XIII и XIV вв., нередко случается, что глазам зрителей на одном и том

же плане представляется двоякая или даже троякая сцена, например,

небо, земля и ад. <...> И мы подобную вольность позволили себе... При-

знаемся, мы тем хотели несколько озадачить гг. защитников трех

единств...»

Мистерия — один из жанров духовной поэзии, и Кюхельбекер

стремился воплотить в своем произведении религиозное содержание.

Применительно к литературе он сам проводил аналогии своего про-

изведения с некоторыми пьесами Шекспира. Кроме того, ощутимо

влияние на него гетевского «Фауста». При всем том «Ижорский» пе-

регружен символикой, его мистические образы нередко сбиваются в

чисто «сказочный» план, а сюжет мистерии имеет довольно рыхлый

характер. Однако несомненно искреннее желание поэта по-христи-

ански сердцем вникнуть в сокровенные вопросы, непостижимые для

человеческого ума. О нем свидетельствуют его многочисленные и при-

том высокохудожественные духовные стихи, среди которых «Упова-

ние на Бога» («На Бога возложу надежду...»), «К Богу» («Воздвигся

на мою главу...»), «Брату» («Повсюду вижу Бога моего...»), «Рож-

дество» («Сей малый мир пред оными мирами...»), «Магдалина у

гроба Господня» («Мария, в тяжкой горести слепая...»), «Вознесе-

ние» («Божественный на Божием престоле...»), «Молитва» («При-

бегну к Господу с мольбою...»), «На воскресение Христа» («Душа

моя, ликуй и пой...») и др.

В этом смысле представляется чрезвычайно важным одно из пос-

ледних стихотворений В.К. Кюхельбекера, обращенное к св. Димит-

рию Ростовскому, которого он глубоко чтил:

126

Угодник Господа! Какая связь, скажи,

Между тобою, муж, увенчанный звездами,

И мною, узником грехов и зол, и лжи,

Вдрожь перепуганным своими же делами.

К тебе влекуся, но — и ты влеком ко мне...

Ужели родственны и впрямь-то души наши

И ты скорбишь в своей надзвездной вышине,

Что я, твой брат, пью жизнь из отравленной чаши?

Поэзия В.К. Кюхельбекера до сих пор изучена лишь относительно,

что связано, помимо иного, с утратой в XX в. значительной части его

архива.

Барон Антон Антонович Дельвиг ( 1798-1831 ) — поэт, критик,

журналист, лицейский друг A.C. Пушкина. По отцу — прибалтийский

немец. Издатель по сей день имеющих огромную историко-культурную

ценность альманахов «Северные цветы» (1825-1829) и «Подснеж-

ник» ( 1829), а также «Литературной газеты» (1830), где публикова-

лись крупнейшие писатели пушкинского времени и сам Пушкин. Автор

книги «Стихотворения барона Дельвига» (1829).

Логика индивидуального творческого развития рано развела по-

этов-лицеистов в разные лагеря: Кюхельбекер стал в ряды «дружины

славян», а Пушкин и Дельвиг влились в ряды западников-карамзини-

стов.

Интересно, что Дельвиг, будучи карамзинистом, тем не менее про-

являл неотступный интерес к творчеству в народно-подражательном

жанре «русской песни»: славянофильство лицейского друга В.К. Кю-

хельбекера было ему, по всей видимости, чуждо не столько мировоз-

зренчески, сколько «стилистически». Одновременно «легкий слог»

карамзинистов был им в совершенстве освоен и применялся в различ-

ных произведениях так называемой «антологической» лирики — в

основном, творческих стилизациях жанровых и сюжетных мотивов ан-

тичной поэзии (идиллии, элегии), например, «Лилете», «Друзья», «Це-

физ», «Купальницы», «Некогда Титир и Зоя под тенью двух юных

платанов...» и др.

Оба направления представлены в относительно небольшом по

объему поэтическом наследии A.A. Дельвига яркими и талантливыми

произведениями.

Внутренне близок Дельвигу был в основном романтизм сентимен-

талистского типа. «Русские песни», наиболее непосредственные по

107

форме выражения лирического чувства, демонстрируют этот факт наи-

более наглядно, например:

Не осенний частый дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

(«Не осенний частый дождичек...»)

Именно в рамках сентиментализма «слезы горькие» начали про-

ливать не только девушки, но и литературные «молодцы». В стихах

A.A. Дельвига неоднократно проходят мотивы наподобие: «Ах! убили

пташечку Злые вьюги; Погубили молодца Злые толки!» ( «Русская пес-

ня»), «На то ли мне послали боги нежность, Чтоб изнемог я в раннем

цвете лет?» («Сонет») и т. п. Чувствительным героям соответствуют

.чувствительные героини: «Скучно, девушки, весною жить одной: Не с

$кем сладко побеседовать младой» («Русская песня»), «И я выйду ль

»на крылечко, На крылечко погулять, И я стану у колечка О любезном

горевать» («Русская песня») и др. и

«Русская песня» Дельвига «Ах ты, ночь ли, ноченька!..» была

положена на музыку М.И. Глинкой, который вспоминал в своих запис-

ках:

«Летом того же 1828 г. Михаил Лукьянович Яковлев, композитор

известных русских романсов и хорошо певший баритоном, познакомил

меня с бароном Дельвигом, известным нашим поэтом. Я нередко наве-

щал его... Барон Дельвиг переделал для моей музыки песню: «Ах, ты

ночь ли, ноченька», и тогда же я написал музыку на его слова: «Дедуш-

ка, — девицы раз мне говорили». Эту песню весьма ловко певал

М.Л.Яковлев»1. х

М.Л. Яковлев (1798—1868) был однокашником Дельвига и Пуш-

кина по Лицею. Он также написал семь песен и романсов на стихи Дель-

вига: «Элегия» («Когда, душа, просилась ты...»), «Роза» («Роза льты,

розочка...»), «Наяву и в сладком сне», «Сиротинушка, девушка»,

«Куплеты к Диону» («Сядем, любезный Дион...»), «Пела, пела пта-

шечка» и «Жалоба» («Воспламенить вас труд напрасный...»).

Впрочем, наиболее известное вокальное произведение на стихи

A.A. Дельвига создал композитор A.A. Алябьев ( 1787—1851 ). Это «рус-

ская песня» «Соловей» ( 1825): u

1 Глинка М.И. Записки. М., 1988. С. 35.

128

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Щ vit*

Образ соловья издавна превратился в русской поэзии в отточен-

ный символ. Он здесь неизменно поет для влюбленных и «инструмен-

тует» ночные пейзажи. В случае с «Соловьем» блестяще осуществлен

художественный синтез текста Дельвига и мелодии Алябьева, по сей

день обеспечивающий успех произведения у аудитории.

Замечательный исследователь H.H. Трубицын писал о «русских

песнях» поэтов пушкинской эпохи, что тогда сложилось две «группы

представителей этого репертуара, т. е. группа Мерзлякова — Дельви-

га с их подражателями вроде Шевырева, Ф. Глинки, Ф. Львова, Обо-

довского, М. Яковлева, Н. Бушмакина, Головина и многих других, во-

обще забытых — по крайней мере, в этом отношении — историей

литературы, и группа наших «самоучек», вроде Слепушкина, Сухано-

ва, Алипанова, Рябинина, Борисова, Бубнова и также многих других, и

также забытых...»1 -*о

Алексей Федорович Мерзляков (1778—1830) — поэт и фи-

лолог, профессор Московского университета. Некоторые из сти-

хов Мерзлякова стали текстами песен, фольклоризовались и бы-

туют в качестве «народных»: «Я не думала ни о чем в свете

тужить», «Чернобровой, черноглазой молодец удалой»,

«Ожиданье», «Одиночество» («Среди долины ровныя...»).

«Среди долины ровныя» — давно фольклоризовавшееся про-

изведение Мерзлякова, но музыку на него написал композитор

Степан Давыдов2,

1 Трубицын H.H. О народной поэзии в общественном и литературном обиходе

первой трети XIX века. СПб., 1912. С. 5.

2 Это знаменитое ныне произведение первоначально было фрагментом дивер-

тисмента Давыдова «Первое мая, или Гулянье в Сокольниках» (1816). Мелодия

была рассчитана на профессиональное исполнение и гибко варьировалась от стро-

фы к строфе текста. «Подхватив» песню, народ распространил на весь текст Мер-

злякова тот общеизвестный ныне мотив, на который первоначально у Давыдова

пелись только первые две строфы.

См. подробно: Минералов Ю.И. Так говорила держава (XX век и русская пес-

ня). М., 1995.

9—Минералов 129

Ранняя смерть A.A. Дельвига была для русского общества полной

неожиданностью (следствие простуды) и лишила литературу явно не

раскрывшегося в полной мере поэта.

Николай Михайлович Языков (1803-1846) — поэт. Родился в

семье помещика Симбирской губернии, учился в Дерпте, крошечном

городке в Эстляндии, населенном почти поголовно немцами (эстонцы

допускались в эстляндские города лишь в качестве обслуги). В Дерпте

в 1802 г. Александр I открыл небольшой университет, устав которого

допускал зачисление в студенты даже лиц, не принимавшихся в другие

университеты России за различные провинности (в результате чего,

например, на протяжении XIX в. там училось немало будущих револю-

ционных деятелей).

В стихах дерптского периода Языков как романтик неустанно вос-

певает «вольные» студенческие пирушки — несколько «Песен», сти-

хотворения «Мы любим шумные пиры...», «Счастлив, кому судьбою

дан Неиссякаемый стакан...», «Налей и мне, товарищ мой, И я, как

ты, студент лихой...», «Гимн» («Боже! вина, вина! Трезвому жизнь

скучна...»), и др. Эти произведения юноши Языкова (в реальности по-

рою буквально задыхавшегося в затхлой мещанской атмосфере немец-

кого Дерпта, что явствует из некоторых его писем) полны мальчишес-

кой бравады:

От сердца дружные с вином,

Мы вольно, весело живем:

Указов царских не читаем,

Права студентские поем,

Права людские твердо знаем;

И жадны радости земной —

Мы ей — и телом и душой...

Мотивы вольного житья «без царя в голове» варьируются в дерп-

тских стихах неоднократно. Например, в послании «Н. Д. Киселеву»

(«В стране, где я забыл мирские наслажденья...») Языков утверждает,

что его лирический герой наслаждается в Дерпте «вольностью» и тем,

что здесь «поп и государь не оковали муз». А в стихотворении «Дерпт»

(«Моя любимая страна...») выражаются «восторги удалые» по поводу

того, что «Здесь гений жаться не обязан» и не привязан «к самодер-

жавному столбу». Учитывая, что Языков к тому времени просто-на-

просто не успел еще в собственной жизни столкнуться с какими-либо

проблемами цензурного или полицейского характера, понимать подоб-

но

ные декларации приходится в основном как «ритуальное» выраже-

ние юным поэтом определенных расхожих мотивов романтического

«свободомыслия»1.

В Эстляндии поэт видел вокруг немало «вальтерскоттовской» ста-

рины, подобной тому, что примерно в то же время воспевал в своих

балладах В.А. Жуковский, а в своей прозе A.A. Бестужев-Марлинс-

кий. Однако характерно, что окружавшие Дерпт средневековые города

и разбросанные среди живописной природы замки немецких баронов

(подобные атрибуты частично сохранились на территории Прибалтики

даже к началу XXI в.) почти не нашли художественного отражения в

стихах Языкова. Его «ливонская повесть» «Ала», стихотворения «Ли-

вония», «Меченосец Аран» бедны конкретными реалиями и, напро-

тив, переполнены условной романтической образностью. Языков во-

обще, как правило, поэтически игнорирует свой реальный быт —

впрочем, однажды в духе романтической иронии описывает эстляндс-

кие корчмы ( «Чувствительное путешествие в Ревель» ). Среди его сту-

денческих стихов неожиданно и свежо звучит полное тоски по родине

стихотворение «Островок» («Далеко, далеко Красив, одинок, На Волге

широкой Лежит островок...»). Оно интересно и тем, что в нем (в проти-

воположность вышеотмеченному) как раз много конкретных примет

описываемых мест.

Уже в дерптских стихах можно отметить и попытки поэта фило-

софски осмысливать судьбы Отечества:

Еще молчит гроза народа,

Еще окован русский ум,

И угнетенная свобода

Таит порывы смелых дум.

О! долго цепи вековые

С рамен отчизны не спадут,

Столетья грозно протекут, —

И не пробудится Россия!

(«Элегия»)

Это краткое произведение может даже вызвать ассоциации с твор-

чеством Ф.И. Тютчева. Впрочем, достигнутая молодым Языковым ком-

пактность не удержалась в его творчестве и не стала конкретной чер-

1 Зато именно начальство Дерптского университета иногда заключало преда-

ющихся излишним вольностям студентов в карцеры, располагавшиеся в чердачной

части университетского здания.

9* 131

той стиля, а воплощенная в языковских образах мысль вряд ли может

сравниваться по глубине с тютчевскими поэтическими мыслями1.

Как итог, в Дерпте поэт прожил более семи лет, «Любя немецкие

науки, И немцев вовсе не любя...» («Н.Д. Киселеву»). Университета

он так и не закончил, и в стихотворении «Отъезд» писал об оставляе-

мых местах:

Прощай, краса чужого края,

Прощайте, немцы и друзья...

Пожалуй, наиболее ярким эпизодом дерптского периода жизни

Н.М. Языкова была поездка летом 1826 г. в Тригорское, возле которо-

го в Михайловском отбывал свою ссылку A.C. Пушкин. Знакомство с

ним было для Языкова поистине бесценным подарком и тогда же на-

шло отражение в стихотворениях «А. С. Пушкину», «Тригорское»,

«К няне А. С. Пушкина» и др.

В «А. С. Пушкину» Н.М. Языков говорит об обстоятельствах зна-

комства с опальным поэтом в образно-романтической манере. Из ре-

ально-конкретных деталей встречи всплывают разве лишь неизмен-

ное в студенческих стихах Языкова вино («могущественный ром») и

«стаканы-исполины» (впрочем, это уже поэтическая гипербола реаль-

ности ). Языков броско обобщает:

Огнем стихов ознаменую

Те достохвальные края

И ту годину золотую,

Где и когда мы: ты да я,

Два первенца полночных муз,

Постановили своенравно

Наш поэтический союз.

Здесь бросается в глаза высота самооценки: автор явно ставит себя

наравне с Пушкиным («Два первенца полночных муз»). Впоследствии

Н.М. Языков на протяжении жизни неоднократно высказывал весьма

независимые суждения критического характера о некоторых произве-

дениях Пушкина, характер пафоса коих легко понять, учитывая эту

«презумпцию равенства» с ним.

1 Как еще одну поэтическую пробу, связанную с поисками Языковым спосо-

бов «по-тютчевски» сочетать внешнюю краткость со смысловой емкостью, можно

воспринимать, например, его «Молитву» («Молю святое провиденье...»).

132

Со своей стороны A.C. Пушкин считал Языкова одним из наибо-

лее талантливых современных поэтов. Однако трудно не заметить в

некоторых излюбленных языковских мотивах, в «огне» его стихов не-

которой искусственности, наигранности, даже позы. Что до конкрет-

ных поэтических контактов с музой Пушкина, любопытна баллада

Н.М. Языкова «Олег». В балладе повествуется, как на пышные похо-

роны Олега «из киевских врат» стекаются «Князь Игорь, его воеводы,

Дружина, свои и чужие народы»:

Где князь бездыханный, в доспехах златых,

Лежал средь зеленого луга;

И бурный товарищ трудов боевых —

Конь белый — стоял изукрашен и тих

У ног своего господина и друга.

Перед читателем своеобразный отклик на написанную тремя года-

ми ранее пушкинскую «Песнь о вещем Олеге». Языков описывает ри-

туал «потешной драки» на могиле Олега, выступление гусляра, поюще-

го об Олеговых подвигах... Это произведение, в котором автор сам пошел

непосредственно по стопам Пушкина, особенно наглядно проявляет

разницу масштабов дарования обоих поэтов и истинный характер их

творческих контактов.

Довольно рано Н.М. Языков изменил отношение как к своему об-

разу жизни юных времен, воспетому в дерптских стихах, так и к обуре-

вавшим его тогда «вольнолюбивым» умонастроениям. Одной из «пер-

вых ласточек» в этом смысле является стихотворение «Ау!» (1831),

где лирический герой покаянно признается: «Пестро, неправедно я

жил!», «И пил да пел... я долго пил!», а затем предается настоящему

взрыву национально-патриотических чувств, любуясь Москвой. А в

одном из последних своих стихотворений «К не нашим» Языков смело

нападает на западников:

О вы, которые хотите

Преобразить, испортить нас

И онемечить Русь! Внемлите

Простосердечный мой возглас.

Вы, люд заносчивый и дерзкой,

Вы, опрометчивый оплот

Ученья школы богомерзкой,

Вы все — не русской вы народ!

133

К числу лучших произведений Н.М. Языкова, безусловно, принад-

лежит стихотворение «Пловец», оказавшее прямое воздействие на зна-

менитый «Парус» М.Ю. Лермонтова («Белеет парус одинокий...»):

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Это произведение, в котором сам автор текста даже обозначил гиб-

кий, варьирующийся от куплета к куплету припев-рефрен, удивитель-

но легко и быстро (уже в 1830-е годы) фольклоризовалось в качестве

песни «Моряки». Для такого поворота условно-романтической кол-

лизии языковского стихотворения в его тексте оказалось немало объек-

тивно выраженных черт («Будет буря: мы поспорим И помужествуем с

ней», «Смело, братья! Туча грянет, Закипит громада вод, Выше вал

сердитый встанет, Глубже бездна упадет!» и т. п.)

Если иметь в виду параллели с «Парусом» Лермонтова, то уже у

Языкова упомянута и «страна далекая» («Там, за далью непогоды, Есть

блаженная страна...»). Однако его произведение решено не в меланхо-

лически-мечтательном ключе: оно исполнено кипучей энергии и муже-

ства, зовет к борьбе:

Но туда выносят волны

Только сильного душой!..

Смело, братья, бурей полный

Прям и крепок парус мой.

По смысловым интонациям к этому апофеозу человеческой отваги

у Языкова близко небольшое стихотворение «Корабль» (хотя решено

оно совсем в ином ритмическом ключе):

Люблю смотреть на сине море,

В тот час, как с края в край на волновом просторе,

Гроза грохочет и ревет;

А победитель волн, громов и непогод,

ia4

И смел и горд своею славой,

Корабль в даль бурных вод уходит величаво!

Перу Н.М. Языкова принадлежит еще немало художественно силь-

ных стихов, среди которых «На смерть няни A.C. Пушкина», «Конь»,

«Кубок», «Поэт», «Поэту», «Молитва», «Морская тоня» и др. Он

также автор поэм «Сержант Сурмин», «Липы», драматических сцен

и сказок «Жар-птица», «Сказка о пастухе и диком вепре» и др. Со-

брания стихотворений Языкова издавались в 1833, 1844 и 1845 гг.

Н.М. Языков проявил себя и как собиратель русского фольклора: он

оказал неоценимую помощь своему другу П.В. Киреевскому при подго-

товке обширного собрания русских песен1

Алексей Степанович Хомяков (1804—1860) — поэт, драматург,

православный философ и публицист, один из лидеров славянофильства.

Из старинного дворянского рода, после окончания Московского уни-

верситета был на военной службе, участвовал в в русско-турецкой войне