому не известного

юноши-поэта связаны с тем, что борьба тут ведется не столько с Не-

красовым, сколько с уже активно действующими в литературе поэтами

«неистового романтизма» (прежде всего, с Бенедиктовым)2.

В книге юноши Некрасова «Мечты и звуки» более сорока стихот-

ворных произведений, принадлежащих к основным жанрам лирики того

времени и написанных в 1838—1839 гг.3 ;

1 Журнал Министерства народного просвещения. 1840. Ч. 27. № 7. Отд. VI.

С. 63-64.

of 2 См. подробный анализ рецензии В.Г Белинского в кн.: Минералов Ю.И. Ис-

тория русской литературы XIX века ( 1840— 1860-е годы). М., 2003.

3 Сюда относятся стихотворения «Мысль», «Безнадежность», «Человек»,

«Смерти», «Поэзия», «Моя судьба», «Два мгновения», «Изгнанник», «Руко-

ять», «Жизнь», «Колизей», «Ангел смерти», «Встреча душ», «Истинная муд-

рость», «Земляку», «Горы», «Злойдух», «Незабвенная», «Турчанка», «Сомне-

ние», «Песня», «Покойница», «Землетрясение», «Ворон», «Рыцарь»,

«Водяной», «Пир ведьмы», «Непонятная песня», «Незабвенный вечер», «Мо-

гила брата», «Вчера, сегодня», «Ночь», «Дни благословенные», «Загадка»,

296

Разумеется, в «Мечтах и звуках» перед нами непривычный Некра-

сов. Притом это еще совсем юный поэт. Тут немало подражаний стихам

Бенедиктова — например, «К черноокой»:

Черный глаз и черный волос —

Всё не наших русых дев,

И томительный твой голос

Сыплет речь не нараспев. <и пр.>

(Ср. с бенедиктовским стихотворением «Черные очи»)

В этой книге Некрасова есть мистические баллады в духе сюжетов

Жуковского (но по принципам лепки языкового образа далекие от ка-

рамзинизма). Например, такова баллада «Ворон»:

Не шум домовых на полночном пиру,

Не рати воинственной топот —

То слышен глухой в непробудном бору

Голодного ворона ропот.

Пять дней, как, у матери вырвав дитя,

Его оглодал он, терзая,

И с тех пор, то взором в дубраве следя,

То в дальние страны летая,

Напрасно он лакомой пищи искал

И в злобе бессильной судьбу проклинал. <и пр.>

Благодаря первой книге очевидно, что будущий великий поэт-реа-

лист изначально тяготел к ярко метафорической, эмоционально при-

поднятой романтической стилевой палитре, а также, что видно по ряду

текстов, к отображению в стихах христианских идей и мотивов

(«Жизнь», «Ангел смерти», «Встреча душ», «Злой дух», «Землетря-

сение» и др.)1.

«Обет», «Красавице», «Тот не поэт», «Песня Замы», «Час молитвы», «Смуг-

лянке», «Весна», «Сердцу», «Признание», «Разговор».

Некоторые из этих стихотворений до выхода в сборнике были помещены Не-

красовым в периодике.

1 Присутствие подобных мотивов лишний раз объясняет, почему в СССР, в

условиях антирелигиозной пропаганды, первая книга Некрасова, по сути, замал-

чивалась: дело было не столько в ее «слабости» (хотя именно это выставлялось ей

в упрек), сколько в том, что она диссонировала с образом великого русского граж-

данского поэта, борца с самодержавием и т. п.

297

-ко Вероятно, и без пережитого им критического удара «на старте»

начавший как поэт-романтик Некрасов эволюционировал бы в реали-

стическом направлении, но более мягко, постепенно — и, скорее все-

го, в той или иной мере сохранил бы свою яркую метафорику, брос-

кость и силу внешней формы, которые есть в стихах первой книги

(напомним, что Некрасова не раз упрекали потом именно в бедности

формы).

Отрицательным отзывом Белинского он был настолько травмиро-

ван, что вторую свою книгу издал лишь через пятнадцать лет, явив-

шись в ней уже тем Некрасовым, которого знает каждый. (Во второй

половине 1840-х годов он, как известно, в основном проявлял себя в

качестве все более знаменитого журналиста, редактора и соиздателя

«Современника» — хотя время от времени печатал в периодике сти-

хотворные фельетоны и стихи на злободневные современные сюжеты.

Эти его поэтические публикации, видимо, казались публике занятием

побочным — и Некрасова мало кто воспринимал как поэта до середи-

ны 1850-х, то есть до выхода второй книги.) Тем самым приходится зак-

лючить, что естественный ход развития H.A. Некрасова как поэта вна-

чале оказался нарушен: его искривила неблагоприятная

жизненно-историческая случайность.

Итак, Некрасов-поэт, выпустивший в 1840 г. первую книжку —

по-юношески неровную, но, вопреки рецензии В.Г Белинского, яркую

и многообещающую, на долгие годы ушел в тень. Он не стал возобно-

вителем «державинской линии» в русской литературе. Однако к книге

H.A. Некрасова «Мечты и звуки» пора начать относиться не как к не-

правдоподобно-анекдотической «неудаче», а как к первой, то есть ран-

ней, книге великого поэта.

од Романтики 1830-х, казалось бы, должны были ощущать себя про-

должателями дела романтиков 1820-х и действовать подобно им — быть

последователями Карамзина и «Арзамаса», упиваться байронизмом и

пр. Однако они (за исключением Полежаева, Лермонтова и некоторых

их подражателей) не ощущали своей творческой связи с данными яв-

лениями, были настроены в их отношении критично и стремились «че-

рез поколение» вернуться к Державину и его новаторским поискам.

Этот порыв не был достаточно силен (среди поэтов «неистового ро-

мантизма» не оказалось своего Пушкина или Лермонтова), но фило-

логически он весьма характерен и информативен. Вопреки сложивше-

муся стереотипу, деятельность этого поколения поэтов-романтиков

(Бенедиктов, Кукольник, Менцов, ранний Некрасов и др.) заслужива-

ет самого внимательного и уважительного изучения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ